Оливия Стилл - Жара в Архангельске-1

— Даниил, иди скорей сюда, а то остынет! — крикнула Никки из кухни.

Он даже не ответил. Никки вошла в комнату и осеклась. Даниил сидел перед монитором как зомби, уставившись в одну точку. Он был бледен.

— Даниил… — Никки подошла к нему и обняла за плечи.

Он нервно дёрнулся.

— Чего тебе?

— Остынет же…

— Иди, я потом подойду.

— Когда потом?

— Иди, Никки, иди, пожалуйста…

Она заглянула в монитор через его плечо. Знакомое чёрно-серое оформление Оливиного ЖЖ резануло её по глазам. Никки ничего больше не стала говорить. Просто молча развернулась и вышла из комнаты. А Даниил, даже не обернувшись, продолжал читать…

«Знаешь, а ведь страшное чувство такое — ещё вчера человек был тебе так дорог, что ты готов был лучшего друга убить из-за него, ты готов был морду начистить любому, кто скажет о нём хоть одно плохое слово. Но проходит час… да какой там час — пять минут, и ты узнаёшь такое, от чего всё внутри обрывается, и ты чувствуешь, что вот он, конец. Конец той пряжи, именуемой жизнью…

И даже тогда, когда в эти пять минут обрушивается горная лавина — даже тогда ты не веришь до конца, что это так. Ты кричишь: „Нет! Это ложь!!! Это абсурд, этого не может быть!“ Потом — шок, и когда до тебя доходит смысл всего, ты растерян, подавлен: „Но что же теперь… Что же делать… Как жить дальше…“ И в эти пять минут ты становишься старше на пять лет…

Знаешь, я испытала это. Я испытала это в позапрошлый четверг. Я помню, это был четверг. И всё. Больше ничего.

Может, это и стало последней каплей для меня. Может… может… я просто прозрела наконец-то. Мы ведь видим то, что хотим видеть. А теперь, когда мне всё стало ясно про тебя, когда у меня на руках факты, неоспоримые факты, всё хорошее, светлое, радостное, что было с тобой, и то, что было бы потом, если б мне глаза не открыли — всё это перечёркнуто чёрным маркером. Окончательно и бесповоротно…»

У Даниила застучало в висках. Строчки поплыли перед глазами, страшно защемило в груди. Но надо было дочитать до конца…

«Знаешь, мне не больно. Может быть, так, чуть-чуть, совсем капельку. Мне не больно, мне смешно. Знаешь, почему? Потому что всё это со мной уже было. Я тебе кучу примеров могу привести, но приведу один, наиболее тебе известный. Да-да, Вова. Он тоже играл моими чувствами, правда, в отличие от тебя, делал это не так изощрённо. Впрочем, вы оба друг друга стоите, так что говорить больше не о чем.

Ладно. Бог тебе судья, как говорится. Желаю тебе встретить „достойного противника“ среди „своих“. Я, видимо, к ним не отношусь. И вообще, у тебя своя жизнь, у меня своя. Наша встреча была ошибкой, и слава Богу, что она не повторилась. И, надеюсь, не повторится никогда…

Вот, собственно, и всё, что я хотела тебе сказать. Многовато получилось, зато я выпустила весь пар, и теперь могу с облегчением поставить точку на всём этом. И жить дальше с чистого листа, отдав любовь свою тем, кто действительно этого заслуживает.

Ну что ж, буду заканчивать. Я не говорю „До свидания“. Я говорю „Прощай“, ибо больше мы с тобой никогда не увидимся…»

Даниил встал и направился в прихожую. Никки молча захлопнула за ним дверь.

Он вышел под дождь в одной джинсовке. Холода не чувствовал. Как будто оборвалось в нём что-то.

«Олива, зачем ты так со мной?! Зачем, Олива?.. Не поняла ты меня… А может, просто не захотела понять…»

«Любимый мой, то, что я сделала, правильно. По уму.

…Но моё глупое сердце протестует, оно захлёбывается кровью, потому что я сама себе вонзила топор в него…»

Олива пришла домой и тут же полезла в ванную. Она любила лежать в ванне часа по два, по три. Ванна спасала её от холода и проблем — там она чувствовала себя лучше. Там можно было укрыться от посторонних глаз и дать волю слезам. Она наливала полную ванну воды и погружалась в неё целиком. Погружаясь в воду, она погружалась в саму себя, и всё, что оставалось за бортом ванны, её на этот период времени абсолютно не волновало и не касалось.

Она вылезла из ванны, не спеша надела пижаму. Из нетопленной квартиры её резко обдало холодом, как только она открыла дверь ванной комнаты. Холодна была и постель, в которую она нырнула. Греть-то некому. Одна… Совсем одна…

Вдруг запикал сотовый телефон. Смска. Господи, кто это ещё?..

«Думай, живи, чувствуй. И старайся отличать правду для друзей от твоей… Вот так я и могу играть. А с тобой был собой. Хотя… не верь мне, так тебе будет легче. Я верю, что ты видишь их теперь. 42».

Подмоченная репутация Салтыкова была уже давно известна всему Архангельску. «Президент Агтустуда» был знаменит не только своими достижениями в организации различных проектов, но и также своими неумеренными похождениями по бабам, грандиозными пьянками и скандалами. Он жил на широкую ногу и не знал меры ни в чём — если уж трахался, то со всеми, если напивался, то в говно. Злые языки поговаривали за его спиной, что он, похоже, поставил себе цель — перетрахать весь форум, точнее, всех девушек с форума. Всех — за исключением, разумеется, Оливы, но некоторые не сомневались и в том, что вскоре он доберётся и до неё, и тогда уж салтыковская коллекция станет полной. И то верно — почти вся женская половина форума перебывала у него в постели. Кроме Ириски и Дикой Кошки, за ним тянулся ещё длинный «послужной» список имён девушек, известных на этом форуме. Поговаривали, что Салтыков клеился даже к Мими, несмотря на то, что он смеялся над её «заячьими зубами» за её спиной; только вот Мими оказалась далеко не дурочкой, и не повелась на его ухаживания, вежливо дав понять, что тут ему нечего ловить.

Между тем местное радиовещание «Сарафан-FM» достигло даже ушей Оливы. Весь Архангельск обсуждал свежую новость: грандиозный скандал, устроенный Салтыковым на Дне Стройфака в клубе «Отрыв».

…Маша Целикова, студентка ИЭФиБ, на форуме просто Мими, а в музыкальных кругах — DJ MaryMi, играла какой-то свой r'n'b сэт. Играла так себе — в этом деле она ещё была новичок. После неё должен был выступать Dj Raider — приятель Салтыкова. Райдер стоял у ди-джейской рубки и невольно наблюдал за тем, как Маша играет. Ему нравилось в ней всё — лицо, одежда, характер, манера держать себя — эту девушку Райдер выделил среди других уже давно. «И как в ней всё просто, мило, — думал он, глядя на неё, — Вроде бы обычная девчонка, но в то же время совершенно не такая как многие — умная, целеустремлённая, держится с достоинством. Она знает себе цену — а это самое главное…»

От этих размышлений его неприятно оторвала какая-то возня неподалёку и пьяные крики, доносящиеся даже сквозь ритм музыки. Что это там, какая-то драка, подумал он и подошёл поближе. То, что он там увидел, заставило его на мгновение забыть о Мими: Салтыков, пьяный в говно, с красной физиономией, пытался пролезть на сцену, а двое организаторов его не пускали.

— Да ты кто такой?! — пьяно орал Салтыков, наступая на Хижного, — Я здесь организатор! Я!!!

— Я — последняя буква в алфавите, понял? — отвечал тот, — Давай не шуми, а то я прикажу тебя вывести.

— Пусти, сволочь!!! — Салтыков громко выругался длинным непечатным ругательством.

Хижный позвал охрану. Двое вышибал скрутили Салтыкова и потащили к выходу. Он упирался что есть силы, вырываясь и громко матерясь, привлекая к себе внимание публики, пока охранники не выперли его вон из клуба…

— Доо, ты вчера явно перебрал, — сказал ему потом Паха Мочалыч, забежавший к Салтыкову на следующий день.

— Я не перебрал. Я убился!!! — на Салтыкова с похмелья было жалко смотреть, — Водка плюс швепс — это зло!

— Да ты там всего намешал… Говорят, ты Хижного там чуть не отпиздил. За что хоть?

— Да бля, Паха, спроси чё полегче. Думаешь, я помню?!

— Ну ты отжёг вчера конечно, что там говорить…

— Да и не говори. Пиздец, как мне стыдно теперь… Впервые я так убился…

— Ну, положим, не впервые, — усмехнулся Мочалыч, — А знаешь, кого я там вчера видел?

— Кого?

— Сумятину!

— Су… Сумятину?! Павля, ты ничего не путаешь?! Ты… ты это серьёзно?!

— Абсолютно.

Салтыков вытаращился на приятеля, словно увидел перед собой марсианина. В ту же секунду лицо его исказила жуткая гримаса — брови «домиком» поползли наверх, рот покривился, рожа стала красной как помидор. Он схватил себя за волосы, рванул, ударился башкой об стол.

— Ааааааааааа, бля!!! Павля, сцуко, гондон, какого хуя ты меня не предупредил вчера?! Пааааавля!!! Твою ж мать, а?! Ёбаный в рот!!! Павля, бля!!! Я тебя, гондона лысого, на халяву провёл, а ты даже нихуя не предупредил!!!!!

— Эй, да ты не нервничай. Ну видела, и что такого? Всё равно же весь Архангельск об этом узнает…

— Ыыыыыыыыыы!!! — Салтыков готов был убиться об стену, — Ебать бля!!! Оооо, как башка болит… Сцуко…

— Выпей йаду! — Павля достал откуда-то початую бутылку водки.

— Ыыыы. Ну давай, что ли…

— Ладно, не втыкай, — сказал Мочалыч после первого стопаря, — Чё, первый раз что ли такое с тобой? Всё равно ведь, я тебя знаю — уже к вечеру тебе перестанет быть стыдно. Для тебя же это в порядке вещей!

— Дак чё, мне-то похуй, — Салтыков уже забыл, как пять минут назад рвал на себе волосы и готов был убиться апстену, — Стыдно — это когда лежишь в луже и хуй наружу. А так-то чё… Ну перепил…

— Ну, даже если в следующий раз ты надерёшься до того, что будешь лежать в луже с хуем наружу, вряд ли это будет такой уж большой сенсацией, — ухмыльнулся Павля, закусывая шпротами, — Как сказал один умный человек — Цицерон, по-моему — Стыд и честь как платье: чем больше потрёпаны, тем беспечнее к ним относишься.

— Павля, другой умный человек сказал на это: Если ты мужик, и у тебя есть стыд и честь — ты, наверное, пидарас, — парировал Салтыков.