Алекс Белл - Жасмин

А потом я заметила, как мама привстала со своего места, собираясь подойти и усадить меня на место. Думаю, именно это заставило меня собраться. Я подняла смычок, и на этот раз нота прозвучала ясно и чисто. Идеально. Я играла эту песню для Лиама прежде, и теперь (играя для него в последний раз) хотела сыграть её хорошо. Но я не смогла заставить себя не плакать. Слезы катились по щекам к подбородку, мешая мне хорошо держать скрипку.

Доиграв песню уже до середины, я заметила, что Бен встал и вышел из церкви. Я понимала, какие чувства его обуревали. Как бы и мне хотелось выйти отсюда. Казалось, музыка, созданная мной, вот-вот вырвет мне сердце. Но я продолжила играть, а когда все было кончено, слепая от слез, я все же сумела сесть на свое место, к семье.

К окончанию службы платок, зажатый в моей ладони, больше напоминал размокшую тряпку. Я обшарила все карманы в поисках чистого. Я помнила, что привезла из дома кучу платочков, но не нашла ни единого. А потом поняла, что мама протягивает мне носовой платок, и благодарно приняла его.

Гроб вынесли на улицу. Пора идти. И тут впервые, идя за гробом, я поняла, что гроб несут только мужчины-гробовщики. Это было неправильно.

Это было категорически неправильно. Они не знали Лиама, и им плевать, что он умер. Мне следовало попросить его отца и Бена, и его друзей... я не должна была позволять незнакомым людям его нести. Я знала, что гробовщики наверняка задавали мне вопрос о доверенных лицах, но я совершенно не помнила этого. Если честно, я мало что помнила из разговоров с ними. В какой-то момент все стало как в тумане, одним размытым пятном. Я перестала переживать и просто соглашалась со всем, что мне предлагали они или моя семья. Ведь в сущности, это уже было неважно.

Разве имело значение, какую древесину выбрать для гроба, или псалмы, кто понесет гроб, что за еду поставить на панихиде... все это казалось таким бессмысленным.

Но теперь даже смешно, до чего это стало важным. Я про себя извинилась перед Лиамом, что похороны проходят не так, как должно, а потом стиснула зубы, чтобы не разрыдаться в носовой платок. Еще до начала церемонии я была преисполнена решимости ни в коем случае не плакать, а вот теперь не могла перестать. Меня бесило, что посторонние люди видели мои слезы —  я должна была приберечь свою печаль для более уединенного места. Я не хотела, чтобы они видели мою боль, мне не нужно было их сочувствие, оно только усиливало мое чувство утраты. Я понимала, как они смотрели на меня: Бедная вдовушка... она еще так молода... а муж ведь её тоже был совсем молод... слышали, что это аневризма. Трагедия, просто трагедия...

Какая классная трагедия —  её можно смаковать за чашкой кофе, посплетничать о ней перед началом трудового дня, словно ничего не изменилось, словно не произошло ничего ужасного, ужасного, ужасно неправильного, и теперь ничего уже не будет как прежде...

Выйдя из церкви, я с удивлением обнаружила, что пока мы были внутри, небо потемнело: его затянуло угрюмыми тучами, и полил дождь. Над головой желтой вспышкой мелькнула молния, немного погодя прогремел глухой гром. Люди у меня за спиной засуетились, открывая зонтики. Я с собой зонта не прихватила и отпихнула предложенный моей мамой. Мне хотелось замерзнуть и намокнуть. Мне хотелось пропитаться водой и продрогнуть до костей. Я не буду чувствовать себя еще хуже, по крайней мере, мое состояние будет соответствовать настроению. Бен ждал нас у дверей, и на кладбище по мокрой траве он пошел вместе с нами.

Викарий что-то говорил, но я, как ни старалась, не смогла сосредоточиться на его словах. Мое внимание было сосредоточено на барабанной дроби капель дождя, когда они падали на крышку гроба, и лужицах, в которые они собирались на его гладкой поверхности. Все именно так. Сегодня я хороню Лиама. Боже, помоги мне, это не сон. Вот она я — стою здесь и безнадежно гадаю, оправлюсь ли  когда-нибудь от этой мучительной боли. Дальше меня не ждет ничего хорошего, ничего.

Гроб только опустили в землю, как на него шлепнулось с неба что-то большое, черное и мокрое. Священник застыл на середине предложения, и все обескураженно зашептались, заглянув в могилу...

— О боже, — услышала я тихий мамин возглас рядом.

Оказалось, что с неба свалился мертвый лебедь, перья которого, все как одно, были черными, как у ворона, клюв красным, а глаза розовыми, как крышка гроба. Я задрала голову и, жмуря глаза от дождя, посмотрела в темное, затянутое тучами небо. Тут в небе появилось еще одно пятно, и слева от меня, совсем рядом, упало еще одно мертвое тело лебедя, длинная шея которого распласталась на влажной траве под неестественным углом. Кто-то взвизгнул и инстинктивно прикрыл голову руками. Я поймала себя на том, что слежу за тем, как с моих ресниц стекают капли и падают на землю.

Третий лебедь упал справа от меня. Церемония закончилась, люди начали разбегаться по своим машинам, чтобы ехать на панихиду, которая была организована в Ратуше. Я обнаружила, что на моих губах играет ухмылка маньяка. Это же все не по-настоящему. Это определенно был сон.

Слава Богу. Очередной раскат грома, громче предыдущего — словно над нами гладиаторская арена, представление на которой в самом разгаре.

— Думаю, нам следует зайти внутрь, — сказала мама, повышая голос, чтобы перекричать шум дождя.

— Когда же я наконец проснусь, — произнесла я тихонько. Я не собиралась говорить этого вслух, так получилась. Хотя вряд ли мама расслышала меня из-за дождя. — Я буду держаться за него изо всех сил. Я больше никогда не буду его принимать как должное.

— Пойдем, Жасмин, — сказал Бен, который вдруг появился рядом и взял меня за локоть.

Мои белые волосы промокли насквозь и прилипли к лицу. Не успела я вытереть глаза, как с неба свалилась еще парочка лебедей. Бен взял меня за предплечья и развернул лицом к себе. У него тоже не было зонта, и шапка темных волос прилипла к голове, по длинному носу стекал дождевой ручеек. И я хорошо разглядела это только потому, что он близко склонил голову, чтобы я могла расслышать сквозь дождь его слова:

— Не смотри на лебедей. Не смотри на них. Смотри только на меня.

Я непонимающе смотрела на него, и на долю секунды мне показалось, будто передо мной Лиам. У меня защемило сердце — до чего же они похожи. Когда я посмотрела в глаза Бену, то увидела мужчину, которого любила. Я чувствовала онемение — от холода, от горя, от шока — мне захотелось свернуться в клубок здесь, на мокрой траве, и больше никогда никуда не двигаться. Но Бен крепче сжал мои руки, лишая всякой надежды на капитуляцию. Он развернул меня и, будто лунатика, потянул за собой, подальше от гроба и черных лебедей, и кладбища, пропитавшегося водой... и Лиама, который теперь остался один в холодной мокрой земле.

Несколько недель подряд мне снился день смерти Лиама. Но во снах его смерть всегда казалась ошибкой, розыгрышем, недоразумением... Лиам любил пошутить, поэтому какое-то мгновение я почти верила, что это неправда. Когда во сне медики высаживали меня у дома, я заходила внутрь, чтобы найти его там. Он смеялся и говорил, что ему даже в голову не приходило, будто я куплюсь на этот детский розыгрыш. Или бывало, что мне снился телефонный звонок. Звонили из больницы. Мне сообщали, что произошла ошибка, что Лиам жив, и я должна немедленно приехать к ним и забрать его. Как же я ненавидела эти сны.

Меня накрывало таким облегчением, радостью и счастьем, что я зарекалась еще когда-нибудь спорить с ним по какому бы то ни было поводу или ругаться. Я клялась, что больше ни за что не буду растрачивать попусту наши драгоценные моменты совместной жизни. Но потом я смутно осознавала, что сплю, и меня скручивало тошнотворное разочарование, которое почти уничтожало мою душу. А затем сны повторялись. Я опять будто просыпалась от звонка из больницы, и мне сообщали, что Лиам жив... И каждый раз мой разум отчаянно желал в это поверить, и каждый раз я спрашивала себя, сон ли это? Сплю ли я?

Когда на следующий день после похорон раздался настоящий телефонный звонок, я с трудом разлепила налитые кровью глаза и принялась шарить по тумбочке в его поисках. Нащупав, я судорожно схватила трубку, твердо уверенная, что это звонят из больницы. Я приподнялась на локтях, поднесла трубку к уху и прохрипела:

— Алло...

— О, я тебя не разбудила, дорогая? — поинтересовался мамин голос.

Я на мгновение закрыла глаза, сделала глубокий вдох и попыталась унять гнев, который совершенно несправедливо испытала по отношению к ней. Приняв её звонок за больничный.

— Да ничего, — выдавила я.

— Час дня уже, — укоризненно произнесла она.

— Разве?

— Хочешь, я приеду?

— Нет! — спешно сказала я. — Нет, слушай, мне сегодня хочется побыть одной. Прошу тебя.

— Ну, хорошо, — неохотно согласилась она. — Лебедей сожгли. Ты знала?

— Что?

— Вчера на похоронах с неба свалилось пять мертвых лебедей. Их всех сожгли. Ну, понимаешь, а вдруг они были заразными. Викарий сказал, что пытался дозвониться до тебя, но ты не брала трубку, потому он позвонил мне. Он считает, что их до смерти напугала гроза. Потому так случилось.

— А, ну хорошо, — промямлила я. — Мам, мне надо идти. Поговорим позже.

Только переживаний из-за мертвых лебедей мне не хватало. Я и без того едва пережила эти два долгих месяца.

Я внезапно осознала, что стало рано темнеть, и вечерами становилось все холоднее. На дворе стоял ноябрь. Осень почти закончилась, а я и не заметила. Лиам был мертв уже два месяца, а мне по-прежнему требовалось неимоверное количество усилий, чтобы стащить себя утром с кровати. Школа, в которой я преподавала по классу скрипки, позволила мне пропустить осенний семестр, но они не будут ждать моего возвращения до января, до которого, как оказалось, рукой подать. Мне непременно нужно было вернуться к работе. Пособие, выделенное из-за внезапной смерти Лиама, к тому времени должно было закончиться, да и, как все твердили, жизнь не стояла на месте.