— Ладно, что о них говорить, — Никки сменила тему, — Давай лучше о нас с тобой поговорим…
Весь день, пока Олива с ребятами были в походе, Кузька и Никки почти не вылезали из постели. Дневная гроза сменилась ясным и тёплым вечером, и Кузька с Никки, поужинав на кухне лазаньей, решили отправиться на вечернюю прогулку.
…А тем временем, Олива с друзьями уже сошли с автобуса на МРВ и возвращались домой по сонным улочкам Архангельска. Олива и Даниил приотстали от остальных и шли, взявшись за руки, как когда-то два года тому назад. Казалось, ничего не изменилось за эти два года: Архангельск остался тот же, те же гулкие деревянные тротуары, те же цветущие пухом тополя, те же невысокие блочные дома, тот же воздух, те же чайки, парящие в небе… Только Олива и Даниил были уже не те.
— Помнишь, как ты два года тому назад споткнулась на этом тротуаре и повисла у меня на руке? — спросил Даниил, когда они свернули с улицы Урицкого, — Ты ещё тогда надела такие высоченные каблуки, а ходить в них не умела. А ещё на тебе была какая-то жуткая кофта кислотного цвета и серьги в пол-лица… Ужасно ты смешная была…
— Тебе хотела понравиться, — призналась Олива, — Боже, как давно это было…
— А я как сейчас помню твои мокрые ладошки, — продолжал Даниил, — И твой восторженный взгляд…
— Я в тебя тогда сразу влюбилась, — сказала Олива, — Но, кстати, я тебе, похоже, вначале совсем не понравилась…
— Ужасно не понравилась! Я тогда чуть не сбежал от тебя.
— Я так и поняла…
Ребята свернули в какой-то двор. Оливе он показался очень знакомым. Между тем, Хром Вайт, шедший впереди вместе с Ярпеном, вдруг остановился и обернулся назад.
— Помнишь, Олива, а ведь этот тот самый дом, где вы с Салтыковым жили зимой…
И правда, дом был тот же самый. Теперь вокруг него вместо снежных сугробов была зелень, но Олива узнала и этот дом, и этот двор.
— Помню… как не помнить… — отвечала она, — Вот и подъезд, откуда мы тащили чемоданы…
И прошлое, не то, которое они только что перебирали с Даниилом, а другое, недавнее, яркое и кровоточащее как свежая рана, острой болью полыхнуло в её сердце. Как сейчас вспомнился ей новый год, тридцать первое декабря и она сама, возвращающаяся домой из магазина с полными сумками продуктов. Она, почти замужняя женщина, идущая из магазина домой, где ждёт её муж, которого она сейчас будет кормить обедом. И так же, как полгода назад, представилось ей, что она сейчас войдёт в этот подъезд, поднимется на лифте на седьмой этаж, позвонит в обитую дерматином дверь, и Салтыков в своей розовой футболке, заспанный и лохматый, откроет ей и, приняв у неё из рук сумки, обнимет её и прижмёт к себе, а Олива, не снимая дублёнки, прямо на пороге повиснет на шее у него и, прижавшись губами к его тёплым губам, закроет глаза, с наслаждением вдыхая такой родной и любимый запах его кожи, отдающей сладким одеколоном и тонким ароматом сигарет.
«Вот оно — былое счастье… — горько подумала она, очнувшись от грёз, — То, что было до, и то, что после — всё не то… Даниил чужой мне человек, а того, кто был родным в моей жизни, наверное, уже не будет…»
Придя домой, Олива приняла ванну и молча заперлась на кухне. Не хотелось ничего.
Никки, проводив Кузьку, тоже была не в настроении. Во время прогулки Кузька рассказал ей про Ларису, в которую он был безответно влюблён, и по ходу дела не забыл её до сих пор. Никки не могла понять, какую же она сама играет роль в жизни Кузьки. «Если он хочет быть со мной только для того, чтобы забыть Ларису, как Даниил, когда перебежал ко мне, чтобы забыть Оливу, — размышляла она, сидя в своей комнате, — То он явно обратился не по адресу…»
В колонках играл Бумбокс — Та, что. Никки гоняла эту песню до одури, слушала и депрессовала. Ей вспомнился Женя, из-за которого она бросила Даниила. И с ним была любовь, а теперь и Жени нет в её жизни. Кузя, конечно, хороший парень, с ним тепло, но он — не Женя. А она — не Лариса.
«Всё-таки, никого никем нельзя заменить, — думала Никки, — Даже одного парня другим…»
То же самое, сидя на кухне с журналом Cosmopolitan, думала и Олива. Из комнаты ей была слышна песня, и песня эта как ничто другое подходило сейчас к её настроению.
— …В гости к тебе идти
По парапету,
И не верить бреду, что тебя нету…
Депрессовое настроение чувствовалось даже в воздухе самой квартиры и Хром с Флудманом благоразумно решили уйти. Ярпен, уставший в походе, лёг спать в большой комнате, а Даниил, чувствуя себя как никто другой лишним в этом доме, всё же не уходил. Он стукнулся в спальню Никки — та лежала ничком на постели. Даниил прилёг рядом с ней.
— Иди, — сказала Никки, — Оля там, на кухне.
— Я знаю, — ответил Даниил, — Но я пришёл к тебе.
— Зачем?
— Ты сердишься на меня?
— Нет, — пробормотала Никки в подушку, — Я хочу побыть одна. Иди к Оле.
— Я там не нужен, — сказал он, — Там сейчас Салтыков.
— Поэтому ты пришёл ко мне?
— Нет…
— А почему?
— Потому что тебе плохо…
— Да, мне плохо. Но я не нуждаюсь в твоей помощи.
— Жаль, — горестно произнёс Даниил, — Я-то думал, что я тебе ещё нужен…
— Ты мне не нужен.
— Я никому не нужен, — печально заключил он, — Даже самому себе…
Даниил встал и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь спальни. Он снял с крючка свою джинсовую куртку и хотел было уйти, но полоска света из кухни остановила его. Даниил немного подумал и направился к кухне, где сидела за столом Олива, листая журнал.
— Пожарь мне пельмени. Пожалуйста, — сказал Даниил, заходя на кухню.
— Пожарить пельмени? — удивлённо переспросила Олива, — Вообще-то я всю жизнь имела дело только с варёными пельменями, а не с жареными.
— Ну свари. Пожалуйста.
Олива хмыкнула, однако поставила кастрюлю на плиту и снова села читать журнал, не удостаивая Даниила взглядом. Он потоптался немного в кухне и, видя, что Олива не замечает его, пошёл в комнату Ярпена.
— Что это ты так рано улёгся? — заметил он, присаживаясь к Ярпену на кровать.
— Я устал с похода, — сказал Ярпен, открывая глаза, — Девчонки наши сегодня что-то не в духе…
— Видимо, у обеих предменструальный синдром, — усмехнулся Даниил, — Ты ноги что ли натёр? — спросил он, кивнув головой на истёртую в мясо ступню Ярпена, высунувшуюся из-под одеяла.
— Ага…
— А я послезавтра на новую работу заступаю, — Даниил тяжело вздохнул.
— Кем устроился-то?
— Охранником, кем же ещё…
— Пельмени готовы, — сквозь зубы бросила Олива, заглянув в комнату.
Даниил оставил Ярпена и пошёл на кухню.
— Так где пельмени? — спросил он.
— В кастрюле, — отрезала Олива.
— Наложи мне их в тарелку. Пожалуйста.
Олива молча наложила ему пельменей в тарелку и так же молча достала вилку и положила перед ним.
— А сметана?
— Сметаны нет. Майонез в холодильнике, — сухо сказала она.
Даниил молча съел пельмени и положил голову Оливе на колени. Она не шелохнулась и молча продолжала сидеть, не сгоняя его со своих колен, но и не трогая руками его волосы, как любила делать это когда-то, будучи ещё влюблённою в него.
— О чём ты думаешь? — нарушил молчание Даниил.
— Сам знаешь…
— Так ты скажи.
Несколько секунд прошло молча.
— Я думала о нём, почему он поступил так со мною…
Свет был выключен. В кухне Никки сидела Олива, на коленях у неё лежала голова Даниила. И Олива изливала ему душу, она говорила о Салтыкове ему, тому, кого любила когда-то больше жизни, и который теперь был ей абсолютно безразличен.
— Знаешь, может, он был послан мне, ведь я многое поняла на самом деле… И я уже давно не держу на тебя зла, потому что… потому что теперь я стала видеть всё под другим углом… Но мне сейчас реально плохо…
— А может, он и не виноват, — сказал Даниил.
— Как же не виноват…
— Может, он хотел сам себя убедить в том, что он способен любить по-настоящему. Но не смог…
— Может, и так…
…А за окном безмолвно стояла белая ночь.
Гл. 31. Ярпен
Белая ночь безмолвно стояла за окном. В квартире было тихо. Стрелки на часах, слабо чернеющиеся в отблеске светлых сумерек, показывали четверть второго.
— Век бы так пролежал у тебя на коленях, — сказал Даниил, — Но надо бы спать уже. Пойду душ приму…
— Иди.
Он нехотя встал и отправился в ванную. Олива подумала и, вспомнив, что Ярпен сегодня вечером так и не поужинал, пошла к нему в спальню.
Ярпен лежал у себя в кровати, но не спал. Облокотившись на подушку, он писал что-то ручкой в своём блокноте и задумчиво смотрел перед собой, шевеля губами.
— Струна гитары лопнула натужно…
Сердясь, отброшу инструмент, такой ненужный…
И в сердце зазвучит по-новому струна…
Тебя я вижу… Выходи, моя весна…
— Не спишь? — спросила Олива, садясь к нему на постель, — Вирши сочиняешь?
— Пытаюсь, — застенчиво улыбнулся Ярпен.
— Покажи, — попросила она, заглядывая к нему в блокнот.
— Нравится? — осторожно спросил он.
— Очень…
— Тогда возьми их себе… на память…
— Ты даришь мне эти стихи? — Олива была растрогана.
— Если они тебе нравятся… — Ярпен опустил глаза.
— Спасибо, — она вырвала листок из блокнота и спрятала его за ворот ночнушки, — Пойдём на кухню, я тебе пельменей наложу. Чаю попьём…
Ярпен встал с постели и попытался пройти, как почувствовал, что у него адски болят мозоли на ногах.
— Ты чего хромаешь? Ноги натёр? — спросила Олива.
— Да…
— Погоди, я лейкопластырь поищу.
Олива порылась у себя в сумке и, вытащив оттуда несколько пластырей, протянула Ярпену.
"Жара в Архангельске-3" отзывы
Отзывы читателей о книге "Жара в Архангельске-3". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Жара в Архангельске-3" друзьям в соцсетях.