«Точно — он похож на Тома Круза! — пронеслось в голове у Оливы, — А я тогда кто? А я, наверное, на Кейт Уинслет похожа…»

И ей представилось, что они сейчас не на Беломорском заливе в русском городе Северодвинск, а где-нибудь на побережье Атлантики или Гудзонова залива в самом сердце Канады.

— Нравится? — спросил Тассадар, когда они с Оливой остановились возле самого причала.

— Очень…

— Это одно из самых моих любимых мест здесь, — поделился он, — Тебе не холодно?

— Есть немного, — поёживаясь, отвечала Олива.

Тассадар снял с себя плащ и накрыл им плечи девушки. Олива поймала себя на том, что ей с ним так хорошо, что хочется как можно дольше оставаться в его руках.

— Знаешь, — призналась она ему, — Здесь всё так интересно и необычно, здесь, с нами со всеми… Что я написала про всех нас книгу и теперь пишу продолжение… И вообще, у меня мечта однажды снять про нас кино…

— Хорошая идея, — ответил Тассадар, — Только очень сложно будет найти актёров, полностью вжившихся в наши образы и полностью отождествляющих нас. Мы всё-таки очень специфичны…

— Этим-то мы и привлекательны! Мы, вы, все… Архангельск… Я люблю Архангельск, люблю вас, моих друзей, что живут здесь… — восторженно говорила Олива, — Я хочу, чтобы этот забытый Богом город, который все знают лишь как какую-то безымянную провинцию, стал известен всем с другой стороны, как одно из самых прекрасных мест, где живут яркие, неординарные, замечательные люди, редкие по своей доброте и дружелюбию, которых сейчас днём с огнём не найдёшь нигде…

— Я буду очень рад, если у тебя всё получится, — сказал Тассадар, — Я ведь, знаешь, тоже пишу иногда. Правда, в основном стихи…

— Ты тоже поэт, как Ярпен?

— Не совсем, — усмехнулся он, — Но здесь, на этом заливе, у меня родился один из последних моих стихов…

— Прочти, — попросила Олива.

И Тассадар, устремив в свинцовую даль залива свои прозрачные голубые глаза, начал читать, тихо и быстро, по-архангельски, глотая слоги:

Умереть, чтобы вновь родиться,

И родиться, чтобы не жить,

И жизнью своей не напиться,

И жизни другой не родить.

Ветер правды в лицо мне ударил

Ветер скорби мой пульс обнажил.

Было то, во что я не верил,

Потому что я жил и любил.

Предан месяц с багряной луною

Предан осени той листопад…

Я не помню, что было со мною,

Я не знаю, чему я был рад.

Солнца луч проскочил по зеницам,

Ослепив не на миг — навсегда.

Краски мира исчезли как птица,

Улетевшая вдруг в никуда.

Мир слепых принимает сурово

Всех, кто с умыслом входит в него…

Или место твоё не готово,

Или больше не жди ничего.

— Когда ты их написал? Когда? — взволнованно спросила Олива, едва он кончил читать.

— Этой весной. Мне было очень плохо… Но я не хочу вспоминать об этом.

И Олива с поразительной ясностью вспомнила того длинноволосого большеглазого парня в коридоре психбольницы. Она вгляделась в лицо Тассадара — глаза были те же самые. Олива внезапно почувствовала, как что-то ёкнуло у неё внутри.

— Знаешь, это невероятно, это… это точно, это был ты! Это твои стихи…

И, не помня себя, она схватила обе руки Тассадара и прижала их к своим щекам.

Гл. 33. Мицубиси

Летний световой день в приполярной полосе, где находился Архангельск с его областными портовыми городками, был почти бесконечен; в конце же июня и начале июля ночей не существовало вовсе. Солнце кружило по небу, уходя за горизонт лишь наполовину и вскоре поднимаясь снова; потом, на фазе начала убывания светового дня, солнце глубже опускалось в реку, крася золотым багрянцем её холодные воды, но где-то примерно через полчаса, не дав ещё остыть заре заката, практически рядом с нею загоралась другая заря, предвещающая начало нового дня, а значит, начало новых радостей, новых развлечений, новых приятных встреч.

Никки и Олива не спеша возвращались домой после вечерней прогулки. Из Северодвинска они вернулись где-то час тому назад; парни, проводив их, разбрелись по своим домам, но девушкам перед сном захотелось ещё немного прогуляться.

— Ну как, тебе понравилась поездка в Северодвинск? — спросила Никки.

— Супер! — восторженно отвечала Олива, — Особенно мне понравилось, как мы на каруселях катались, помнишь? Особенно на этой, как её…

— На орбите, — подсказала Никки.

— Да! Точно. На орбите, — Олива радостно заулыбалась, — Как она, значит, скорость-то стала набирать и высоту — ну, чую, душа в пятки ушла, хочу заверещать во всю глотку — а не могу, неудобно перед Тассадаром. Вижу — напротив Кузька тебя обнял, думаю — интересно, Тассадар меня обнимет или нет?..

— Паша скромный, — заметила Никки, — Он бы сам ни за что не решился.

— Ну и хорошо, что он скромный. Вон Салтыков у меня был нескромный — чё хорошего? Этому вообще ссы в глаза — всё Божья роса. А Тассадар… Боже, какой он красивый… Он мне стихи читал… А какие у него глаза бездонные…

— Влюбись, тебе недолго.

— Ну а ты разве в Кузьку не влюблена?

— Дааа, — мечтательно произнесла Никки. — Мне с ним так теплооо….

— Я поистине чувствую к Тассадару что-то необыкновенное! Он — принц, настоящий принц! Ну как тебе это объяснить…

— Оля, не надо его идеализировать. Паша не принц.

— Ну, вот опять ты… Нельзя и помечтать немножко. Нет у тебя никакой фантазии!

— Ну мечтай, мечтай. Только не говори потом, что тебя не предупреждали.

— Конечно, о таком парне, как он, мне лучше и не мечтать, — вздохнула Олива, — Но всё равно я так счастлива, что сегодняшний день был в моей жизни! Такое море позитива, что у меня аж рот болит от улыбки…

— А какие вкусные блинчики мы сегодня ели! — вспомнила Никки и облизнулась, — Я съела с творогом и с клубничным джемом…

— А я с грибами и со сгущёнкой, — подхватила Олива, — Они были такие вкусные! Я наелась так, что еле-еле вылезла из-за стола…

— Меня удивляет, как ты радуешься здесь всему, — заметила Никки, — Ведь в Москве гораздо больше всего, чем здесь! И не скажешь, что ты из Москвы приехала…

— Ну и что, что там больше всего, — отмахнулась Олива, — Там у меня нет главного — друзей. А без этого всё остальное теряет смысл. Вон Костя Река не стал же жить в Москве, вернулся опять сюда — а, казалось бы, там всё есть… Вот и пойми…

— Ну, так-то дааа…

— Ах, как хорошо, отлично! — Олива радостно засмеялась и побежала вприпрыжку, болтая руками как ребёнок, — Как здесь всё круто, клёво, здорово! Я так рада, так рада, что я сюда… — она внезапно остановилась как вкопанная; восторженная улыбка медленно сползла с её лица, — Прие… хала… — упавшим голосом докончила она.

Как солнечное затмение, когда посреди ясного безоблачного дня вдруг ни с того ни с сего наступает ночь — так внезапно и совершенно неожиданно пропало куда-то полуденное солнце Оливиной радости. Всё, что секунду назад делало её такой счастливой — любимый Архангельск, любимые друзья, вкусные блинчики в кафе «Чайная ложка», карусель «Орбита», Медозеро, «морской бой» в автобусе, чайки, парящие над заливом, заросли тростника и Тассадар с его прекрасными глазами и чудесной улыбкой — всё это разбилось обо что-то, разлетелось по ветру осколками и пропало.

— Смотри, — только и сказала Олива, показывая пальцем на серебристо-серую машину-иномарку, припаркованную у тротуара, возле которого они шли.

— Что это? — не поняла Никки, следя за направлением Оливиного пальца.

— Машина. Это машина, — убитым голосом отвечала она, — Серебристо-серая «Ауди».

— Нет, это скорее «Мицубиси»…

— Всё одно, — отмахнулась Олива, — Я в этих иномарках не разбираюсь.

— Ну и чего?.. — спросила Никки, не понимая, почему какая-то там машина произвела на Оливу такое удручающее впечатление.

— Ты видела эту машину сегодня утром, когда мы здесь проходили?

— Ннет, кажется… точно, не видела… — растерянно пробормотала Никки.

— А вчера? — допытывалась Олива.

— И вчера её здесь не было…

— Вот то-то и оно. Не было.

Девушки молча посмотрели на машину. Острая догадка молнией пронзила их обеих в один и тот же момент.

— Постой… Не хочешь ли ты сказать, что…

— Да, Никки, да! Именно это я и хочу сказать! Я прекрасно помню эту машину. Эта «Мицубиси», — Олива возвысила голос, — Эта «Мицубиси» принадлежит ни кому иному, как братьям Салтыковым! На ней они ездили в Питер и теперь приехали обратно!!!

И, забыв обо всём на свете, сама не соображая толком, зачем и с какой целью, Олива вскочила на тротуар и быстрыми шагами кинулась к подъезду Салтыкова.

— Он тут, — сказала она, поворачиваясь к Никки, — Мы должны немедленно проникнуть в его подъезд.

— Оль, может, не надо?..

— Надо! — жёстко отрубила Олива, — Он, наверное, думал спрятаться от меня — ан нет, не тут-то было! Теперь мой ход. Ему придётся ответить передо мной за всё…

— Что ты собираешься делать?

— Для начала — проникнуть в его подъезд. Потом подняться на седьмой этаж. Потом… я спрячусь за стеной, а ты позвонишь в его дверь.

— А почему я?..

— Потому что мне он точно не откроет.

К подъезду подошёл какой-то мужчина средних лет и открыл домофонную дверь. Никки и Олива хотели были юркнуть в подъезд вслед за ним, однако мужчина, вероятно, что-то почувствовав, обернулся и вопросительно воззрился на девушек.

— Вы чего тут? — сердито спросил он, — Что вам тут надо?

— Нам… нам туда надо…

— Вам туда не надо, — жёстко отрубил мужик, — Вам там делать нечего! Ишь, ошиваются тут… Хулиганки… — проворчал он себе под нос и захлопнул за собой подъездную дверь, оставив девушек на улице.