Оливия Стилл - Жара в Архангельске-2

— Почему так думаешь? — спросил Дима.

— Так… не женится, и всё тут. Вот увидишь. Оливу только жалко.

— Думаешь, продинамит как Ириску?

— Я ничего не думаю, — Саня устало откинулся на подлокотник, — Просто мне так кажется. Да ты и сам знаешь Салтыкова… По-хорошему, тебе бы следовало Оливу предупредить.

— Ладно, поживём увидим…

— Да, тебе письмо от Стаса, — вспомнил Саня.

— Где?

— Я положил его на стол в твоей комнате.

Дима поднялся наверх по лестнице и, затворив за собой дверь кабинета, сел в кожаное кресло и надорвал конверт. Стас Кунавич, университетский приятель Димы, был теперь в армии под Ставрополем, и регулярно присылал Диме толстые письма о шести листах, исписанных крупным летучим почерком. У Стаса был дар к описанию, и он описывал свою армейскую жизнь с тем пылом и подробностями, что свойственны очень впечатлительным молодым людям. Он писал обо всём, что видел и наблюдал вокруг себя: об условиях жизни в казарме, о том, чем их кормят в столовке, о распорядке дня, о злом прапорщике, с которым у него были столкновения, о форме, которую кто-то у кого-то спиздил на днях. Обычно Дима, когда получал письма от Стаса, взахлёб перечитывал их по нескольку раз, черпая для себя из этих исписанных в клеточку тетрадных листков много интересной информации. Но сегодняшней информации, которой огорошил его только что Салтыков, ему вполне хватило, и Дима, едва пробежав глазами строчки письма, тут же сел писать Стасу ответ.

«Привет, Стас!» — вывел он первую строчку, как всегда, однообразно-классическим приветствием, — «Письмо твоё от 09.07. получил…»

Дима задумался над тем, что писать, вернее, с чего начать описывать Стасу новости. По детской привычке погрыз ручку и, метнув взгляд на окно с опущенными жалюзями, быстро накатал:

«А у нас всё как всегда, хотя новостей прибавилось. Защиту диплома мне перенесли на ноябрь, хотя я мог договориться, чтобы защита ранее, да Салтыков меня подвёл. Он обещал мне, что пока будет в Питере у Москаля, надыбает мне материалов для диплома, я ему даже список составил нужной литературы. Так что ты думаешь — этот идиот ничего мне не нашёл, и на флэшку ничего не скинул — то есть, он говорит, что нашёл, и скинул, да флэшку в Питере у Москаля оставил! Я, конечно, знал, что Салтык в принципе никогда своих обещаний не выполняет, но тут он с пеной у рта обещал, когда уезжал — да, Димас, я всё сделаю, в Питере это будет куда как просто! И ты, верно, удивишься, когда я тебе скажу, что причиною всему Олива…»

Дима усмехнулся и, перевернув исписанный листок, принялся писать на обратной стороне:

«Оливу ты должен помнить, это та самая москвичка с форума, она на Новый год приезжала в Арх, даже ко мне домой заявилась с Сорокдвантеллером (кстати, они расстались — ну как ты и говорил), так что ты думаешь — Салтыкову как всегда пришла в голову дурная мысль позвать её тусоваться в Питер, и она попёрлась туда на один день. Уж не знаю, чем она ему там мозги выкрутила, но короче приехал Салтыков оттуда как пыльным мешком саданутый. Сегодня приходит ко мне домой — Димас, я на Оливе женюсь! Будешь, говорит, свидетелем на моей свадьбе. А у самого — глаза в кучку. Я короче не въехал сразу, а как въехал так, веришь ли, дар речи потерял. Ну, теперь понятно, что он там не то, что флэшку — голову свою забыл. Где уж там ему было материалы для меня искать…»

Вечером этого же дня Дима, как обычно, болтал в скайпе с Майклом.

— Слыхал про наше путешествие из Петербурга в Москву? — спросил его Майкл, — У Салтыкова блин в Москве вообще башню снесло из-за Оливы…

— Да Мочалыч уже над ним ржёт, что как всегда под конец лета у него башню сносит.

— Судя по тому, что произошло с нами, ты много потерял, что не поехал.

— Да блин, это всё из-за Салтыкова. Вернее, из-за его безбашенности, — отвечал Дима, — Всё без меня втихаря сидит по ночам, смски Оливе пишет.

— Да, Салтыкову наверно стыдно всё говорить, — сказал Майкл, — Просто блин сцену запомнил, как они ночью в гостиницу вломились в три часа ночи…

— Это в Москве было?

— Да, в Москве. Что в питерской гостинице было — я не видел, — Майкл умолчал о сумасшествии Оливы в Питере, — Дело в том, что перед этим он выпил почти литр водки и почти столько же коньяка. Это в последнюю ночь было, перед тем, как он прыгать с моста собрался…

— Вот идиот, с моста, с какого?

— Я сам не видел, но говорят, перед Красной площадью.

— Каменный мост?

— Ну да, а какой же ещё, — ответил Майкл, — Это Салтыков я так понял и умалчивал в Архе…

— Дак он мне тоже ничего и не говорил, я только знал, что он постоянно смсится с ней.

— Слушай, Дима, только можешь никому особо про это не рассказывать, а то за Салтыкова немного стыдно. Да и его родоки на это неизвестно ещё, как посмотрят… Вообще надо, чтобы его родители про это не знали. Можешь так?

— В смысле, я вообще с ними никак не общаюсь.

— Ну хорошо, как бы об этом не распространяйся в Архангельске…

— Да в принципе я никого и не вижу, ничего не знаю, только Павлегу немножко успел ляпнуть.

— Как бы сам понимаешь, какие могут быть неприятности у всех…

— Просто прямых-то доказательств нет, всё наполовину виртуально, а четыре дня, ночь и ужин в Москве ни о чём пока не говорят. Может, всё пройдёт мимолётно.

— Хорошо, просто представь, как бы твои родители это всё восприняли, будь ты на его месте…

— Поживём увидим, но пока поменьше болтать об этом.

— Ну да, согласен… Тут просто я и Олива это всё видели…

Опасения Майкла насчёт родителей Салтыкова вскоре подтвердились. Несмотря на то, что Дима дал слово не распространяться об этом в Архангельске, родители Салтыкова всё-таки узнали об Оливе. Андрей приехал домой и в первый же вечер у него с отцом состоялся серьёзный разговор.

— Отец, — сказал Салтыков-младший, придя к нему в кабинет, — Отец, я женюсь.

Сергей Александрович запер в сейф бумаги и вопросительно посмотрел на сына.

— На ком? — только и вымолвил он.

— Ты её не знаешь, отец: эта девушка из Москвы.

Салтыков-старший пристально посмотрел сыну в глаза и усмехнулся:

— Ты, сынок, нынче весёлый, вижу.

— Нет, отец, я на полном серьёзе. Я люблю её, отец.

— Гм… — Сергей Александрович поднялся с кресла и, грузно ступая по ковру, прошёлся до двери кабинета и обратно. Затем сел обратно в кресло, но через секунду опять встал и заходил по кабинету.

— Так-с… Жениться, значит, собрался… Ну что ж, сынок, и это дело. Из Москвы, говоришь… Что ж, это хорошо — переедешь к ней, будешь жить в столице…

В кабинет вошла мать Салтыкова, робкая и некрасивая женщина. По всему было видно, что в этой семье она не имеет права голоса — всё здесь решал отец. Но, едва услышав, что её любимый сын хочет жениться и уехать в столицу из родительского гнезда, она всплеснула руками:

— Господи! Да как же ты поедешь туда, сынок? Как же ты жить там будешь — там ведь ни кола, ни двора у нас, ни знакомых. А здесь тебя отец и на работу устроит, и опять же, связи…

— Не говори глупостей, — резко осадил жену Салтыков-старший, — Здесь я его на четырнадцать тыщ устрою — а там он со своей специальностью тыщ сорок заработает. Какой бы дурак стал отказываться от такой возможности — жениться на москвичке и поселиться в столице? Ты, баба, не понимаешь, и помалкивай.

— Иди, мать, иди, у нас с отцом мужской разговор, — подхватил Салтыков-младший, выпроваживая её за дверь.

Мать покорно вышла за дверь, молча глотая слёзы. Предстоящая женитьба сына на москвичке не радовала её: кто её там знает, что это за москвичка, хорошей ли будет она женой? А мысль о том, что сын уедет и будет жить за тридевять земель, для неё была убийственна. Оно и немудрено: сыновьям она отдала всю себя, по капле, и теперь, хоть они уже выросли, она не меньше цеплялась за них. Крутой характер её мужа, его измены (она знала, что он изменяет ей, но ничего поделать не могла — муж один содержал её и детей, и она зависела от него материально) заставляли её жить в постоянном страхе, ходить чуть ли не на цыпочках и видеть утешение только в детях. Сыновья уважали её так же мало, как и муж, который при них же и попрекал её куском хлеба. Муж не позволял ей вмешиваться в воспитание сыновей, так как считал, что ничему путёвому глупая баба не сможет их научить. Однако она любила своего мужа и детей фанатично, была кругом зависима от этой своей привязанности, и если бы ей вдруг пришлось лишиться своей семьи — она бы, наверное, сошла с ума или наложила бы на себя руки.

…Оставшись в кабинете наедине с отцом, Салтыков попытался объяснить ему, что переезд в Москву в ближайшее время не входит в его планы.

— Видишь ли, отец, — невнятно пробормотал он, пряча глаза, — Я думал привезти её сюда… Она не хочет жить в Москве…

Отец Салтыкова оторопело уставился на сына.

— То есть, как это не хочет? — сухо спросил он.

— Ну, ей там не нравится. Ей нравится здесь, в Архангельске.

— Странно… — пробормотал отец, — Но ты мне ничего не рассказывал о ней. Что это за девушка? Сколько ей лет, чем она занимается, учится или работает?

— Она работает, отец; ей двадцать один год.

— Что же, она нигде не учится? А родители её чем занимаются? Эта девушка из обеспеченной семьи?

— Нет, отец; её родители в разводе, и живут они очень бедно. Она живёт с мамой — вот уже пять лет, как отец ушёл от них…

— Н-да… — Сергей Александрович озадаченно забарабанил пальцами по столу, — Я, признаться, сынок, желал для тебя лучшей партии… Потом, ты молод. Тебе сейчас надо думать в первую очередь о карьере, а не о пелёнках. Что же, она необразованная, из неблагополучной семьи — и ты хочешь на ней жениться? На какие средства вы собираетесь жить?