Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

Волну возмущения вызвала и новость о том, что Аня уехала в Москву одна. Обвинили в этом тоже Оливу: говорили, что это она, погрязнув в своей бесстыдной связи с Салтыковым, бросила подругу одну в чужом городе. Первой на неё ополчилась Мими; сначала она просто начала избегать Оливы, потом стала писать недвусмысленные посты в ЖЖ о том, как сложно разочаровываться в людях. Олива поняла, что Мими заточила на неё зуб, и решила-таки сама вызвать её на разговор.

— Может, мы всё-таки перестанем ходить вокруг да около? — написала она ей в комментарии, — К чему эти завуалированные посты — неужели тебе так трудно прямо сказать мне, что это я тебя разочаровала?

— А зачем я буду тебе что-то говорить? Твои поступки говорят сами за себя, — отвечала Мими, — И как Аня? Всё ли у неё нормально? По-моему, в отношениях с ней неправа ты… Даже больше, чем неправа…

— В чём же это я, интересно, неправа? — взвинтилась Олива, — В том, что не побежала за ней вдогонку на вокзал? Никто её не выгонял — она сама приняла решение уехать…

— Но позвонить ты ей, по крайней мере, могла? Узнать, где она и что с ней, могла бы, наверное? Извини, но вы с Салтыковым поступили по-свински — бросили её одну в чужом городе… А если с ней что-то случилось? И вообще, доехала ли она? На её месте я сказала бы, что подруга у меня хреновая… И точно не стала бы с ней общаться.

Все эти разговоры, все эти косые взгляды не могли не отравлять жизнь Оливе. В глубине души она чувствовала свою вину перед Аней, чувствовала, что правы те, кто говорит о ней плохо — она действительно чувствовала себя плохой, и ей казалось, что она не по праву занимает своё положение и ничего из того, что она теперь имеет, не заслужила.

Салтыков же любил Оливу, любил до обожания и буквально таскал её на руках. Он покупал ей сладости, постоянно ласкал её, а, приходя каждый день с работы, обнимал так, будто не видел её полгода и соскучился страшно. Конечно, в нём были и свои минусы, главным из которых был эгоизм: всё, что Салтыков делал для Оливы, он делал по большей части для самого себя. Он покупал ей сникерсы и чипсы с беконом, потому что сам их любил, но никогда не покупал Оливе мороженого или фруктов. Раз в супермаркете, куда они пошли вместе, Олива захотела взять винограду, и Салтыков тут же стал её отговаривать, ссылаясь на то, что он не любит фрукты. Во всём он опирался только на собственные желания или вкусы, поэтому о том, любит ли фрукты Олива, думал в самую последнюю очередь. Впрочем, это были мелочи, и Олива старалась не концентрировать на них внимание. Всё это было ничто по сравнению с главным, чего она ждала всю жизнь: её любят, она любима. Конечно, репутация Салтыкова в городе оставляла желать лучшего, но Олива почему-то верила его словам о том, что просто до неё он никого по-настоящему не любил, а теперь готов всё отдать ради неё. Каждый день они строили планы насчёт своей будущей свадьбы: искали в газетах цены на квартиры, решали, кого приглашать на свадьбу, кто из друзей будет свидетелями и шаферами, а кто — крёстными их будущих детей. Даже имена уже придумывали своим детям, которых ещё не было в помине, и Олива, несмотря на многие огорчающие обстоятельства, всё-таки была счастлива.

В день перед отъездом Оливы в Москву они с Салтыковым сидели у пьедестала памятника Ленину, прижавшись друг к другу спинами, и говорили о своей будущей супружеской жизни. Гранит, нагретый солнцем, был тёплый, почти горячий. Олива блаженно полулежала, опершись на Салтыкова, и смотрела в небо, туда, где пропадал шпиль высотки — самого высокого в Архангельске здания…

— Век бы лежала тут и не вставала, — мечтательно произнесла она. Салтыков утомлённо прикрыл глаза.

— Бедный мой, ты опять сегодня не выспался, — Олива поцеловала его в лоб.

— Да, меня реально вырубает… — произнёс он, — И сигареты как назло закончились. Схожу пока до ларька за сигаретами, ладно? Я мигом, — и, поцеловав Оливу в середину губ, пошёл в направлении Троицкого проспекта.

Олива, оставшись одна, как кошка разлеглась на горячем граните памятника. Ей было хорошо, она смотрела на небо, на шпиль высотки и не думала в этот момент ни о чём…

— Здравствуй, — произнёс над ней чей-то до боли знакомый голос.

Олива резко вскочила. Перед ней стоял, в своей джинсовой куртке и смотрел на неё в упор своими зелёными глазами человек из прошлого, изменившийся, похудевший на лицо, и ветер трепал его светло-русые волосы, выросшие сантиметров на пять…

— Даниил?!

— Да, это я.

Олива, нервно теребя свои волосы, соскочила с подножия памятника.

— Я… я не понимаю, зачем ты подошёл ко мне. Между нами давно всё кончено, и…

— А разве что-то было? — спросил Даниил. Олива вскинула на него глаза.

— А разве нет?

— Нет, — сказал он, — Хотя, знаешь, Олива, а я ведь действительно плохо закончил. Но хоть ожидаемо, спасибо. Надеюсь, у тебя всё хорошо…

— Да, у меня всё хорошо, — быстро произнесла Олива, — Я встретила человека, который по-настоящему любит меня, он даёт мне то, чего не дал в своё время ты. И я люблю его, — добавила она, пряча глаза, — И мы счастливы…

— А ты мне не верила, — сказал Даниил, — И всё-таки, относительно последнего пункта у меня есть сомнения…

— Какие ещё сомнения? — Олива презрительно усмехнулась, — Опять драконов увидал? Или этих, как их… архангелов с мечами?

— Не иронизируй. Я давно наблюдал за тобой и сейчас вижу, что твоя гайка с резьбы сошла. Привернуть бы тебе её, прикрутить понадёжней — всё и обошлось бы. Но ты наоборот гонишь и гонишь эту гайку дальше, даже не думая о том, к чему же всё это приведёт…

— Зачем ты мне всё это говоришь? — перебила его Олива.

— Я говорю, потому что вижу: ты встала на ложный путь, — сказал Даниил, — То есть, то, чему я тебя учил, ты пропустила мимо ушей…

— И чему же, интересно, ты меня учил? — ядовито усмехнулась она.

— Я учил тебя не впадать в зависимость от отношений. Я учил тебя быть самодостаточной. Я пытался сделать твою жизнь лучше, показав тебе на примере, что каждый человек достоин любви. Я хотел научить тебя быть свободной, для твоего же блага. А что я вижу теперь? Любой, абсолютно любой лишь поманит тебя — и ты готова сама себя засадить в клетку. Ты даже не спрашиваешь себя, а надо ли тебе это…

— Хватит, — жёстко обрубила Олива, — Рассказывай сказки дурочкам вроде твоей Никки, а меня оставь в покое.

— Она не моя, — ответил Даниил, — И, если сравнивать с тобой, то не такая уж она и дурочка.

— Уходи, — сказала Олива, — Уходи немедленно, слышишь?

— Хорошо, я уйду, — произнёс Даниил и, развернувшись на сто восемьдесят, быстро пошёл прочь.

— Что надо было здесь этому идиоту? — спросил Салтыков, подошедший с другой стороны.

— Да дурак он просто, — проворчала Олива, — Начал мне, как всегда, очки втирать. Такую чушь тут городил, что в зубы не возьмёшь! Ну, я его и послала на все четыре стороны…

— Ну и правильно, мелкий. Пусть своих драконов пасёт.

— К тому же, люблю-то я тебя, а не его, — добавила Олива, обнимая Салтыкова, — Он мою любовь в своё время пнул, что же он хочет теперь…

— Я тоже люблю тебя, мелкий. Ты прости меня за все те сцены ревности, что я тебе тут устраивал, ладно? Я сам не соображал, что делал… Просто знай: я тебя люблю, очень, очень сильно люблю…

— Я верю тебе, — сказала Олива, и вдруг перед её глазами снова промелькнул вчерашний покойник. Ей опять стало жутко. Даже белый день не спасал.

— Одно только… — сказала она, пряча лицо у него на груди, — Ты будешь любить, и помнить меня, когда… меня не станет…

— Господи, мелкий! Не говори так, я умоляю тебя! — воскликнул Салтыков, — Если тебя не станет, тогда и мне незачем жить…

Небо над Архангельском хмурилось. Свинцово-серые облака заволокли солнце, и только шпиль высотки по-прежнему устремлялся ввысь. Олива достала из кармана джинсов сотовый телефон.

— Пора, — сказала она, посмотрев на время, — Через сорок минут отходит мой поезд.

…На платформу Оливу пришёл провожать Денис. Он подарил ей на память маленького плюшевого ослика. Олива приняла ослика и, обнявшись с Денисом на прощание, поцеловала Салтыкова и вошла в свой вагон…

— Ну что, Ден, — сказал Салтыков, когда поезд уехал, и они с Денисом остались на платформе одни, — Вот я опять остался один…

— Да брось ты, — шутливо отмахнулся Ден, — Скоро же поженитесь и будете жить вместе…

— Ну, как скоро… Через полгода… — задумавшись, произнёс Салтыков, — Пережить ещё надо эти полгода…

— Переживёшь, куда денешься, — сказал Денис, — Я свою девушку два года ждал…

— А для меня и полгода долго. Если даже за полдня всё может в жизни кардинально измениться, то что уж там говорить про полгода…

Парни уныло брели по опустевшей платформе и каждый думал о своём. Но ни Салтыков, ни Денис даже не предполагали в этот момент, чем закончатся эти полгода.

А Олива, лёжа на верхней полке в поезде, думала об этом меньше всего.

Как только Олива приехала в Москву, у неё в жизни началась чёрная полоса. Вернувшись в свою привычную среду обитания, она вдруг осознала, что не может больше жить как жила раньше; Москва с её ежедневными толпами в метро, пробками на дорогах и громадными зданиями стала напрягать Оливу как никогда. К тому же, после столь бурного «отдыха» с такими приключениями девушка почувствовала себя уставшей и разбитой; у неё не было никакого желания вновь выходить на работу — её организм после всех треволнений, что обрушились на неё, требовал сна и покоя. Но, оставшись сидеть дома, Олива почувствовала, что ей от этого не лучше, а, наоборот, только хуже. На неё навалилась страшная тоска и депрессия; можно было бы всё списать на осень, но тут не одна только осень оказалась виновата. Олива как никогда почувствовала себя в этом городе одинокой. Во-первых, не было рядом Салтыкова, а его смски, которые он строчил ей по десять раз на дню, как-то не спасали. А во-вторых, она остро почувствовала, что ей стало не хватать чего-то, что раньше как-то скрадывало пустоту её одиноких вечеров. Олива долго не могла сообразить, что же именно исчезло, образовав в её жизни какой-то вакуум. И, заметив, наконец, что вот уже вторую неделю телефон молчит в тряпочку, поняла, что из её жизни исчезли подруги.