Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

«Никак», — пришёл ответ ей откуда-то изнутри.

«Но что же делать? Я не могу смириться с тем, что я его потеряла, — продолжала она думать, — Буду сидеть у него под дверью как собака, сутки, двое — сколько угодно, хоть целую вечность буду там сидеть, до тех пор, пока он меня не простит…»

Приняв такое решение, Олива хотела было привести план в исполнение сейчас же, но голоса из Никкиной спальни заставили её остановиться.

«Чёрт! Не спят… — промелькнуло в её голове, — А интересно, о чём они разговаривают? Вдруг и меня касается…»

И Олива, бесшумно подкравшись к спальне, приникла ухом к двери и стала слушать.

— Ты — чудо, настоящее чудо, — нежно говорил Кузька, целуя Никкины руки, — Знаешь, я как подумаю, что было бы, если б я не встретил тебя… Даже страшно становится…

— А ты в первую встречу даже не заметил меня, — грустно сказала Никки, — Только на Олю и смотрел…

— Я же не знал тогда тебя, твой внутренний мир, твои душевные качества, — ответил Кузька, — Олива по сравнению с тобой — просто пустой фантик от конфеты. Кстати, я удивляюсь, на чём же вы сошлись — вы же абсолютно разные…

— А в чём мы разные?

— Во всём. Ну, как тебе это объяснить… У неё ум поверхностный, а у тебя глубокий. Ты — как тёплый домашний огонёк, а она — как вот этот месяц за окном: не холодит и не греет. Да, она может привлечь, очаровать — но только на первое время, а что потом? Я вот лежу с тобой, и мне уютно, мне комфортно, тепло и хорошо. А с ней — стрёмно, как на вулкане: никогда не знаешь, чего от неё ждать. Я прекрасно понимаю, почему Салт от неё сбежал…

— Он что, боится её?

— Как волка, — ответил Кузька, — Только никому не говори.

— Олю как волка боится? Но почему?

— У Салта по секрету девушка есть, — сообщил он, — И у них там всё довольно серьёзно. Вот он и бегает от Оливы.

— Нифига се… — выдохнула Никки, — Он что, и сейчас с ней?

— Ага.

«Таак! — пронеслось у Оливы голове, — Интересное кино получается. Все это знают, кроме меня… И обсуждают за моей же спиной… Ну-ну…»

— Ты с ней знаком? — спросила Никки у Кузьки.

— Ну, скажем, заочно знаком.

— И что, Олива ничего не знает?

— Естественно нет! Ни она не знает, ни та девушка. Только ты Оливе смотри не брякни, а то хрен знает, что потом будет…

— Ну само собой, я ей не скажу, — отвечала Никки, — И что, Салт тоже той девушке жениться обещал?

— Хз, что он ей там обещал… Наверное. Это ведь он может.

— И Оливу бросил из-за неё?

— По ходу дела да. Он весной как раз с ней встречался уже в открытую.

— Неужели он её так любит?

— О нет! Салтыков в принципе никого любить не умеет, не тот человек. Да и друзей-то настоящих нет у него.

— Фу, какой он мерзкий…

— Ну-ну. Уверяю тебя, как только ты с ним познакомишься, он и тебе понравится. Что-что, а нравиться он умеет…

«Да уж, — подумала Олива, — Ну что ж, теперь мне всё ясно…»

От волнения она даже чуть не потеряла равновесие. Паркетная половица предательски скрипнула под её ногами. Олива вросла в стену, но треск паркета под дверью спальни достиг чуткого уха Кузьки.

— Тссс! — еле слышным шёпотом произнёс Кузька, показывая пальцем на дверь, — Слышишь?

— Нет… — так же неслышно прошептала Никки.

Кузька быстро встал и, бесшумно как кот прокравшись к двери, резко распахнул её. Олива, отпрянувшая от неожиданности, упала на пол.

— Так. Подслушиваешь! — презрительно бросил Кузька, — Это кто ж тебя научил под дверьми шпионить? Тебе никогда не приходило в голову, что это нечестно?

— А честно было от меня скрывать столько времени правду? — накинулась на него Олива, — Честно было знать это и скрывать?

— Нет, ты ответь сначала на мой вопрос! — Кузька повысил голос, — Разве то, что ты щас делала, не подлость по отношению ко мне, к Никки?

— Кузь, подожди… — Никки вышла из спальни, — Сейчас не время для разборок. Давай ты отложишь это на утро хотя бы…

— Нет, я хочу разобраться сейчас!

— О Боже! Это, наконец, невыносимо! — застонала Никки, — Ни днём, ни ночью покоя нет! Поймите же, что у меня голова кругом от всех вас идёт! Каждый день, каждый день как на вулкане — я устала, я тоже не железная, поймите это, наконец!!!

— Хорошо, хорошо, Кроша, прости меня… — Кузька обнял Никки за плечи, — Пойдём спать, моя хорошая. А с тобой мы завтра поговорим, — холодно кинул он Оливе и исчез вслед за Никки в дверях спальни.

Однако всю ночь Кузька не мог заснуть. Его буквально трясло от злости и на Оливу, и на самого себя.

«Надо ж было так проколоться! — думал он, ворочаясь с боку на бок, — Что теперь будет, даже представить страшно. Ладно, утром пугну её как следует — авось, и не дойдёт дело до Салта…»

Приняв такое решение, Кузька попытался было заснуть, но не смог. Никки спала на его руке, чему-то улыбаясь во сне.

«Спи, спи, Кроша, ангел мой любимый… — тихо прошептал он, незаметно высвобождая свою руку, — Как бы я хотел послать к чёрту и Оливу, и Салтыкова, и всех, и остаться с тобой, только с тобой! И тебя они вымотали вконец, сволочи… Убил бы их всех нахуй…»

Кузька тихонько вылез из постели и босиком вышел из спальни. На улице было уже совсем светло; вот Даниил вышел из своей комнаты и прошёл в туалет…

«Откладывать нельзя», — твёрдо решил Кузька, берясь за дверную ручку, и решительно вошёл в большую комнату.

Ярпен тихо спал на диване, укрывшись пледом и отвернувшись к стенке.

Кровать же Оливы была пуста.

День выдался холодный. Олива продрогла в своей серой вязаной кофте, нервно сжимая в кармане рукоятку ножа. Приходилось запасаться терпением и, опершись спиной о железную дверь, ждать, ждать и ещё раз ждать…

В сущности, дело её было пустяшное. Оставалось только просочиться в подъезд. Для этого надо было, чтобы кто-нибудь вошёл в него, попридержать тихонько домофонную дверь, и, дождавшись, когда бдительный жилец растворится в дверях лифта, тихонько проскочить внутрь и занять позицию у двери. Всё. Дальше дело техники.

Из подъезда вышла пожилая супружеская пара, в которой Олива без особого труда угадала родителей Салтыкова. Они несли какие-то сумки и оживлённо переговаривались друг с другом: очевидно, они собирались на дачу. Настроение у обоих было превосходное — вероятно, в тот момент они даже не подозревали, что поджидает их любимого сына. Они даже не заметили Оливу у подъезда, а может, просто не узнали, кто она — ну, стоит тут какая-то девушка и стоит, а зачем она тут стоит — их совершенно не касалось.

Олива пропустила их в дверь, незаметно просунув в щель руку, предохраняя её от полного закрытия. Родители, очевидно не заметив ничего, мирно сели в машину, и Олива, как только они уехали, моментально юркнула внутрь подъезда…

Оставалось только сидеть на лестнице и ждать. Олива посмотрела на часы — было без пяти минут семь. «Значит, Салтыков ещё не успел уйти на работу, — подумала она, — Что ж, подождём. Торопиться всё равно некуда, а перед смертью, как говорится, не надышишься…»

Олива предусмотрительно выключила звук в телефоне и посмотрела на окна. Они были глухие, к тому же находились высоко от пола. Это значительно усложняло ход предстоящей операции.

Из квартиры вышел брат Салтыкова и, говоря что-то по мобильнику, сбежал вниз по лестнице.

«Хреновый ход», — промелькнуло у Оливы в голове. Очевидно, Бивис снова предупредил своего брата, что она здесь.

«Но в любом случае, он здесь появится, — подумала она, — Так или иначе, рано или поздно, но ему придётся появиться здесь. А мне спешить некуда… Хоть двое суток буду сидеть тут, но дождусь его…»

Олива незаметно провела рукой в кармане по лезвию ножа и сжала пальцы на его рукоятке.

«Буду сидеть здесь, сидеть… и завтра, и послезавтра… сидеть до тех пор, пока не убью его… а потом себя…»

Сердце бешено заколотилось. Олива судорожно сжала рукоятку ножа, зажмурилась, сильно сжав зубы.

«Убить?.. Хватит ли у меня духу, чтобы сделать это, и довести дело до конца? — пронеслось в её голове, — А ну как кто помешает? Боже, только не это…»

«…А как тогда? Как же жить дальше с таким грузом?.. С позором, несмываемым на всю жизнь? Рогоносица… Хуже этого унижения, кажется, и придумать нельзя! Но уйти самой, не утащив его, обидно как-то. Он должен ответить за всё, за всё… За мою разбитую, разрушенную жизнь… Разве этого мало?..»

«…Я поцелую его, в последний раз, обниму одной рукой, а другою незаметно приставлю нож к темени… Главное, быстро, резко воткнуть, как открывашку в консервную банку — рраз! И всё… Второй удар будет по горлу, от уха до уха — вжжик! Главное — быстро, точно. А потом — тут же, не медля ни секунды! — то же самое проделать и с собой… Больно не будет, нет… Я же разрезала себе руку вдоль и поперёк — это ни капельки не больно…»

Страшно убивать? Страшно умирать самой? Секунда — и Оливе показалось — да, страшно. Ей хотелось, чтобы вечно длилось это сидение на лестнице, целую вечность длилось. Мороз по коже продрал: а ну как не получится? Трудно убить себя, ещё труднее убить того, кто ещё хочет жить.

Олива не знала, сколько времени так прошло, в трансе. Может, час, а может, два. Может, пять часов. Сон сковал ей веки. Оставалось сидеть и ждать.

«Буду сидеть здесь, сидеть… День, ночь, завтра, послезавтра… Целую вечность буду сидеть здесь, и никуда отсюда не уйду…»

…Она проваливалась в черноту. Шла босиком по нефтяным облакам, тонула в них и снова выплывала, задыхаясь и рыдая. Её качала, словно огромная страшная колыбель, чёрная волна. Как в детстве бабушка пела — спи, моя радость, усни…

«Бабушка, дорогая, ты спишь и не видишь, что они сделали со мной! Ты не знаешь, что внучка твоя пала так низко, что никогда уж больше не поднимется из этой бездны мучений и ужасов… Ты не знаешь, в чьи руки попала я, ты не видишь, как он изуродовал меня, во что превратил! Никто не вступится, никто… Он не имеет права жить! — А ты что за судья? — Молчи! Ценою жизни купила я себе это право…»