— Мелкий, ты что трёшься об меня? Хочется? — спросил её Салтыков.

— Да… я хочу тебя…

— Бедненькая, все трусики мокренькие… Но нельзя, мелкий — у нас больше нет презервативов…

— Зачем презервативы? Какая глупость…

— Но как же, мелкий — а вдруг ты забеременеешь?

— А может быть, я хочу забеременеть…

— Нет, мелкий, нам пока рано заводить детей… Надо подождать…

Олива приподнялась на локте и долгим взглядом посмотрела Салтыкову в лицо. Он казался ей красивым как никогда — у него были довольно правильные черты, большие зелёные «блядские» глаза, чуть заметная лукавая улыбка… Олива нежно перебирала пальцами его светлые волосы.

— Солнышко моё, блондинчик… — умилённо шептала она.

Она целовала его в губы, склонившись над ним — он вяло отвечал на её поцелуи. Салтыкову хотелось спать. Олива, не отрываясь, смотрела ему в глаза — он не выдержал и отвёл взгляд в сторону.

Наутро Олива провожала Салтыкова на перроне. У поезда она не выдержала и кинулась ему на шею, чуть не плача, принялась целовать.

— Ну всё, всё, — Салтыков тихонько расцепил её руки, — Иди домой, мелкий. Не стой тут.

— Но ведь до отправления поезда ещё двадцать минут…

— Двадцать минут ничего не спасут. Всё, всё, мелкий. Иди.

Салтыков быстро поцеловал Оливу в губы и, перекинув дорожную сумку через плечо, вошёл в вагон. Олива круто повернулась и, украдкой вытирая слёзы, уныло побрела вдоль по перрону…

Нет, он явно охладел ко мне, думала Олива по дороге домой. Летом же совсем другой был, а тут как подменили. В глаза не смотрит. Ведёт себя как-то вяло и прохладно. Вот и теперь даже не попрощался толком.

Что же произошло? Ведь всё же было нормально?..

Странно всё это.

Ужасно странно.

Гл. 30. Соломенный жених

Плохая примета, некогда слышанная Оливой от бабушки, что чересчур много смеяться, тем более, смеяться «до упаду» — не к добру: чем сильнее сейчас смеёшься, тем сильнее потом будешь плакать, сбылась буквально в считанные дни. Буквально через день после того, как Олива проводила Салтыкова и через два дня с того момента, когда она до упаду смеялась, угорая над «пастой Солдате», она пошла после работы в университет, где на неё обрушилась новость, и отнюдь не приятная. У деканата вывесили список отчисленных студентов, и Олива, едва пробежав его глазами, увидела там свою фамилию…

Конечно, она должна была заранее понимать, что всё к этому идёт. Три «хвоста» с прошлого семестра: экзамен по региональной геологии, который она завалила летом, и два курсача, которые ещё можно было сдать до ноября, и которые Олива, вконец закрутившись с Салтыковым, даже не делала — были достаточно веской причиной, чтобы её отчислить. К тому же, её постоянные прогулы, которые особенно участились в последнее время, не могли сыграть в её пользу. Конечно, Олива и раньше-то училась «спустя рукава», то и дело забивая на занятия — но училась, пусть плохо, пусть кое-как, но тянула всё же эту лямку, тянула с отвращением — ей неинтересна была учёба, неинтересна была специальность, но Олива понимала, что рассчитывать в этой жизни она может только на саму себя, что без высшего образования сейчас никуда, а папочки-миллионера, который стал бы оплачивать её учёбу в хорошем, престижном вузе, у неё нет. Конечно, она могла бы остаться на филфаке МПГУ и спокойно там учиться тому, что даётся ей легко, но теперь всё, обратного хода нет. Конечно, Олива отдавала себе отчёт, что в технический вуз она погналась вовсе не за знаниями, а за парнями — ведь здесь их куда больше, чем на филфаке, но и тут она прогадала: ничего у неё не выгорело. А теперь, с появлением в её жизни Салтыкова, она и вовсе забросила университет: зачем теперь учиться, если есть о н, который женится на ней и всем её обеспечит. Ведь целью Оливы изначально была не карьера, а замужество, но до двадцати одного года оно ей ниоткуда не светило, поэтому ей ничего другого не оставалось, кроме как работать и учиться. Теперь же цель её была вроде бы достигнута; зимой намечалась свадьба и окончательный переезд в Архангельск. А раз жизнь повернулась так, то и учиться дальше вроде бы ни к чему.

Так думала Олива, возвращаясь из университета домой. Конечно, новость о её отчислении поначалу оглушила её и даже расстроила: вот тебе и раз, училась-училась — и всё коту под хвост. Конечно, можно было бы, как другие горе-студенты, оказавшиеся на её месте, побежать к декану, просить, умолять, бегать по кафедрам, искать преподов и тоже умолять их о пересдаче, а потом не спать несколько ночей, строча курсовики и зубря вопросы к экзамену — тогда, может быть, всё и обошлось бы. Но Оливу при мысли об этом охватила такая апатия и нежелание делать эти лишние движения, что она решила: не стоит. Зачем ей теперь суетиться, бегать, что-либо делать, чтобы решить эту проблему, если в этом нет необходимости? Жизнь её сложилась, и сложилась удачно: через каких-то два месяца Олива станет законной супругой Салтыкова, возьмёт его фамилию, переедет жить к нему, возможно, даже забеременеет и родит ему ребёнка, и ей больше не придётся горбатиться над скучными учебниками и ломать голову над тем, как обеспечить себя материально: Салтыков сделает это сам, на то он и мужчина.

Дома Оливу, в связи с этой новостью, естественно, ждал скандал. Узнав о том, что её дочь больше не будет учиться в университете, мать незамедлительно подняла крик.

— Безобразие! Позор! — кричала она на Оливу, — Я с высшим образованием, твой отец с высшим образованием — а ты? Бестолочь, дубина стоеросовая! Хоть бы ты о будущем своём подумала — что ты будешь делать без высшего образования?! Толчки будешь мыть! На вонючем рынке вместе с чурками картошкой торговать!

— Да в гробу я видала это твоё высшее образование!!! — взорвалась, в свою очередь, Олива, — И потом, с чего ты взяла, что я буду мыть толчки? Я, может быть, замуж выйду.

— Ну-ну, вышла одна такая, — не поверила мать, — Какой тебе замуж? Ты на себя-то посмотри! Замуж…

— Я на полном серьёзе, — Олива не обиделась, — Салтыков, если хочешь знать, сделал мне предложение.

Мать так и села с открытым ртом.

— Когда?..

— Летом ещё, когда в Москву приезжал. При тебе же говорил, когда дверные косяки отвозили. Что, не помнишь?

— Ха!.. Вспомнила прошлогодний снег! Он, поди-ка, в дурачки с тобой играл, этот твой Салтыков, а ты поверила. Шутки над тобой шутил, а ты, простофиля, и уши развесила!

— Никакие не шутки, — надулась Олива, — Взаправду предложение сделал! Мы уже всё решили: поженимся сразу после Нового года, тогда же я перееду жить к нему в Архангельск…

Это резко меняло дело. Сказать по правде, мать уже давно тяготилась затянувшимся девством дочери: сама она вышла замуж рано, и считала, что её дочь уже пересидела. Женихов, кроме Вовки, Олива никаких домой не приводила, в университете у неё тоже никого не было, а её архангельских друзей мать не принимала всерьёз: кому же из них придёт в голову жениться на иногородней? Разве что с целью переехать в Москву — этого мать боялась больше всего, ей было обидно, что её дочь какие-то ловкачи могут использовать в своих целях, поэтому известие о том, что не Салтыков переедет жить к Оливе, а Олива к Салтыкову, значительно смягчило бурю.

— Ну что ж… — остудив свой пыл, миролюбиво произнесла мать, — Раз такое дело, то… поздравляю, дочечка… Конечно, выходи замуж, переезжай, строй свою жизнь… Насиделась уж в девках, хватит…

С этого дня в доме только и разговоров было, что о предстоящей свадьбе Оливы. Мать, обрадовавшись, что наконец-то её дочь выходит замуж, не преминула растрезвонить об этом всем своим родственникам и знакомым. Почти каждый вечер, приходя с работы домой, Олива слышала, как на кухне мать говорила с кем-то по телефону, и каждый раз об одном и том же.

— Вот с приглашениями не знаю, как быть, — вещала она кому-то в трубку, — Жених-то, вишь, в Архангельске живёт, и свадьба ихняя там будет. Где познакомились? Ну, где-где… Известно, где — в интернете… Щас ведь, сама знаешь, молодёжь ни по каким танцам да по выставкам не ходит, все за компьютерами торчат, на каких-то сайтах да на форумах зависают… Там и знакомятся…

Эти реплики Олива слышала уже раз десять, и с каждым разом, несмотря на то, что, казалось бы, должно вызывать приятное чувство, ей наоборот становилось всё тошнее и тошнее. Чем больше оживлялась её мать по поводу предстоящей свадьбы, тем сквернее чувствовала себя дочь: с каждым днём уверенности, что всё так и будет, становилось у неё всё меньше и меньше…

— Вы уже подавали заявку в загс? — тормошила её мать, — А свадебное платье? Ты уже смотрела? В ателье-то шить больно дорого, напрокат разве взять…

— Ах, мама!!! — Олива не выдержала и разрыдалась.

— Ну что ты, глупенькая, ну что ты, — растерянно забормотала мать, торопливо гладя её по волосам, — Страшно замуж выходить? Это бывает, это пройдёт. Стерпится — слюбится. Он, конечно, хоть и не красавец, но ведь и тебе не восемнадцать, чтоб так женихами перебирать. Они, поди-ка, тоже каждый день на дороге не валяются. Всё, какой ни на есть, а муж, и накормит тебя, и напоит. Всё лучше, чем в девках-то куковать…

Но от этих слов Оливе легче не стало. Нет, не объяснить ей сейчас матери, что она всё не так поняла, что любит она Салтыкова, любит по-настоящему, хоть он и «не красавец», и не боится она за ним хоть на край света идти, хоть за Полярный круг, согласна хоть в самой распоследней хижине с ним жить. Не это заставляло Оливу плакать — если б только эта была причина, она бы сейчас радовалась, а не плакала. Но истинную причину того, что так давило её, она матери сказать не могла.

А причина была проста — Салтыков, с тех пор, как уехал после ноябрьских праздников, перестал вообще говорить о свадьбе и всё чаще начал куда-то пропадать, объясняя это тем, что у него сейчас очень много работы и времени совсем нет. Вот уже две недели Салтыков даже не звонил ей, последняя его смска «мелкий, как дела?» пришла только несколько дней назад, в воскресенье вечером. Олива ответила «нормально, а как у тебя?», на что Салтыков, как обычно в последнее время, сослался на сильную загруженность по работе. Олива не любила, когда он, видимо пытаясь лишний раз показать свою компетентность, пускался в длинные и нудные разговоры о своей работе, сыпая такими терминами как «плита перекрытия», «несущие конструкции», «ростверки свайных фундаментов», «расчёт инженерных сетей», «авторский надзор», «арматура AIII d25», короче, всё то, в чём Олива, конечно же, ни черта не разбиралась. Салтыков же говорил об этом как будто специально, чтобы унизить её, дав ей лишний раз почувствовать своё невежество, и Олива ненавидела его в эти минуты.