Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

«Какая противная…» — думал Салтыков, с тоской и отвращением глядя ей в лицо. Он нашёл, что Олива действительно очень подурнела, так подурнела, что её уже не спасала ни причёска, ни одежда, ни косметика. Салтыков впервые заметил, что с этими кудрями голова у неё стала больше чем плечи, заметил её некрасиво торчащие скулы на треугольном лице, нос картошкой, косые глаза, и общее выражение лица, тупое и бессмысленное как у дауна. Несмотря на макияж, было видно невооружённым глазом, что она плакала по крайней мере весь день и всю ночь — глаза её, красные и заплывшие от слёз, стали узкие как щёлочки, нос распух, распухли и губы, словно их вывернули наизнанку. Салтыков невольно вспомнил симпатичную немку-полукровку Марину Штерн, вспомнил длинноногую красавицу Ленку, вспомнил большеглазую Аню, похожую на Скарлетт — и, глядя на это отёчное зарёванное лицо дауна, ему стало так муторно, как будто перед ним сидела дохлая мышь. Салтыкову на миг показалось, что от Оливы даже пахнет дохлой мышью, и он, с трудом скрывая брезгливость, поспешно отодвинулся от неё.

«Когда ж ты отвалишь от меня, кикимора ты болотная?! Когда ж ты сгинешь, наконец, в преисподнюю?! — мысленно вопрошал он, — Ну не нужна ты мне! Понимаешь? Не нужна!!! Ну как тебе это внушить, чтобы до тебя, наконец, допёрло?.. Ну давай уже, скажи, что между нами всё кончено, и убирайся на хуй!..»

Олива видимо почувствовала биотоки мыслей Салтыкова, а может, она уже давно знала, что надо ставить точку именно так. Знала — и тянула до последнего. Но теперь время пришло.

— Нам не стоит с тобой больше встречаться. Извини, — сказала она ему и, встав со скамейки, пошла прочь.

Оливе казалось, что Салтыков останется неподвижно сидеть на скамейке, и она сможет интеллигентно уйти. Первые две секунды он действительно не вставал, но потом пошёл следом за ней. Полыхнула надежда — щас он извинится перед ней, скажет — прости меня, пожалуйста, я дурак…

— Зачем ты идёшь за мною?! — спросила Олива, останавливаясь.

— Я иду не за тобой. Кстати, ты идёшь не в том направлении. Твой подъезд слева, — он махнул рукой в сторону дома Никки, — А мне направо. Кстати, закрой сумку — она у тебя расстёгнута. Ну, я пошёл…

Олива встала как вкопанная. Этот ответ как пощёчина оскорбил её до глубины души, оскорбил больше, чем всё остальное, вместе взятое. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Секунда — и расстёгнутая сумка Оливы пулей полетела в газон.

— Ах, ты пошёл??? — крикнула она, хватая его за футболку, — Щас ты у меня пойдёшь!!!!!! Щас ты у меня так пойдёшь!!!!!!!!!!!!!!!!!!

И тут началось что-то несусветное. Салтыков даже опешил, не сразу въехав, откуда посыпались на него удары, и, пятясь раком назад, старался лишь защитить руками своё лицо и гениталии от побоев. Олива яростно молотила кулаками ему по голове, по лицу, наступая на него и то и дело работая ногами, стараясь попасть ему по яйцам.

— Получай, паскуда! Вот тебе, кобель!!! За меня! За Аню! За меня!!!

Олива лягнула его ногой по животу — Салтыков увернулся, закрывая одной рукой свои гениталии — а она в это время хотела было треснуть его по скуле, но промазала и лишь чиркнула тяжёлым перстнем по лицу, разбив ему губу.

— Идиотка! Тебя в психушке недолечили! Щас милицию вызову! — вопил он.

— Ну-ну, попробуй вызови! Мразь трусливая!!!

Хуяк! Он извернулся и, схватив Оливу за шею, пригнул её голову вниз. Вокруг них стал собираться народ…

— Может, вызвать милицию? — спросил кто-то.

— Да, вызовите, — сказал Салтыков.

— Ну-ка отпусти её! Иначе я тебе самому так вмажу! — крикнула какая-то девушка.

— Это она меня начала бить, а не я её! — оправдывался он, выпуская Оливу.

— Сволочь! — Олива опять набросилась на него с кулаками. Однако Салтыков схватил её руки.

— Если ты не успокоишься, я сдам тебя ментам, а они тебя отправят в одно место! — прошипел он.

— Куда это интересно они меня отправят?!

— Сама знаешь куда!

— А ты ведь сдашь! Я не сомневаюсь, что ты на это способен… Трус!!!

— Всё, я пошёл домой.

— Никуда ты не пойдёшь, — Олива встала, загородив спиной дверь его подъезда. Салтыков схватился за дверную ручку.

— Ну-ну, беги домой под мамкину сиську! — пустила она ему вдогонку, — Но знай: это наш не последний разговор.

И Салтыков моментально скрылся в своём подъезде.

— Ну как? — спросил Ярпен, открывая дверь.

— Порядок, — отвечала Олива, зализывая назад непослушные курчавые волосы.

— Надеюсь, ты набила ему морду напоследок? — осведомился он.

Олива остолбенела.

— Откуда ты знаешь, что я ему набила морду? Неужели сам видел?

— Нет. Но по твоему взлохмаченному виду нетрудно догадаться.

— Чёрт! Пока я с ним дралась, я, кажется, потеряла серёжку…

— Пойдём поищем, — предложил Ярпен, — А заодно купим арбуз в честь такого грандиозного события!

В дверь позвонили — ввалились Флудман с Хром Вайтом.

— Ну что, бухаем?

— Бухаем! — отвечала Олива, и все просочились на кухню.

Между тем, с работы вернулся Даниил и, услышав смех и весёлые голоса, доносящиеся из кухни, направился туда и с любопытством остановился на пороге.

— …А я ему говорю: «Ах ты пошёл?! Щас ты у меня пойдёшь!!!» — рассказывала Олива, стоя посреди кухни, — И как начала его по морде хуярить! Вот так: дщ, дщ, дщ, дщ!!! — показала она, как мельница молотя руками в воздухе, — Потом ногой его по яйцам — хуяк!!! — она махнула ногой и, не рассчитав, нечаянно смахнула со стола сковородку, которая с грохотом полетела на пол.

— Да тише ты, разбуянилась, — Никки подняла с пола сковородку.

— А он что? — полюбопытствовал Флудман.

— А что он? Он опешил, — отвечала Олива, — Вот так скрючился, скукожился, и попятился раком! — заключила она, смешно изображая, как Салтыков пятился раком назад, изворачиваясь и закрывая руками лицо и гениталии.

— Уа-ха-ха-ха-ха!!! — грянул за столом дружный смех.

— Это о чём это вы? — поинтересовался Даниил.

— Да Олива рассказывает, как она Салта сегодня отпиздила, — пояснил Флудман.

— Ну и глупо! — резко обрубил только что подошедший к ребятам Кузька, — Чем гордишься-то? Тем, что не умеешь красиво уходить?

В кухне воцарилась недоуменная тишина.

— Дуростью своей гордишься? Дикостью своей, невоспитанностью? — продолжал Кузька, — Грубо, Оля. Грубо, а, главное — неубедительно.

Олива молча села на табуретку как пришибленная. Слова Кузьки разом сбили с неё всю спесь.

— Пойдём, Кроша, спать, — сказал Кузька, обращаясь к Никки, — Я извиняюсь, господа, но время уже позднее, а мне завтра вставать в пять утра.

Ночью Олива долго не могла уснуть. Она лежала на кровати между Ярпеном и Даниилом и молча слушала их диспуты между собой.

— Ну как тебе на новой работе? — поинтересовался Ярпен у Даниила.

— Да как может быть на работе, — нехотя отвечал тот, — Два дня проработал, и уже надоело…

— А чего бы ты хотел?

— Чего бы я хотел? Свободы, наверное…

— От чего?

— От всего.

— Ну а цель у тебя в жизни есть? — спросил Ярпен, приподнявшись на локте.

— Нет у меня цели. Я просто живу. И ни во что не верю.

— Но верить-то надо во что-то? Иначе зачем жить…

— Ну вот я тем не менее ни во что не верю. Зачем? — сказал Даниил.

— Иногда вера может сыграть с нами злую шутку, — не без грусти добавила Олива.

— Вот-вот…

У Оливы запикал телефон — пришла смска от Майкла:

— Что это у вас там за комедия с Салтыковым? — спросил он.

«Набрехал уже…» — с неудовольствием подумала Олива и написала ответ:

— Да там, я ему по роже пару раз стукнула… Ерунда в общем…

— А за что ты его избила?

— Как за что?! За всё хорошее, — ответила она, — Или он не заслужил?

Майкл не ответил — видимо, кончились деньги на телефоне, а может, и отвечать было нечего. Зачем говорить то, что и так понятно…

Олива оглянулась на своих соседей по постели — Ярпен уже заснул, а Даниил и сам не спал, и ей не давал.

— Если ты будешь мешать мне спать, как и в прошлый раз, я тебя выгоню! — пригрозила Олива.

Даниил, глядя на неё своими грустными глазами, молча обнял её.

А Олива лежала, чувствовала на себе объятия Даниила, но не испытывала к нему уже абсолютно ничего. За полтора года он сильно изменился, стал ещё красивее. Но её уже не трогала эта его красота, он был как манекен, неживой. Всё, что было когда-то связано с этим человеком — прогулки по залитой солнцем набережной, поцелуи на крыше лампового завода, стихи, посвящённые ему, зимние отчаянные путешествия к нему по ночной заснеженной тундре, объятия на Кузнечевском мосту — всё это кануло в Лету, посерело и стушевалось. Всё вытеснил Салтыков, всё стёр и разрушил.

Даниил взял в ладони лицо Оливы, поцеловал её в губы. Она закрыла глаза. Нет, не Даниила видела она перед собой сейчас — перед её глазами стояло лицо Салтыкова, его равнодушный, холодный взгляд…

— Отпусти грустные мысли, — прошептал Даниил, гладя её по волосам.

Олива молча уткнулась лицом в подушку.

Дождавшись, когда он, наконец, заснул (или сделал вид, что заснул), Олива тихонько вылезла из постели и на цыпочках, босиком вышла в коридор. Вышла она туда без какой-либо цели, но и спать в своей комнате она не могла.

«Глупо, глупо… — стучало в её голове, — Действительно, чем горжусь? За что я его избила? Может, он и не виноват вовсе, а я его избила… Вместо того, чтобы попытаться понять человека, как дура с кулаками на него набросилась… И как теперь это всё исправить?..»