В его глазах зажегся зловещий огонь. Лайза это видывала и раньше. Глаза Джонни вспыхивали так, когда он думал о сексе. И не просто о сексе. Он выглядел так, когда думал о своих особых приемах секса… секса, который причиняет боль. Лайза нервно сглотнула. Другого пути нет. Она всегда знала это в глубине души. Если она хочет получить то, что ей надо, ей придется заплатить эту цену.

И она ответила ему тихим голосом, почти шепотом:

— Если ты возьмешь меня обратно, Джонни, я позволю тебе наказать меня.

— Позволишь? — спросил он. — Наказать тебя как следует?

— Все, что захочешь, лишь бы ты взял меня обратно.

— Ты совершила ужасную вещь, бросив меня, — произнес он хрипло. — Ты поступила мерзко. Наверное, за всю свою жизнь ты не совершила ничего столь отвратительного. А когда делаешь ужасные вещи, то заслуживаешь и ужасного наказания, не так ли?

Лайза глубоко вздохнула.

— Я согласна, — прошептала она, уронив голову.

— Возможно, наказание очистит тебя от твоего греха, — сказал Джонни.

Она видела капли пота, выступавшие у него на верхней губе. Его кулаки сжимались и разжимались. Она довела его. Почти довела. Еще чуть-чуть — и он готов.

— Ты должен будешь причинить мне боль, — произнесла она пересохшими губами.

Он быстро подошел и оказался с ней рядом, взял мочку ее уха двумя пальцами и принялся выкручивать.

— Ой! — она вскрикнула от острой боли, но не сопротивлялась.

— Я буду мучить тебя, но не трону твоего лица, чтобы ты могла им зарабатывать для меня деньги. Но ты всегда можешь устроить себе перерыв, не так ли? Я могу испортить тебе лицо, совсем немного, Лайза, чтобы заставить тебя заплатить за то зло, которое ты сделала мне, а?

Лайза проглотила слюну. Сердце стучало у нее в груди. Стоит ли платить такую цену? Может ли что-то стоить такой боли? Она прикусила губу. Ее лицо, о Боже, ее лицо!

Его ноготь вонзился ей в ухо.

— Что ты сказала?

— Да, — пробормотала она.

Он сильно ударил ее тыльной стороной ладони, и она отлетела назад от силы этого удара. У нее была разбита губа. Лайза ощутила солоноватый вкус крови. Но губы заживают. И Лайза решила терпеть дальше.

— Тебе нравится, а? Получать то, что заслужила, всегда приятно.

Она не ответила, но кивнула. Вниз. Вверх. Она вся собралась, ожидая от него дальнейшего насилия. Бац! Он ударил ее раскрытой ладонью по щеке так, что кровь из разбитой губы брызнула по всей комнате.

— Нравится? — закричал он.

И она опять кивнула сквозь красный туман, стоящий перед глазами, сквозь звенящий шум в голове. Она почувствовала тошноту. Колени у нее подогнулись. Она сползла на пол к его ногам.

— Так скажи это. Поблагодари меня за это, шлюха! — взвыл Джонни.

— Спасибо. Спасибо, что ты наказываешь меня.

Ее губа раздулась, как футбольный мяч. Левый глаз заплыл. А впереди ожидало и кое-что похуже. Она пыталась сосредоточиться на своей цели. Чтобы достичь ее, стоило перенести все — любую боль, любое унижение, любые пытки, какие только может изобрести его извращенное воображение.

— Ты знаешь, что я сейчас буду делать? — спросил Джонни Росетти. Его голос дрожал от возбуждения. — Я изобью тебя, немножко прижгу, потом свяжу тебя, детка, а когда ты потеряешь сознание от боли, буду трахать тебя так, как тебя никогда раньше не трахали. И тогда, только тогда, ты сможешь вернуться и работать на меня, и это будет похоже на новое сияющее утро.

Крупная слеза скатилась по ее щеке. Лайза твердо знала, чего она хочет. Она должна все выдержать.

— Так ты разрешаешь наказать тебя? — прокричал Джонни.

Лайза проглотила слюну.

— Да, Джонни, — пробормотала она.

Она закрыла глаза. Она услышала, как он разрывает на ней платье. Потом услышала и другие звуки за темнотой под веками — это ее мучитель готовил себя к предстоящим Лайзе ужасам.

57

Лайза Родригес медленно выплывала из пучины. Она не хотела этого. Ей было так спокойно лежать в прохладе и тишине. На поверхности ее ожидал булькающий котел с отвратительными вещами, но все-таки она выплыла. И тут к ней вернулось сознание. На нее обрушилась страшная стена боли. Разбившись, стена превратилась в тысячи кирпичиков мелких пыток. Страшная боль пронзила ее мозг, острая и горячая, отупляющая и терзающая. Боль была везде, она отдавалась в ее душе. Лайза открыла глаза. Потолок уплывал куда-то, потом возвращался. Она попробовала повернуть голову, но шея ужасно болела. О Боже, сейчас ее вырвет! Она повернулась на бок, и фонтан рвоты вырвался из нее, ее внутренности сокращались и расслаблялись, выплескивая свое содержимое. Ей было холодно, хотя кожа была влажной от пота… и она лежала голая, совершенно голая. Ее разорванное платье и трусики валялись на ковре рядом с лужей рвоты.

Мало-помалу к ней начал возвращаться пережитый кошмар. Лайза попыталась вычеркнуть из сознания грязные воспоминания. Она поднесла дрожащую руку к лицу. Веревка была срезана, но следы ее остались на запястьях — красные рубцы, свидетельствующие о том, что она боролась со своим мучителем.

Она приподняла голову. Где он? Лайза попыталась выговорить его имя, но не могла. Язык ее распух, губы стали в три раза толще, во рту было сухо от запекшейся крови. Она попыталась сесть. О-о-о! Боль вспыхнула между ее ягодицами, там, где он прижигал ее. Боль плясала по ее избитым плечам, по измученным рукам. Боль гнездилась в голове, таилась за ее налитыми кровью глазными яблоками. Существовало только одно, что ей необходимо было узнать: изнасиловал ли он ее? Лайза дотянулась до разбитых губ своего влагалища, болезненных и израненных после его вторжения. О да. О Боже, он сделал это! Она просунула палец вглубь. Да, это еще там. Он проделал это. Джонни Росетти сделал то, что любил больше всего. Он трахал ее бесчувственное тело. Занимался любовью почти что с трупом.

Кое-как ей удалось подняться. Лайза посмотрела в зеркало и задохнулась, увидев свое когда-то прекрасное лицо. Оно было все в синяках, но, если не считать разбитых губ, кожа нигде не была повреждена. Она потрогала нос. Он был прямым, не перебитым. Ее прекрасные зубы, запекшиеся от крови, были целы. Она ощупала их, один за другим. Все были на месте. Она чувствовала, как сочится кровь по внутренней стороне ее бедер, но не стала вытирать ее. Слезы боли текли по ее избитым щекам. Лайза натянула на себя разорванные трусики, влезла в превратившееся в лохмотья платье. Ей необходимо было рассмотреть на часах, сколько сейчас времени. Взгляд ее не мог сосредоточиться, у нее кружилась голова, но она заставила себя собраться. Она чуть не рухнула, спускаясь по лестнице, и цеплялась за перила, подволакивая ноги, словно калека. Она пересекла отделанный мрамором холл, переставляя ноги с осторожностью человека, идущего по замерзшему озеру, дотронулась рукой до ручки двери. Она ощущала чудовищную слабость. Нет! Она не должна упасть в обморок. О Боже, помоги сохранить сознание! Ни о чем больше она не просила. Лайза глубоко вздохнула, собирая всю свою волю, потом повернула ручку двери. Дверь открылась, и она, спотыкаясь, шагнула на 63-ю улицу. Улица была пустынна, но Лайза знала, куда идет.

Освещенный зеленым светом вход в бар «Бильбоке» находился всего в нескольких ярдах от нее. Лайза уперлась взглядом в этот вход и добралась-таки до него. Она видела расположившихся за столиками людей. Это не была модная развеселая публика, убивающая время за ленчем. Это были серьезные люди, приходившие сюда по вечерам. Но не имело значения, кто они. Имело значение только то, что они там.

Лайза с силой толкнула дверь, и та распахнулась. Она стояла в дверном проеме, казалось, целую вечность. Постепенно разговоры замерли. Она разглядела одно лицо, другое, третье — лица людей, оторванных от приятного занятия этим видением, явившимся из глубины ада.

Лайза подождала, пока не воцарилась полная тишина, пока потрясение не стало всеобщим. Потом медленно опустилась на колени. Протянула руки к объятому ужасом ресторану и произнесла тихим, жалобным голосом:

— Помогите мне. Пожалуйста, помогите мне… Меня изнасиловали.

58

Комната для свиданий в тюрьме на Рикерс-Айленде выглядела дворцом по сравнению с грязной камерой, которую Джонни только что покинул, и тем не менее она была не больше кабинок, в которых переодевались его модели. Джонни глубоко вздохнул, усаживаясь за металлический стол. Напротив него сидел его адвокат. Обычно он смотрел на эту канцелярскую крысу с таким же энтузиазмом, как на грязь на ковре. Но сейчас он глядел на него, как глядел бы на спасательный круг, брошенный ему в затягивающую его пучину.

— Мы можем доказать, что эта сука подставила меня… — начал Джонни.

Но адвокат поднял руку, останавливая его. Адвокат хотел говорить первым. Джонни поперхнулся.

— Слушай, Джонни, и слушай меня внимательно. Ты конченый человек. Ты падаешь на дно. Я обещаю тебе двадцать лет тюрьмы без права помилования. Я ездил в больницу на Ленокс-хилл и разговаривал там с парнем, который занимается травмами, и с психиатром. Никогда раньше я не видел врачей в такой ярости. Я всегда считал их холодными, как рыбы. Но сейчас они очень, очень разозлились! Давая свидетельские показания, они будут извергать пламя и серу. Газеты словно сбесились. В Нью-Йорке очень много латиноамериканцев, не мне говорить тебе это. У них не так много героев и еще меньше героинь. Лайза Родригес — одна из них. Так что, поверь мне, в камере ты в большей безопасности. На улице тебя разорвут в клочки. Тебя держат отдельно от других обвиняемых в изнасиловании, и у тебя есть деньги, чтобы обеспечить себе защиту. Ты можешь пройти через все это без серьезных повреждений.

Джонни сглотнул. Но даже слушая эти обескураживающие слова, он испытывал ощущение, что адвокат готовит его еще к чему-то.