Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

— Да. У него заболело сердце…

«Господи, какая же я свинья! — с отчаянием подумала она, — Из-за своих дурацких амбиций заставила его так страдать! Сволочь я распоследняя…»

— Ты прости меня, ладно? — написала она смс Салтыкову.

— Я тебя не понимаю, — ответил он, — Ты же ненавидишь меня. Не знаю, что я тебе сделал, но я не считаю нормальными такие отношения. Так не лучше ли нам расстаться и просто забыть обо всём… Согласна?

— Нет! Нет! Нет!!! — возопила Олива.

— Почему нет? Ты же хотела, чтобы я от тебя отстал? — ответил Салтыков, — Вот я и отстал. А теперь извини, у меня нет ни сил, ни желания разговаривать с тобой. И, кстати, по поводу ноутбука — чтоб ты знала, я его купил для работы. Это — орудие труда, а не тупая прихоть.

Олива прочитала эту смску и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд. «Ну что, доигралась? — сказала она самой себе, — Ты уже потеряла всех подруг. А теперь и Он для тебя потерян…»

Оливу уже не волновала работа. Она была настолько убита, что даже никак не отреагировала, когда зазвонил её телефон.

— Здравствуйте. Мы рассмотрели Вашу кандидатуру. В понедельник можете выходить на работу…

Нежаркое ноябрьское солнце тихо клонилось к горизонту, кладя свои прощальные лучи на облетевшие чёрные деревья и остывшую землю. Воскресный день клонился к вечеру, завтра начиналась новая рабочая неделя, но Оливу ничуть не огорчало это обстоятельство. Напротив, она не спеша шла по лесу и, глядя вслед уходящему солнцу, тихо улыбалась.

«Четыре дня осталось…» — блаженно подумала она и, щурясь, ещё раз ласково посмотрела на заходящее солнце.

Четыре дня оставалось до приезда Салтыкова в Москву. В пятницу, второго ноября, будет короткий день — и сразу же после работы она помчится встречать его на Ярославский вокзал, а оттуда они поедут в гостиницу и будут там вдвоём, только вдвоём все три выходных дня.

Четвёртое ноября сделали праздничным днём относительно недавно — взамен отменённых праздников шестого и седьмого ноября, которые страна праздновала более семидесяти лет. Путин, придя к власти, дал людям возможность отдыхать без перерыва с 1 по 9 января, но взамен этого урезал ноябрьские и майские праздники.

Чёрная полоса в жизни Оливы постепенно просветлела, и неприятности, так угнетавшие её весь сентябрь, вскоре рассосались сами собой. После долгих мытарств она устроилась, наконец, на неплохую работу и даже помирилась с Аней при помощи Димы Негодяева. Дима помог Оливе вернуть подругу, написав Ане смску, в которой было сказано, что Олива хочет с ней помириться. Аня незамедлительно ответила ему, что не имеет никаких возражений против этого, подруги немедленно созвонились и, не вспоминая о ссоре, стали дружить как прежде. Вскоре после этого Олива помирилась и с Настей, которая при дальнейшем общении с Гладиатором нашла, что он очень тупой, и постепенно стала утрачивать интерес к нему.

Салтыков, крепко обидевшись на Оливу, когда она несколько дней не отвечала на его звонки, вскоре тоже отошёл. На следующий же день после их ссоры он позвонил ей и сказал, что любит её по-прежнему сильно и ждёт встречи с ней.

— Ты тоже прости меня, мелкий, тебе, бедненькой, тяжело там одной… — говорил ей Салтыков, — Я просто так переволновался за тебя, когда ты пропала…

— Не будем, не будем об этом, — едва сдерживая слёзы, перебивала его Олива.

Вечером Салтыкову стало нехорошо. У него заболела голова, поднялась высокая температура и он слёг на две недели. Олива, узнав об этом, была в отчаянии. Ей было до слёз жалко Салтыкова, но главное — она окончательно поняла, что любит его, любит по-настоящему, глубоко и самоотверженно. Он был болен — и у неё болела душа. «Бедный мой, любимый, как ты там без меня?..» — мысленно повторяла она. Ей было неспокойно дома — душа её рвалась туда, к нему. Более всего ей хотелось бы сейчас быть рядом с ним, дежурить неотступно сутками у его постели, ухаживать за ним. Но, конечно, она знала, что никто бы ей не позволил переступить порог квартиры его родителей.

Родители же Салтыкова по-прежнему не принимали Оливу, но вроде бы как будто успокоились и перестали третировать сына, чтобы он выбросил из головы глупые идеи жениться на этой необразованной голодранке. Они даже спокойно отнеслись к тому, что он, едва поднявшись от болезни, засобирался в Москву на ноябрьские праздники. Мама напихала ему в дорожную сумку всяких печений и бутербродов в таком количестве, что молния на сумке еле-еле застёгивалась.

— Куда столько, ма? — недоумевал Андрей.

— Как куда столько? Ты же на три дня едешь — а твоя Олива наверняка такая безалаберная, что ей, конечно, и в голову не придёт не оставить тебя голодным.

— Ну, с Богом, — наставлял его перед дорогой отец, — Четвёртого ноября мы тебя ждём обратно. Смотри же, сын, гуляй, однако будь там осторожен. Надеюсь, ты понял, что я имею в виду…

— Всё будет в порядке, отец, — заверил Андрей, ощупывая в боковом кармане сумки пачку презервативов.

— Смотри, — продолжал отец свои наставления, — Голову там не теряй. Тебе сейчас проблемы не нужны.

…Всю пятницу Олива сидела на работе как на иголках. Она пришла в офис совершенно преобразившаяся: на ней были новые обтягивающие вельветовые брюки и красная кофта с вырезом декольте; длинные волосы её, выкрашенные на этот раз в тёмно-бардовый цвет, падали ей на спину и плечи красивыми крупными завитками — не зря же она всю ночь спала в бигудях. Лицо Оливы, прошедшее процедуру макияжа, было почти не узнать: губы, намазанные влажным блеском, приобрели чувственную, красивую форму; глаза при помощи подводки, туши и серых теней, стали огромными и выразительными. Но главное, что придавало красоту и выразительность этим глазам, было то, что в них светилось самое огромное, неподдельное счастье.

Начальника, к счастью, в офисе не было, поэтому никто не мешал Оливе за рабочим столом делать маникюр и красить ногти ярко-красным лаком. Сотрудники, увидев её, дивовались, спрашивали, по какому такому торжественному случаю она так преобразилась; и Олива с гордостью объявляла всем, что сегодня к ней приезжает из Архангельска её жених.

В пять часов вечера она выбежала из офиса на улицу. Было уже темно; по Лубянской площади с рёвом неслись с включёнными фарами машины. И тут радость захватила каждую клеточку её тела: навстречу ей, перекинув через плечо дорожную сумку, спешил её любимый. Олива со всех ног понеслась ему навстречу. Секунда — и она уже висела у Салтыкова на руках, крепко обнимая и целуя его, как сумасшедшая…

— Пойдём в Александровский сад, — произнесла она, смеясь и плача от счастья, — Здесь же центр, и Кремль совсем, совсем рядом…

В Александровском саду почти все скамейки были свободны и мокры от недавнего дождя. Салтыков сел на спинку одной из скамеек, посадил Оливу к себе на колени, не спеша закурил. Олива с наслаждением вдыхала любимый, сладковатый запах его кожи и одеколона, а также сигареты, которую он курил, и целовала, целовала его в губы, и млела от счастья…

— Я так счастлива, что ты приехал, — восторженно говорила она, не отрываясь взглядом от его глаз, — А ты… Ты счастлив?..

— Конечно, мелкий, я очень счастлив, — с улыбкой отвечал Салтыков. Однако Олива заметила, что он был бледный и слегка вялый. «Наверно, это он такой после болезни», — решила она.

Вдруг к их скамейке подошёл какой-то оборванный старик бомжеватого вида и попросил у Салтыкова милостыни. Салтыков порылся в кармане и протянул ему горсть монет.

— Спасибо тебе, парень, ты щедрый, — сказал юродивый, ссыпая монеты в свой карман, — Береги то, что у тебя есть, парень. Береги как зеницу ока… — старик показал костлявой рукой на Оливу, сидящую у Салтыкова на коленях, — Если ты потеряешь то, что имеешь, то никогда уже не вернёшь…

Начал накрапывать мелкий дождик. Юродивый исчез в темноте, а Олива и Салтыков, встав со скамьи, поехали на ВДНХ, в свою гостиницу.

…Олива сидела на подоконнике и ела апельсин. Салтыков рядом с ней курил, а за окном в свете фонарей шёл первый снег. Доев апельсин, Олива как кошка прижалась к Салтыкову и вновь принялась жадно целовать его, скрестив ноги у него на спине.

— Мелкий… — изумился Салтыков, — Ты… это…

— Да, любимый мой, да! Я готова…

Они нырнули в постель. Салтыков бросился за презервативами.

— Не надо, — попросила Олива, — К чёрту презервативы! Я полностью доверяю тебе и отдамся так…

— Но, мелкий, как же не предохраняться?..

— Хорошо, только, умоляю тебя, будь осторожен… Я постараюсь расслабиться и не кричать…

В комнате наступила тишина, нарушаемая лишь учащённым дыханием совокупляющихся.

— Мелкий, раздвинь ножки… ещё… вот так, умничка…

Вдруг сдавленный крик вырвался из груди у Оливы. Острая боль прошила её насквозь.

— Тихо, тихо, мелкий…

Наступило молчание.

— Ну что? — вдруг спросила Олива.

— Блин, мелкий, я не могу войти в тебя… Ты как закричала, так у меня всё упало… Подожди…

Прошла ещё минута в молчании. Олива лежала на постели, раздвинув ноги и чувствовала, как ветер задувает ей во влагалище.

— Ну, скоро ли?

— Сейчас, мелкий… подожди…

— Ну, жду, жду.

— Тихо, не отвлекай меня… Вот, сейчас, вот…

Очередная попытка проникнуть друг в друга опять потерпела неудачу. Всю ночь горе-влюблённые только и делали, что безуспешно пытались заняться сексом, но тщетно: то у Салтыкова в самый ответственный момент пропадала эрекция, то у Оливы внутри всё захлопывалось.

— Этак никогда ничего не получится! — воскликнула она со слезами в голосе, — Нет смысла и пытаться!

— Почему нет смысла? Давай ещё разок попробуем, мелкий…

— Ну уж, если и на сей раз ничего не выйдет, — сказала Олива, — То я одену трусы и… к чёрту это всё!..