Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

Иногда приходила медсестра, присаживалась к Оливе на кровать, поправляла бинты на руке, мерила давление и всякий раз спрашивала: «Жить хочешь?», она отвечала: «Нет!» и медсестра уходила до следующего раза. Олива не могла ничего есть — больничная пища казалась ей отвратительной, и она отдавала свои порции сумасшедшей старухе, а сама неподвижно лежала на своей койке. Рука с зашитыми венами ныла и немела, от слабости кружилась голова, но больше всего донимала боль души, растоптанной и разбитой. А самое страшное — не с кем было поделиться этой самой болью. Да и кому Олива могла рассказать свою историю, поведать своё горе, которое довело её до попытки самоубийства и как следствие — до этой психбольницы? Сумасшедшей старухе, бредящей на соседней койке о какой-то печке и о каких-то дровах? Дежурной сиделке, которая только и твердила: «Оленька, полежи! Поспи, отдохни, всё будет хорошо…» Одна надежда была на доктора, от результатов беседы с которым зависело её дальнейшее пребывание здесь. Но доктор всё не шёл…

— …Они, сволочи такие, плиту в окно выбросили, — бредила старуха на соседней койке, — Это чтобы никто её не топил…

— Какую плиту? — равнодушно спросила Олива.

— Медсестра эта, Надя, — продолжала старуха, — Дров нам не приносила, а как же мы без дров, от холода околеем тут…

— А вы давно здесь?

— Давно, — протянула старуха, — Они никого отсюдова не выпускают. Отсюдова вперёд ногами выносят. Вон в соседней палате мужчина неделю прожил, да и помер…

Значит, и меня здесь будут держать до самой смерти, подумала Олива. Она встала, преодолевая головокружение, прошлась по палате взад и вперёд. Страшное отчаяние овладело ею; она прислонилась к железной двери и стала смотреть в решётчатое окошко. Коридор был пуст.

— Ох… Помогите… Помогииите… — стонал больной из соседней палаты. Но никто его не слышал. Олива слышала, как в конце коридора барабанили в железную дверь — очевидно, кто-то из больных. Минута — и она сама забарабанила в дверь кулаками.

— Кто там? — отозвалась старуха со своей койки.

— Это я стучу, — сказала Олива и забарабанила в дверь ещё громче.

Молодой парень-санитар в белом халате со стервозным выражением на прыщавом лице открыл дверь и бесцеремонно толкнул Оливу к койке.

— Сядь!!! — гаркнул он, — И перестань колотить в дверь, а то я надену на тебя смирительную рубаху! Уёбище, бля, — процедил он сквозь зубы, и ушёл, заперев снаружи железную дверь.

Оливу как будто оглушили. Мало ей было пережитого, так ещё и уёбищем обозвали. Вспомнились подобные оскорбления ещё школьных лет, когда примерно так обзывали её мальчишки-одноклассники. Вспомнились обидные, на всю жизнь врезавшиеся ей в память давнишние слова одноклассника Блинова: «Уёбище! Тебя никто замуж не возьмёт!» Сказал, как в рот положил… Вот и не взял её никто замуж, даже Салтыков, использовав её в качестве туалетной бумаги, просто сбежал в Питер, променяв Оливу на её же лучшую подругу. А она-то, дура, поверила в его сказочку про любовь, уже на чемоданах, дура, сидела, всё побросала — работу, институт — замуж собралась, идиотка! А он, конечно, взял и умотал — ну правильно, он же не совсем ещё дурак, чтобы связывать свою жизнь с уёбищем. А что, разве не уёбище, если это видно всем и каждому, кто на неё взглянет? Как была в школе, так уёбищем и осталась…

— Ну и пошли вы все на хуй!!! — сквозь зубы процедила Олива. Судорожные рыдания сдавили ей горло; она затравленно оглянулась вокруг себя — голые керамические стены, запертая железная дверь: самая настоящая западня.

«Доигралась, доигралась… Чёрт бы побрал этих ментов, — думала она, садясь на свою койку, — Зачем насильно заставлять человека жить, если от него всё равно никакой пользы, а только один вред? И я не хочу жить; я не могу жить, зная, что Салтыков не любит меня, а все друзья отвернулись и теперь ничего, кроме гнева и презрения, ко мне не испытывают. О, лучше бы я никогда не знала любви парня и расположения к себе друзей — не так невыносимо больно мне было бы теперь всё это потерять… Я недостойна жизни; и я не смогу больше жить в мире, где меня ненавидит каждый куст и каждый камень…»

Олива легла, отвернувшись к стенке, и вдруг начала лихорадочно разбинтовывать под одеялом изрезанную бритвой руку. Накрывшись с головой одеялом, она начала зубами прокусывать зашитые вены, но тщетно: свернувшаяся кровь не желала вытекать из них, лишь редкие небольшие струйки измазали подушку, а Олива, остервеняясь всё больше, кусала руку и пыталась высосать загустевшую кровь из разгрызенного шрама, не чувствуя даже боли. «Нет, это бесполезно… — мелькнула мысль в её затуманенном мозгу, — Тогда что? Удавиться разве на бинте…»

Она попыталась затянуть петлю на шее под одеялом — тщетно: у неё не хватало сил задушить саму себя. Оглянулась вокруг: голые окрашенные стены, ни крючка, ни гвоздика… Единственное, что привлекло её внимание — это металлический спуск над толчком. Секунда — и Олива кинулась к параше, быстро привязала один конец бинта к спуску, из другого сделала петлю, накинула её на шею.

«Прощай, грёбанный мир — больше ты никогда не сможешь пинать меня и причинять страдания… Фак ю маза фака, идите все в пизду… О, скорей, скорей!»

Оставалось лишь повиснуть над унитазом, резко подогнув под себя ноги…

Санитары успели вовремя. Петля не успела ещё как следует затянуться на шее у несчастной, как они ворвались в палату и, быстро вытащив самоубийцу из петли, обнаружили, что она ещё жива. Санитар с прыщавой рожей, тот самый, что давеча обозвал Оливу уёбищем, с наслаждением влепил ей пару пощёчин.

— Ремней! — скомандовал он и, получив требуемое, привязал ими больную к койке.

— Что случилось? — в палату вбежала дежурная сиделка.

— Ничего. Фокусами занимается, — пренебрежительно бросил санитар, и, обращаясь к больной, прошипел, — Будешь лежать привязанная до вечера! А если ещё раз что-нибудь подобное вытворишь — я тебе, сволочь, все руки-ноги переломаю. Будешь у меня долго жить и мучиться! Поняла?!

Олива ничего не ответила. Санитары ушли из палаты, а она молча закрыла глаза и заплакала. «Мне всё равно… — путались бессвязные мысли в её мозгу, — Между моей комнатой и этой палатой нет никакой разницы… Нет никакой разницы между моей кроватью и этой койкой… Мне всё равно…»

Олива не помнила, сколько времени она так пролежала привязанная. Она точно знала, что не спала — это больное полузабытьё в распятом состоянии, да ещё при ярком электрическом свете никак нельзя было назвать сном. Очнувшись, всё ещё привязанная к койке, она начала напряжённо прислушиваться к шагам в коридоре. По всей видимости, доктор обходил палаты. Значит, меня скоро развяжут, подумала она…

Шаги остановились за дверью палаты, и послышались голоса, в одном из которых Олива без труда узнала голос того сволочного медбрата.

— Тут девица находится с подозрением на шизофрению, — говорил он доктору, — Только что пыталась повеситься над унитазом. Придётся этапировать её на принудительную психиатрическую экспертизу…

— Хорошо, разберёмся, — ответил доктор и вошёл в палату.

— Здравствуйте, — сказал он Оливе.

«Отвечать не буду… — подумала она, — Мне всё равно…»

— Ну, так что ж вы не отвечаете?

— Развяжите меня, — попросила она.

— А вы будете себя хорошо вести?

— Да.

— Обещаете?

— Обещаю.

Доктор развязал больную.

— Почему вы хотели покончить с собой? — бесстрастно спросил он. Видимо, таких самоубийц он повидал на своём веку немало.

— Потому что я — мерзкая дрянь и ничтожество, и не имею права жить, — ответила Олива, тупо глядя в потолок.

— Откуда такие выводы?

— Я написала книгу на Прозе. ру, а друзья прочитали… И теперь они меня просто ненавидят.

— Вот как? Интересно. А что это за книга?

— Книга про всех нас…

— А зачем же вы её написали? — быстро спросил доктор, не вдаваясь в подробности. Видно, он уже привык к подобным случаям.

— Я хотела отомстить Салтыкову, — ответила Олива сквозь слёзы, — И в итоге подставила всех…

— Минутку. Кто такой Салтыков?

— О Господи! Ну как это — кто такой?!

— Ну, я, к примеру, с ним не знаком, — сказал доктор, — Так кто такой Салтыков? Кем он вам приходится?

Кем ей приходился Салтыков?

— Я уже и сама не знаю… — произнесла Олива, — Раньше он был моим женихом. Говорил, что любит, что никогда не бросит… — её голос оборвался слезами, — А сам… удрал от меня в самый последний момент… На Аньку переключился… а про меня такие гадости говорил, что волосы дыбом…

— И за это вы решили ему отомстить? — спросил доктор, быстро пометив что-то у себя в блокноте.

Олива приподнялась на локте и, вкладывая всю свою горечь и обиду в каждое слово, произнесла:

— Знаете, доктор, если бы вы были женщиной, которая ни о чём так в своей жизни не мечтала, как о любви, но которую всю жизнь никто и никогда не любил и не замечал; и вдруг, наконец, после долгих неудач и разочарований вам встретился бы человек, который сначала долгое время прикидывался вашим лучшим другом, а потом так убедил бы вас в том, что он вас так любит, как никого и никогда не любил, что вы бы ему поверили настолько, что дороже и ближе его у вас никого бы больше не стало; он бы так заплёл вам мозги, что он на вас женится и никогда вас не бросит, что вы бы всё побросали и помчались бы к нему на край света; вы бы так полюбили и привязались бы к нему, что верили бы всему, что он вам скажет, выполняли бы всё, что он хочет, потому что он исполнил вашу мечту — он полюбил вас, и вы за это на всё готовы ради него, вам так хотелось любви, что даже страшно подумать, что это всё гнусная ложь и обман; а этот человек, которого вы так безгранично любите и доверяете ему настолько, что отдали только ему одному всю себя без остатка — он просто вытирал бы о вас ноги, вас, девственницу, у которой единственный мужчина за всю жизнь — это он, он трахал бы вас зверски, так низко и грязно измывался бы над вами в постели, ебал бы вас во все щели так, что вы плакали и кричали бы от боли, ходили бы раскорякой и писали бы кровью, а он бы, отъебав вас так и эдак, просто выбросил бы вас как использованную туалетную бумагу, причём флиртовал бы у вас на глазах с вашей подругой, и до конца бы вешал вам на уши лапшу, типа «милый мой мелкий, я тебя люблю», а сам бы тем временем с другими бы бабами трахался и говорил бы про вас за спиной всякие гадости, а потом перед самой свадьбой просто сбежал бы от вас в Питер, позвав с собой вашу же лучшую подругу, а потом вместо того, чтобы искренне раскаяться перед вами, просто забил бы на вас и жил бы себе припеваючи, как ни в чём не бывало, вот тогда бы я посмотрела на вас, что бы вы делали, если б не стали мстить…