Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

— …Мне было тогда лет шесть, не больше, — рассказывала Олива, — И вот, как-то раз полезла я в сундучок за катушками — кукле платье шить. И забыла я про этот сундучок-то, остался он у меня открытый стоять на полу… А собака нашла и все катушки с нитками изгрызла… А катушки дефицит тогда был — нигде не достанешь. Мать пришла, как увидела, и начала меня бить ремнём. Как она меня била! Несколько часов подряд дубасила — отдохнёт, и снова начнёт… У меня потом вся спина в синих рубцах была…

— Бедненькая моя, бедненькая… — Салтыков нежно гладил её по переносице, — Бедненькая маленькая Оливка…

— Да и вообще, в жизни у меня мало было радостей, — продолжала она, лёжа с закрытыми глазами, — Росла как трава, ни любви, ни ласки не видела… И парни никогда меня не любили… Что Вовка, что Даниил… Я их любила, а они меня кинули…

— Ну и дураки, — сказал Салтыков, — Ничего они не понимают! Да будь я на их месте, я бы молился на такую девушку! На руках бы носил…

Почувствовав, что разговор идёт не в том направлении, Олива поспешила сменить тему.

— Не преувеличивай, — засмеялась она, — А вообще, конечно, не сказала бы я, что жизнь моя неинтересна. Всё-таки есть что вспомнить… Помню, было мне лет шестнадцать, и я тогда первый раз в Питер прие…

Внезапный страстный поцелуй вдруг оборвал её речь на полуслове. От неожиданности Олива отпрянула к стене.

— Ты что?!

— Прости, я не могу держать себя в руках, когда ты рядом… Не отталкивай меня, не отталкивай, я хочу чувствовать твою нежную кожу…

— Нет, нет, что ты… не надо! Зачем?.. — Олива забилась в угол кровати, натягивая до носа одеяло. В сумерках белой ночи Салтыков видел только её глаза, широко раскрытые и блестящие от испуга.

— Я хочу тебя!..

— Нет, подожди… Я… я ничего не понимаю…

— Не бойся меня, расслабься… Я не сделаю тебе ничего плохого…

— Нет, нет!!! — Олива вырвалась из его объятий и, спрыгнув с кровати, как была в одной пижаме, побежала к двери. Салтыков как тигр перепрыгнул через всю комнату и встал в дверях, не выпуская свою жертву. Он подбирался к ней как хищник на мягких лапах, осторожно, стараясь не спугнуть. Олива же растерянно стояла, распахнув от ужаса глаза, словно пойманный зайчик, и не знала, что делать. Она была потрясена.

— Олива, я… я ждал тебя… я не могу больше, Олива! Ты сводишь меня с ума…

— Перестань, а то я уйду! — жёстко сказала она, — Ты за этим меня в Питер позвал? Да?

— Олива! Поверь мне…

— Остынь, — Олива изо всех сил старалась быть спокойною, — Ляг на место и успокойся.

— Не могу… Ты возбудила меня.

— Нет, ты ложись, ложись, — терпеливо, но твёрдо уговаривала она.

Он покорно лёг. Она устало опустилась на кровать.

— Андрей, ты должен выслушать меня, — сказала Олива и осеклась — никогда ещё ей не приходилось называть Салтыкова по имени, и это невольно резануло ей уши, — Я всегда считала тебя своим лучшим другом, и любила тебя как брата, но теперь… я, честно говоря, просто в шоке… от такого твоего… порыва…

— Но я не могу относиться к тебе как к другу! Ты с ума меня свела…

— Я прошу тебя, — сухо перебила его Олива, — Во имя нашей дружбы отставить эти разговоры. Иначе наша сегодняшняя встреча окажется для нас с тобой последней.

— Нет, нет, только не это!!! — с отчаяньем в голосе взмолился Салтыков, — Я не вынесу, я не вынесу этого! Я камнем брошусь вниз на мостовую!!! Олива! Я весь в твоей власти, я сошёл с ума, я ничего не соображаю… Олива! Не будь такой жестокой ко мне! Позволь мне хотя бы раз прикоснуться к твоей волшебной груди…

— Нет! Ты с ума сошёл?! Оставь меня, ос…

Слабые её попытки вырваться успехом не увенчались. Салтыков навалился сверху, зажал ей рот страстным поцелуем. Олива больше не сопротивлялась — Салтыков ведь по сути не был ей противен, он нравился ей. От него приятно и возбуждающе пахло чуть-чуть мужским дезодорантом, чуть-чуть одеколоном «Хуго Босс» и чуть-чуть сигаретами «Винстон», образуя в своей смеси такой приятный и желанный для каждой женщины запах мужчины. В сумерках питерской ночи он казался ей не просто обаятельным, а красивым, почти совершенным. Олива обхватила руками его крепкий торс, движением головы откинула со лба волосы и как-то сразу обмякла в его руках.

…Они лежали под одним одеялом, такие близкие и одновременно чужие друг другу. Салтыков задумчиво гладил Оливе волосы. Она же придвинулась к нему поближе и спрятала лицо у него на груди.

— Так значит, ты никогда не относился ко мне как к подруге?

— Получается, что так…

Салтыков осторожно гладил ей волосы, лоб, переносицу. Олива закрыла глаза: ей было приятно.

— Оливка… — нежно позвал он.

Она открыла глаза. Провела рукой по его волосам. Он принялся жадно целовать ей грудь, спускаясь всё ниже и ниже.

— Ты такая нежная…

Резким движением он отшвырнул в сторону одеяло. Олива скрестила руки на груди, сдвинула вместе ноги.

— Невинная такая…

Олива положила голову ему на грудь. Его сердце бешено билось.

— Чего это оно у тебя колотится?

— Что?

— Сердце, говорю, колотится. Ты нервничаешь? Волнуешься?

— Я хочу тебя!..

— Но это невозможно, — отрезала Олива, — К тому же, нам нечем предохраняться.

— Можно я покурю? — спросил Салтыков.

— Кури, конечно.

Он закурил. Синий дым наполнил комнату. Олива прислонилась к его плечу.

— Щас ведь все твои волосы сигаретным дымом провоняют, — сказал Салтыков.

— Ну и ладно. Я всё равно завтра голову помою.

Салтыков молча выкурил одну сигарету, затем другую. Они опять легли под одеяло.

— Как же долго я ждал тебя… — произнёс он.

— Даже когда я с Даниилом встречалась?

— Ты не представляешь, как я тогда из-за этого бесился! Я был ужасно рад, когда вы расстались.

— У меня, между прочим, с ним секса не было, — заметила Олива, — И… ни с кем не было секса. А у тебя вон сколько девок было! Я-то помню твои похождения на турбазе…

— Ну и что?

— А то, что ты вот щас со мной лежишь, а потом приедешь в Архангельск и вдруг да найдёшь там себе кого-нибудь! А мне что тогда делать?

Он стиснул её в своих объятиях.

— Я тебе клянусь…

— Не клянись, — отрезала она, — Всё это ещё вилами по воде писано.

— Олива, Олива, что ты со мной сделала, — горячечно бормотал он, целуя её где-то в области пупка, — Никогда у меня ни с кем такого не было! Я не смогу жить без тебя…

— Это ты щас так говоришь. А что потом?

— Я на тебе женюсь.

…А в окно старой каморки медленно втекал голубой питерский рассвет.

Оливе снился какой-то тоннель, сужающийся вглубь. Она находилась в нём, а сверху кто-то заваливал камнями выход. Она оказалась внутри чёрного каменного мешка, в котором её замуровали. В панике заметалась — где выход?! Нет выхода… Нечем дышать, воздуха не хватает… убийственно…

Где-то из коридора раздался громкий, устрашающий стук в дверь. Олива резко села на кровати — её мутило и знобило. Бешено стучала кровь в висках, темнело в глазах — на минуту ей показалось, что она теряет сознание. Кое-как справившись с собой, она посмотрела на лежащего рядом с ней Салтыкова, и реалии прошедшей ночи накатили на неё ещё сильнее ледяной волной ужаса. «Боже мой, что это?! — была первая её мысль, — Как оказалась я в этой страшной комнате, с этим страшным человеком, который лежит рядом со мною? Господи, как сделать так, чтобы этого не было, совсем не было?! Бежать!.. Бежать без оглядки из этого ужасного места, из этой тесной каморки с низким потолком, в которой, наверное, когда-то жил Раскольников…»

Устрашающе-громкий стук в дверь раздался снова. У Оливы потемнело в глазах. «Пропалили… Бежать! Скорее!! Боже мой, я умру…»

Она неловко перепрыгнула через спящего Салтыкова и кинулась к двери. Секунды три он ничего не мог понять, потом, проснувшись окончательно, тоже вскочил с постели и кинулся вслед за Оливой.

— Оля, что с тобой?! — он встревоженно обхватил её за плечи. Она же, с усилием дёргая дверную ручку, резко обернулась и посмотрела на него полоумным взглядом.

«Вот так клюква, — подумал Салтыков, — Она реально сошла с ума… Чё ж теперь делать-то…»

— Тихо, тихо, тихо… Всё хорошо… — он продолжал держать её как в тисках. Она резко вырывалась. Волосы её были взлохмачены, взгляд мутных, воспалённых глаз был безумен.

— Что, что с тобой? Оля, что?! — бессвязно бормотал он, гладя её по волосам.

— Мне плохо… бежим!! Бежим!!! Скорее… Нет, отойди! Раскольников… замуровали… Они хотят убить…

— Ёбаный карась! — выругался Салтыков, с трудом попадая ногами в брюки, — Сейчас, сейчас…

Олива судорожно надела ветровку и накинула на голову капюшон. «Господи, только бы успеть… — стучало в её голове, — Коридор… выход на чёрную лестницу. Только бы уйти…» Но не тут-то было — дверь оказалась заперта.

«Боже, только не это!!!»

Олива изо всех сил рванула на себя дверную ручку. От толчка потеряла равновесие и, отлетев, чуть не грохнулась на пол. В руках у неё оказалась вырванная с корнем дверная ручка. Олива затравленно оглянулась: замкнутое пространство, голые стены — самая настоящая западня. — Аааааааааааааа!!!

Дверная ручка стремительно перелетела через всю комнату, и тут же послышался звон разбиваемых стёкол.

— Олива!!!

Салтыков вскочил вслед за ней на подоконник. Она стояла на окне и отчаянно дёргала створки.

— Не подходи!!!

Он отпрянул к двери, пинком вышиб замок. Олива словно фурия пронеслась по комнате и, едва не сбив Салтыкова с ног, рванула вниз по лестнице и очутилась во дворе-колодце. Миновав три подворотни, выбралась, наконец, на Моховую, но успокоиться не смогла: на улице ей стало ещё страшнее. Салтыков бросился за ней вдогонку.