Оливия Стилл - Жара в Архангельске-3

— Чего-чего? Ты прожуй сначала! — заржал Салтыков.

Аня, тоже с набитым ртом, посмотрела на Майкла и фыркнула, прикрывая рот салфеткой, чтобы не расхохотаться. Смешинка как зараза передалась от неё Майклу, и тот, посмотрев на Аню, покраснел как рак и, подавляя смех, тоже заткнул рот салфеткой.

— Так чего, Майкл? Чё ржёте-то? — допытывался Салтыков.

— Ой, блин… И смех, и грех… — отсмеявшись и кое-как проглотив кусок, произнёс Майкл, — Я говохю: Олива потехялась…

Новый взрыв смеха вспыхнул между Аней и Майклом. Они оба понимали, что это совсем не смешно, но почему-то никак не могли перестать смеяться.

— То есть, как это потерялась?.. Да перестань ты ржать и говори толком! — потерял терпение Салтыков, — Что значит: потерялась? Вы чё, разыгрываете меня, что ли?

— Да не разыгрываем мы тебя! — сказала Аня, взяв трубку у Майкла, — Когда мы начали говорить с ней про её книгу, она занервничала и куда-то убежала…

— Пипец, — помолчав, выдавил из себя Салтыков, — Куда она могла убежать одна в чужом городе? Разве что на вокзал, только вот на какой…

— Да тебе-то что? Убежала и убежала. Моча ей в голову ударила, вот и всё! Она просто хочет привлечь внимание к своей персоне.

Салтыков озадаченно замолчал.

— Дай-ка мне тхубку, — попросил Майкл и, взяв телефон, добавил, — Она увидела смску, которую ты послал мне утхом, и после этого скхылась в неизвестном напхавлении.

— Вот оно что… — пробормотал Салтыков, — А вы пробовали искать её?

— Да мы её всё утро уже ищем, но пока безхезультатно.

— Ладно, Майкл. Я позже позвоню, — сказал Салтыков и вырубил телефон.

«Ну, пипец! Вот я нарвался… — подумал он, закончив разговор, — Теперь вот сиди и думай, чего ожидать от неё на этот раз… Будь проклят тот день, когда я с ней связался…»

Тем временем, в одной и питерских забегаловок Аня уже окончила свой завтрак и дожидалась Майкла, который не наелся одной порцией «крошки-картошки», и теперь с завидным аппетитом уплетал вторую.

— Доедай быстрее, — подгоняла его Аня, — Пора вновь отправляться на поиски сбежавшей невесты.

Майкл встал, запихивая в рот последний кусок, и друзья вновь отправились на поиски Оливы. На сытый желудок настроение у Ани заметно приподнялось, и она больше уж не ворчала и не сетовала на испорченную поездку. По дороге они успели побывать на празднике цветов и даже посетить Музей восковых фигур, но, при выходе из него, Майклу опять позвонил Салтыков.

— Ну что, Майкл? Нашли?

— Нет. Ищем, — ответил Майкл, — Пока не нашли ничего, хоть отдалённо напоминающее Оливу…

— Да ты скажи ему, пусть приедет сам и ищет свою сбежавшую невесту! — подала голос Аня.

— Аня вот тут говохит, чтобы ты сам пхиехал…

— Ммм… — нечленораздельно замычал Салтыков, — У меня вряд ли получится приехать сейчас…

— Ну смотхи сам, — сказал Майкл, заканчивая разговор.

На залитой солнцем музейной площади дети кормили голубей хлебными крошками. Питерские голуби были такие ручные, что не боялись даже садиться людям на плечи и брать хлеб из их рук.

— О, какая прелесть! — воскликнула Аня. — Первый раз в жизни вижу таких ручных голубей! Интересно, а будут ли они вот так же есть из моих рук?

Майкл купил им с Аней по пирожку. Отломив от своего пирожка кусок, Аня раскрошила его и протянула вперёд руку с крошками. Сизый голубь тут же прилетел и, по-хозяйски умащиваясь на Аниной руке, с забавным видом тут же принялся тихонько брать крошки своим туповатым клювом.

— Смотри-ка: ест! — засмеялась Аня, — Надо же!

У Майкла на плече уже сидело два голубя; третьего он кормил из рук пирожком.

— Что же тут особенного? — отозвался Майкл, привычным жестом снимая голубя с плеча, — Ты, главное, смотри, как бы он тебе в руку не накакал…

Так, за прогулкой и развлечениями прошло полдня. Аня и Майкл, гуляя по городу, казалось, забыли о том, что им надо искать Оливу. И только Салтыков, звонивший Майклу каждый час, напоминал им о пропавшей без вести подруге. Между тем, друзья, сделав круг по достопримечательностям Питера, вышли на Марсово поле.

— Итак, сейчас мы будем снимать видеофильм! — провозгласила Аня, доставая из сумки камеру, — Называется: «Поиски пропавшей невесты».

— Итак, вы видите перед собой Марсово поле, — начала она свой «репортаж», включив видеокамеру, — Отсюда мы начали наши поиски сбежавшей невесты. Мы — это профессор Михаил и я, репортёр Анна. Профессор Михаил, что Вы можете сказать по этому поводу?

— Кхе-кхе, — шутливо откашлялся «профессор Михаил», — Ну, во-пехвых, насколько я помню, Махсово поле было любимым местом сбежавшей невесты, поэтому не исключён такой вахиант, что она находится именно там…

— Однако, как мы видим, сбежавшей невесты здесь нет, — провозгласила «репортёр Анна», — Есть стена. Вот Вечный огонь. Вот ёлки, которые, в принципе, могли бы сойти за сбежавшую невесту, но, к сожалению…

— Но, к сожалению, данные ёлки есть неодушевлённый пхедмет, — сказал «профессор Михаил», — И посему не могут нам хотя бы отчасти заменить сбежавшую невесту…

Звонок Салтыкова прервал их «репортаж» на самой середине.

— Стахший сехжант Москалёв у аппахата, — отрапортовал Майкл, — Докладываю обстановку: на всех исследованных нами объектах гохода сбежавшей невесты не обнахужено.

— Докладывает младший сержант, — добавила Аня, взяв у Майкла трубку, — Дабы усилить поиски, мы прочесали все окрестные музеи, в частности, Музей восковых фигур. Однако и среди восковых фигур требуемого Вами объекта, увы, не найдено…

— Плохо дело, — уныло прокомментировал Салтыков, — Продолжайте поиски.

— Есть, товарищ старший лейтенант!

Между тем, уже смеркалось. Майкл и Аня, находившись по городу до посинения, отправились домой.

— Кохоче, нифига у них отношения не кончены, — сказал Майкл, — Если б всё было кончено, они бы так дхуг дхугом не интехесовались.

— А может, она в Арх поехала? — предположила Аня.

— Да фиг знает, всё может быть…

— Я схожу в туалет, — сказала Аня, когда они уже вошли в квартиру Майкла, — А ты пока чайник поставь.

Она долго мыла в ванной руки жидким мылом. От длительной прогулки по городу ноги у неё гудели, во всём теле чувствовалась усталость. Однако общие впечатления от поездки были скорее положительные, несмотря на произошедший инцидент с исчезновением Оливы. «Очень может быть, что она поехала в Арх к Салтыкову, — подумала Аня, — Или в Москву…»

В комнате у Майкла опять зазвонил сотовый. «Опять Салтыков, — решила Аня, выходя из ванной, — Он уже раз сто сегодня звонил, если не больше…»

Майкл и вправду разговаривал по мобиле, стоя посреди комнаты. Точнее, молча слушал, изредка вставляя отрывистые междометия.

— Так… да…

Аня стояла на пороге и с удивлением следила за выражением лица Майкла. У него было такое ошарашенное лицо, будто его дверью ударили.

— Ничего себе… — выдохнул Майкл, опуская руку с телефоном, и пошатнулся.

— Что такое?! — Аня кинулась в комнату.

— Олива…

— Что Олива? Где она?!?!

— В психушке… — еле слышно прошептал он и грохнулся на диван.

Свет в изоляторе питерской психушки горел круглые сутки. Из-за этого режущего глаза яркого света невозможно было нормально спать, особенно тем больным, которые ещё недавно жили в нормальных, человеческих условиях, и не привыкли спать по-тюремному, при ярком свете электрических ламп. Это было устроено вовсе не из какого-нибудь зверства: просто необходимо было круглосуточно наблюдать за больными, как бы они сдуру чего не вытворили. Из этих же гуманных соображений несчастных держали взаперти за железными дверьми с решётками, не давали им курить — а вдруг ещё, чего доброго, подожгут одеяло на койке, или волосы себе подпалят; также у них изымались ремни, пояса, украшения, все мало-мальски колющие и режущие предметы, дабы дошедшие до последней грани люди, потерявшие последнее, что делало ещё этих несчастных людьми — разум, и загнанные в итоге в этот тупик, именуемый психиатрической лечебницей, очень похожей на тюрьму, не попытались бы свести последние счёты со своей и так уже загубленной треклятой жизнью.

Олива не могла уснуть: она лежала на своей койке, свернувшись калачиком и накрывшись с головой одеялом от яркого света. От холода и потери крови её знобило и тошнило; перетянутая бинтами рука ныла не переставая, сводило онемевшие пальцы. Что-то бредила на соседней койке сумасшедшая старуха; громко пел за стеной «солист Васёк», как его прозвали няньки. Песня его, слова которой Олива не могла разобрать, до боли была близка ей, её душевному состоянию. Он пел самозабвенно, как бы выплёскивая в песне страшную, щемящую боль раненого зверя; пытаясь изо всех сил удержать ноту как можно дольше, в итоге срывался; не хватало воздуха, голосовые связки не выдерживали, и песня, словно неверная жена, вырвавшись из клетки любви давно опостылевшего ей мужа, разбивалась, рассыпалась на осколки, и переходила в истерический рёв и рыдания растерзанной, покалеченной души, горящей в аду, полной бесконечного возмущения и муки.

За другой же стеной, справа, ломился в дверь несчастный парень-самоубийца; плача, он умолял выпустить его, клялся, что больше не будет. «Я клянусь, я клянусь!!!» — исступлённо вопил он, ползая в ногах у санитаров. Однако циничные медики находили в себе достаточно твёрдости, чтобы не обращать внимания на клятвы сумасшедшего. Чего нельзя было сказать об Оливе, которая в своё время повелась на вот такие же сумасшедшие, и потому ничего не значащие клятвы Салтыкова, и вот куда теперь из-за этого угодила.

Олива не знала, сколько времени она уже тут находится. Да и негде было даже узнать это самое время: обычно в Домах Скорби всегда царит Безвременье. Там никогда и нигде не бывает часов; ни доктор, ни сиделки, ни санитары никогда не ответят вам конкретно на вопрос «сколько времени?» — они скажут на это всё, что угодно: «мало», «много», «полежи», «отдохни» — но точное время никогда вам не назовут: не положено. А уж больные и подавно не смогут вам ответить на этот счёт ничего конкретного — они и сами не знают. Только приблизительно можно догадаться, который час: если сиделка принесла вам мутного чаю в железной кружке — значит, сейчас утро. В обед обычно приносят миску вонючей баланды, а в ужин — кашу или макароны. К каждой порции прилагается маленький кусочек серого хлеба. Вот и всё. А дальше — хоть отдыхай, хоть издыхай…