Он чувствовал ее руки на своих ягодицах, удерживающие его, когда он уходил, отталкивающих, когда он вторгался в нее. Его пальцы тоже должны были оставлять следы на ее ягодицах, поскольку он сжимал их мертвой хваткой. Его живот стал скользким от изливающейся из нее влаги страсти, хлюпая, когда Роб яростно вторгался в нее, поворачивался в ней из стороны в сторону, упиваясь этой полнотой обладания. Потом они наконец нашли общий ритм и двигались одновременно; они более не были врагами, они стали союзниками в погоне за наслаждением. Она выгибалась навстречу ему, когда он вонзался в нее. Пот заливал ее лоб, выступил на руках, губах, она позволяла ему расчленять ее тело на части, которые, казалось, никогда не воссоединятся. Она старалась расслабиться, открыться ему, давая ему место, и в то же время сжимала его, испытывая потрясающее влажное трение, раскрывая глубины своего тела молодому любовнику, который ничего не понимал в науке любви. И среди этого вихря Лайза все же успела подумать о следующем разе. Роба нельзя отпускать. Он должен быть рядом, прикованный к ней узами похоти или любви, пока она не научит его всему, использует его до дна, а затем сломает ему жизнь. Только тогда его можно будет выбросить, как нечто бесполезное и ненужное, разорванное в клочья, которые предстоит собирать Господу Богу, которого она на время заменила.

— О-о!

Мысли ее утонули в этом крике. Лайза испытывала хорошо знакомое ощущение. Оно зародилось в одной точке, сверкающее сладкое мгновение, когда все вокруг меняется и конец начала становится началом конца. Ее чувства обострились до предела. Она знала, что теперь должна быть исключительно внимательной. Из этих моментов надо извлечь весь экстаз до последней капли. Она сжала кулаки и стала прислушиваться к музыке собственного тела. В ушах ее звучала барабанная дробь, соски напряглись и набухли. Наступил миг, придающий смысл всему. Звуки, издаваемые ими обоими, сливались, подчиняясь безжалостному жезлу ее любовника. Она чувствовала, как бесстыдно струится пот у нее между грудей, буйный запах ее влаги заполнял помещение и туманил ей голову. Теперь нужно уловить мгновение, ощутить сполна, когда он выстрелит в нее свою сперму. Ее ищущие пальцы ощупывали изумительные контуры его тела, и ее руки стали мокрыми от изливающихся из нее соков страсти.

— Роб!!!

Она опять выкрикнула только одно его имя, но сейчас оно было полно значения. Это был ее сигнал ему — его имя, ее затуманившиеся глаза и настойчивые пальцы. Казалось, он услышал ее, даже летя в космическом корабле своего наслаждения. Они должны слиться — извергающийся рев истребителя и посадочная палуба авианосца. И в этот момент контролируемой посадки, в оргазме, они оба будут победителями. Он откидывался назад, когда она рвалась вперед, он ускорял свои движения, когда она замедляла их, и оба продвигались к общей цели.

Лайза попыталась опереться. Ее пальцы сжали скользкий камень, ноги обхватили его напряженное тело. Голова ее моталась из стороны в сторону. Она приоткрыла рот и застонала в агонии своего оргазма, и этот крик-стон становился все громче, по мере того как приближался момент экстаза. Этого было достаточно. Роб приподнялся в последний раз и излился в нее яростной, ничем не сдерживаемой рекой. Его тело сначала окаменело, словно вырвавшись из потока страсти, бушующего в ней, а потом он начал содрогаться. Началось это как легкая дрожь, отзвук далекого землетрясения, но потом он постепенно стал терять координацию. Он трепетал рядом с ней, его ноги били по ее ногам, по мраморному столу. Казалось, он распадался на части, словно был неким устройством, созданным ради того единственного момента, которого наконец-то дождался. Осталось одно — мощный фонтан внутри Лайзы, гасивший ее огонь и освобождавший самого Роба от ужасного наслаждения его собственным пламенем.

Наконец он утих, и она улыбнулась ему, вытирая с глаз капли пота.

— Ну как, это было лучше, чем воскресная служба в церкви, верно? — спросила она.

18

Мэри Уитни спускалась по лестнице. Внизу, в огромном холле, ее гости, как и положено, смотрели на нее. Это называлось «устраивать выход», и Мэри устраивала его весьма умело. Вечеринками надо руководить. Направлять это стадо овец в нужном вам направлении, сгонять их вместе, разгонять, набивать им живот едой, стричь их и иногда перерезать им глотки, чтобы посмотреть, какого цвета у них кровь. В настоящий момент они с жадностью поглощали в зале шампанское и мартини, так что могли наблюдать, как она спускается со своих высот для общения с ними. Будут объятия, словесные поединки, обмен информацией, манипуляции, достойные Макиавелли, и только после этого пастухи в обличье официантов выгонят их на балкон для первой смены блюд.

Шум разговоров стих, и гости слегка затуманенными глазами уставились на хозяйку. Это был Палм-Бич, и потомки протестантов англосаксонского происхождения уже парили высоко на волшебных крыльях первоклассной выпивки.

Маффи и Брюс Сатка, отвечавшие за вечеринку, стояли у подножия лестницы.

— Все выглядит превосходно, — сказала Мэри, поравнявшись с ними. — Жаль только, пришлось испортить такой замечательный интерьер, приглашая этих свиней.

— Они как-то быстро напились, — заметила Маффи. — Думаю, это наша ошибка, что мы не распорядились подать тосты с какой-нибудь закуской.

— Чепуха! — ответила Мэри. — Тогда они не стали бы есть акульи языки и соте из ресничек верблюдов или еще какую-нибудь ерунду, которую вы приготовили им на ужин. Послушай, Брюс, я, конечно, немножко глупа, но не можешь ли ты напомнить мне, по какому поводу устраиваются эти похороны? Пока мне это не совсем ясно.

Брюс хихикнул от удовольствия, вовсе не обескураженный язвительностью Мэри Уитни.

— Ламбада, дорогая. Прислушайтесь к музыке. Гляньте на этих статистов, которые изображают испанцев и завлекают толпу. Подождите, пока они начнут совокупляться во время представления.

Мэри оглядела зал. С дюжину латиноамериканцев крутились среди ошеломленных жителей Палм-Бич, принимая различные позы и вращаясь под музыку.

— Силы небесные! — воскликнула Мэри. — Они здесь для этого? Надеюсь, врачи наготове? Тут наверняка будут случаи со смертельным исходом. — Она покачала головой и улыбнулась. Мысль о смерти была приятна. Есть ли хоть что-нибудь отвратительнее вечной жизни?

— Ты не хочешь немного потолкаться там, прежде чем мы поведем их ужинать?

— Дайте охотничьей собаке увидеть кролика, — заметил Брюс.

— Это моя вечеринка. Я развлекаюсь, — сказала Мэри Уитни, — а вы обеспечиваете оформление. Да еще позволяете себе острить, — злобно добавила она и вдруг ринулась в толпу, увидев кого-то, с кем хотела поговорить. — Питер, дорогой, это замечательно! Как странно, что ты все же приехал ко мне на вечеринку. Впрочем, знаю я вас, писателей. Вы скорее предпочтете глазеть на несчастный случай на улице, чем сидеть перед чистым листом бумаги.

Питер Стайн улыбнулся ей в ответ. Мэри Уитни была единственным в мире человеком, который мог вызвать у него улыбку шуткой насчет писательских дел. Разумеется, она права. Вечеринки для него были мучением, особенно вечеринки в Палм-Бич, где интеллектуалы подвергались особой опасности. Но все лучше, чем одинокие терзания в поисках нужных слов.

— Глупости, Мэри, для меня это — исследовательская работа. За один вечер ты даешь мне уйму материала. Ты одна обеспечиваешь мне доступ в тайный мир женщин.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее в щеку, и она ответила ему тем же, как это принято в Европе. Глаза у нее при этом сверкнули.

— Не болтай чепуху! Я не распознаю женщину, даже если она сядет мне на голову. Вот про мужчин я кое-что знаю, дорогой. И скажу тебе одну вещь совершенно бесплатно. Теперь самое время уложить тебя с кем-нибудь.

Питер снова рассмеялся, запрокинув свое грубовато-красивое лицо. Господи, как хорошо смеяться! Дурачки правы: это лучшее лекарство.

— Кого-нибудь имеешь в виду конкретно?

Мэри оглядела его с головы до ног. Питер Стайн был очень привлекателен, но дело далеко не только в этом. Он интересный мужчина. Загорелое крепкое тело в древнем смокинге, слабые проблески седины во взъерошенных волосах — все это лишь начало. Стоит ему заговорить, и вы будете зачарованы игрой тонких морщинок вокруг рта, блеском сверкающих карих глаз, тем, как его руки подчеркивают произносимые им слова, усиливают их звучание до крещендо.

— Думаю, лучше, если это буду я, — сказала Мэри Уитни.

Это была только шутка.

— Но я слишком стар для тебя… и не играю в теннис.

— Грубиян, ты знаешь мои секреты!

Кстати, Питер затронул хорошую тему. Где этот чудак из Христова воинства? Он показывал этой девке Родригес дом. И лучше бы им не оказаться где-нибудь в кустиках. Мэри Уитни вытянула свою аристократическую шею. Нет, парня нигде не видно. Дрожь раздражения коснулась ледяной поверхности сердца Мэри Уитни. Дьявол его побери! Может, ей следует сделать перед ужином быстренький обход территории и пресечь в корне всякое безобразие?

Она обернулась к Питеру.

— Как продвигается «Мечта»?

Это была компенсация за выпад по поводу тенниса.

Питер поморщился.

— Бывали книги, которые писались быстрее.

— Послушай, дорогой, искусство похоже на секс. Чем дольше, тем лучше. Кстати, о сексе, я приготовила тебе на ужин совершенную красавицу. Кристу Кенвуд. Как тебе это понравится? Если это не благотворительность, то уж и не знаю что.

Питер Стайн не умел владеть собой настолько, чтобы на щеках у него не вспыхнул румянец. Он поспешно заговорил, желая скрыть смущение:

— Криста Кенвуд… да-да, я встречал ее однажды. Фотомодель. Актриса.

— Она все бросила ради агентства фотомоделей. Начинает довольно успешно. Пока что, — сказала Мэри.