Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

— Ну всё, не иначе, как вещи наши жжёт, — молвил кто-то из пацанов.

— Салтыков жжот! — заржали все вместе.

— Надо закрыть палатку на всякий пожарный, — сказал Хром Вайт.

— Ну всё, щас он подожжёт нашу палатку и испечёт нас в мундире себе на завтрак, — сострил Гладиатор.

— Видимо, шашлыками не наелся, хочет из нас шашлык приготовить!

— Ктулху зохаваит всех!

— Интересно, чем он разжёг костёр? Дров-то нет!

— Наверно кипятком пописал…

Все заржали ещё громче. Аж палатка затряслась.

«Смеются… — думал Салтыков, расхаживая взад и вперёд около костра, — И эта мразь ржёт громче всех… Ну смейтесь, смейтесь. Посмотрю я, как ты завтра смеяться будешь… Посмотрю…»

Он докурил сигарету и решительно направился к палатке.

— Лёха, — сказал он, обращаясь к Флудману, — Поедем утром на такси.

Олива так и обмерла. «Ну что, доигралась? — мысленно сказала она самой себе, — Чё ж теперь будет-то…»

— Ну всё, Лёха. Трындец тебе, — сказал Гладиатор, — Утром он тебя зохаваит.

— Ладно, ребят, мне надо с ним поговорить, — произнесла Олива и вылезла из палатки.

Салтыков стоял у костра и курил. Олива подошла к нему.

— Объясни мне, пожалуйста, в чём дело? — спросила она.

— Я всё видел, — холодно ответил он.

— Что ты видел?

— Я видел, как Флудман схватил тебя за жопу. Ты позволяешь такие вещи… Мне неприятно. Зачем ты не попросила его убрать руку?

— Но ведь все знают, что я твоя девушка?

Он промолчал.

— Эта твоя ревность совершенно безосновательна, — сказала Олива, — Ты же сам знаешь, твои друзья — мои друзья. Я не хочу ни с кем портить отношения… И потом, как я должна себя с ними вести? Надеть паранджу и ни с кем не общаться? Так, что ли?

— Нет, конечно, нет, — он обнял её.

Олива даже не ожидала этого. Слёзы подступили к её горлу; она низко опустила голову. Потом виновато посмотрела ему в глаза.

— Ты… ты прости меня, ладно? Я сама не поняла, как это могло случиться… Ну, хочешь, я к этому Флудману больше близко не подойду? Хочешь, я вообще ни с кем из них не буду даже разговаривать? Да, у меня больше нигде нет друзей, кроме как здесь, поэтому я не заметила, как позволила им такую вольность… но, если хочешь…

— Я люблю тебя, — сказал Салтыков, обнимая её.

— Ты сам знаешь, в Москве у меня нет никого…

— Бедная моя…

Они помолчали. Салтыкову уже стыдно было, что он мог так плохо думать об Оливе; и теперь, когда она, с виноватым лицом, дрожащая, жалкая, стояла перед ним, он, забывшись, принялся жадно целовать ей руки, лицо, волосы…

— Я дурак, — бормотал он, прижимая её к себе, — Господи, какой я дурак! Разве мог я усомниться в тебе?! Бедная моя, несчастная… Ты ведь столько страдала, любимая моя; но теперь больше этого не будет… Я сделаю всё, чтоб ты стала счастливой…

— Не надо так говорить, — Олива едва сдерживалась, чтоб не разреветься, — Я не люблю, когда так говорят…

Салтыков поцеловал её между глаз.

— Я часто думаю: отчего ты родилась в Москве? Отчего? Родись ты здесь, всё было бы иначе…

— Да, я тоже так думаю… — ответила Олива, — Пойдём в палатку.

— Иди, я щас.

Салтыков остался у костра, а Олива залезла в палатку.

— Ну чё? — спросили ребята, — Как ваши семейные разборки?

— Порядок, — ответила она.

Тем временем Флудман вылез из палатки и пошёл к Салтыкову.

— Андрюха… Я всё слышал, весь ваш разговор… Я больше так не буду…

— Ладно, — ответил Салтыков, — Только больше никогда так не делай.

А тем временем в палатке у Оливы был свой разговор с Гладом и Хромом.

— Значит, ты согласна за него замуж? — спросил Гладиатор.

— Да, согласна…

— Ты любишь его?

— Как сказать… То мне кажется, что люблю, то… я сама себя не понимаю иногда…

— Значит, не любишь, — сделал вывод Хром Вайт.

— Почему?

— Когда любят, не сомневаются.

— Просто мне уже срали в душу не один раз, и я боюсь опять так же наебнуться, — объяснила Олива, — Да и прошлые раны не зажили ещё… Всё не так просто…

Тут Салтыков залез в палатку, и всем пришлось замолчать. А так как волнения улеглись, да и долго молчать было скучно, то вскоре все заснули.

Гладиатор спал беспокойно: дёргался во сне, кого-то там нокаутировал. Видимо ему снились гладиаторские бои.

Утром Олива проснулась — в палатке лежали только она и Хром Вайт. Хром спал без задних ног, а Олива выползла на природу поссать и обнаружила пацанов около кострища.

— Пора собираться, — сказал Гладиатор, — Где Хром Вайт?

— Он спит в палатке, — отвечала Олива.

— Хром!

— Хрооом!!!

— Спит как сурок, — констатировал Гладиатор, — Придётся его вытряхивать из палатки.

Вместе с Флудманом и Салтыковым он подошёл к палатке. Минута — и парни уже свернули её, отчаянно вытряхивая из брезентового мешка Хром Вайта.

— Ну что вы делаете?! — взвизгнула Олива, — Он же спит!

Не обращая на неё внимания, Салтыков и Гладиатор продолжали трясти уже свёрнутую палатку. Флудман стоял рядом и молча наблюдал, и когда из палатки вывалился Хром Вайт и покатился по земле, так же стоял как столб.

— Хром, а Хром! Давай двести рублей за шашлык! — сказал Салтыков, когда палатка уже была убрана, а Хром Вайт, сонно хлопая глазами, стоял перед остальными.

Хром молча протянул Салтыкову деньги, и Салтыков так же молча спрятал их в карман. Потом подошёл к Оливе и хозяйским жестом обнял её за талию.

Оливе стало противно; она сбросила с себя руку Салтыкова и побежала к воде. Он ринулся за ней.

— Что, что такое? Оля, что?

— Ничего. Оставь меня.

А со стороны Медозера на них уже надвигалась грозовая туча…

Саня застегнул дорожную сумку и, подумав, положил паспорт и билеты в боковой отсек. Перекинув сумку через плечо, вышел из своей комнаты и, медленно ступая по ковровой дорожке, направился по коридору к лестнице.

«Вроде всё взял, ничего не забыл, — подумал он, спускаясь на первый этаж, — Ах да, питерская симка! Вот вечная моя рассеянность — так бы и уехал без неё…»

Саня прошёл через холл и, поставив сумку в передней, направился в диванную. Там в шёлковом халате стояла мама, поправляя в большой старинной вазе только что принесённые цветы.

— Когда у тебя самолёт? — спросила она, задумчиво теребя орхидеи.

— В восемь часов; а Дима где?

— Наверху наверно… Я вот думаю: ты уедешь, мы с папой завтра утром тоже улетаем в Сан-Тропе; кто же будет присматривать за цветами и кормить вовремя рыб? Дима такой безалаберный…

От диванной Саня опять вышел в холл и, подумав, поднялся на второй этаж и направился в комнату брата.

— У тебя питерская симка? — спросил Саня у Димы, — Она должна быть у тебя; я помню, я её тебе отдавал.

Дима выдвинул ящик стола и, достав оттуда небольшую шкатулку, высыпал из неё на стол несколько симок.

— Нет, этой здесь нет, — сказал Саня, — Где же она?

— Значит, она у Салтыкова, — ответил Дима, убирая симки обратно в ящик стола, — Точно у него: он у меня брал эту симку, когда в Питер к Майклу ездил.

— А где я его теперь найду? Они же щас вроде с Оливой на Медозере; а у меня самолёт через три часа.

— Да нет, я думаю, они уже вернулись. Но ты позвони ему на мобилу, уточни.

…Свернув с улицы Тимме во двор, Саня с трудом нашёл дом 23-б и, поднявшись на девятый этаж, пошёл по тёмному смрадному коридору, отыскивая квартиру 87. Остановился у обшарпанной деревянной двери, нажал кнопку звонка. «Кошмар, в каком свинарнике они тут живут, — подумал он, с отвращением осматривая облупившуюся краску на стене и прислушиваясь к гулу сквозняка в тёмном коридоре, — Неужели люди ещё могут жить в таких жутких домах за этими облезлыми дверьми, ходят по этим вонючим и смрадным коридорам… Неужели они нормально себя чувствуют в такой обстановке?..»

Между тем Салтыков открыл дверь. Лицо его было помято, волосы взлохмачены, глаза заспанны. Зевая, он пропустил Саню в прихожую.

— Вы спите, что ли? — спросил Саня.

— Ага, спим… — зевнул Салтыков, — Симка твоя у меня в телефоне, щас я её тебе отдам. Пошли в комнату.

Саня зашёл в комнату и тут же сконфузился. На постели, скинув с себя простыню, спала Олива, лёжа на спине и раскинув руки.

— Ой, что же это я зашёл… Она тут спит…

— Да ладно, я её щас разбужу!

— Зачем? Не надо, пусть спит, — сказал Саня, — Я сейчас уйду, только симку заберу.

— Куда такая спешка? В покер бы сыграли, — Салтыков достал симку из телефона.

— Некогда; у меня самолёт в восемь часов, а надо ещё регистрацию пройти в аэропорту…

— Яасно. Ну, бывай, Саня. Майклу привет! И Максу Капалину тоже.

Закрыв за ним дверь, Салтыков вернулся в комнату и принялся целовать спящую Оливу. Она проснулась и недовольно отстранилась.

— Зачем ты меня разбудил?

— Так время-то уже шесть часов вечера, — сказал Салтыков.

— Ну и что? Тебе не похуй, сколько времени? — она отвернулась от него к стене, — Сам не спишь, и другим не даёшь…

Оттого ли, что он разбудил её ото сна, или же от чего другого, настроение у Оливы испоганилось просто ниже плинтуса. Проснувшись, она снова вспомнила прошедший день, сцену на Медозере с вытряхиванием спящего Хрома из палатки, вымогательство Салтыковым денег у Хром Вайта за шашлык, за который Салтыков из своих денег не заплатил ни рубля; вспомнила, как они вернулись днём в Архангельск, и Салтыков, оставив тормозящую от усталости и бессонной ночи Оливу на скамейке во дворе, пошёл искать другую съёмную квартиру, ибо ту, которую он снимал на один день, они уже сдали хозяину. Олива не понимала, почему Салтыков снял ту квартиру только на день, если она приехала на неделю; поняла она это только тогда, когда после двухчасового ожидания на скамейке во дворе к ней подошёл Салтыков и, сказав, что нашёл другую квартиру, спросил, есть ли у неё три тысячи рублей, хотя квартира на неделю стоила две пятьсот. Олива почувствовала внутри какую-то гадость, как будто проглотила горький, гнилой орех; однако она ничего не сказала, а, достав из сумки три тысячи, молча отдала их Салтыкову.