Этот шквал вопросов смутил Филаделфию, хотя она давно поняла, что ей не удастся усыпить бдительность миссис Ормстед. Чувство вины вновь охватило ее, и она отвела взгляд.

— Мои личные долги, мадам.

Внезапно Хедда вцепилась Филаделфии в плечи, и та почувствовала сквозь ткань ее острые ногти.

— Что означает этот секрет? — свистящим шепотом вопросила Хедда, вглядываясь в несчастное лицо молодой женщины. — Что бы ни случилось, я помогу вам. У меня влияние и связи.

Филаделфия с удивлением посмотрела на красивое, но уже отмеченное печатью лет лицо собеседницы:

— Почему вы так хотите что-то для меня сделать? Вы ведь совсем меня не знаете.

— И знать не желаю, — резко ответила Хедда. — Чем меньше я знаю, тем лучше, поэтому продолжайте держать меня в неведении. Это связано с Акбаром? Он вас шантажирует?

— Акбар мне не враг, мадам. Поверьте.

Хедда вздохнула и опустилась на стул. Подняв чашку, она с отвращением сделала глоток и поставила ее на блюдце.

— Итак, вы любите его. Я этого боялась. Жаль. — Филаделфия смутилась и посмотрела на лежавшие на столе бриллианты, которые в солнечном свете были похожи на озеро с прозрачной весенней водой.

— Не могли бы вы рекомендовать мне ростовщика, мадам?

Рука Хедды с чайником повисла в воздухе.

— Вы решительно хотите расстаться с драгоценностями?

— Я должна.

— Вопреки фамильной гордости?

— Что такое гордость по сравнению с бедностью, мадам? — Хедда с большим трудом удержалась от язвительного замечания, что Филаделфии не пришлось бы думать о бедности, останься она под ее крышей.

— Хорошо. Я куплю эти бриллианты.

— Нет! — закричала Филаделфия. — Я не позволю вам этого, мадам, после того, что вы для меня сделали.

Взяв в руку колье, Хедда другой рукой поднесла к глазам лорнет, висевший на ленточке на ее шее, и исследовала каждый камень на свет.

— Они настоящие, — наконец объявила она. — Пять тысяч долларов.

— Но, мадам…

— Восемь тысяч.

— Мадам, пожалуйста…

— Десять тысяч, и это мое последнее слово. Соглашайтесь. Лучшую цену вам никто не даст, и особенно ростовщик. Взамен я требую только одну вещь.

— Что угодно, мадам, — ответила Филаделфия, сглотнув ком в горле.

— Я разрешу вам уехать при условии, что, после того как вы уладите свои проблемы, а я рекомендую с этим не тянуть, вы снова предстанете передо мной с полным и подробным отчетом, что на самом деле происходило все эти последние недели. Ваш французский акцент такой же ненадежный, как моя новая водопроводная система.

— Мне нечего вам рассказывать, мадам. Поверьте.

— Я скажу вам то, чего вы больше ни от кого не услышите: если вы любите этого человека, то откройтесь ему. Моложе он не станет, но каждый мужчина — язычник он или нет — чувствует себя молодым, если сам о себе так думает.

К удивлению Хедды, лицо Филаделфии внезапно осунулось, а на глаза навернулись слезы.

— Вы ошибаетесь, мадам, — сказала она, — я не люблю его.

Хедда не произнесла ни единого слова, когда Филаделфия повернулась и вышла из комнаты. Если она сама еще не осознала, какое чувство питает к своему слуге, что толку говорить об этом. Однако ей жаль расставаться с девушкой, которая не знает, какая драма ждет ее впереди.

Хедда взяла бриллианты и приложила их к своей груди. Этот огромный дом снова станет пустым, и лишь маленькая старая женщина будет заполнять его пустоту.


Эдуардо устроился поудобнее на кожаном сиденье кареты, когда та выехала с каретного двора маленькой гостиницы, расположенной на расстоянии в полдня езды к северу от города. Вместо того чтобы выехать на главную дорогу, кучер направил лошадей вдоль лесной полосы, тянувшейся по берегу реки.

Слева за деревьями Эдуардо видел широкую ленту реки Гудзон, ярко сверкавшую в лучах полуденного солнца. В пятидесяти ярдах от берега медленно плыл парусник, подгоняемый легким ветром. Вид за окном привел Эдуардо в хорошее расположение духа. День для путешествия был отличным: теплый, но со свежим ветерком, солнечный, но не слепящий. Это был тот самый день, когда человек радуется простым удовольствиям, жизни и тому, что он не один.

— Куда мы едем?

Голос Филаделфии прервал его размышления, и он с улыбкой повернулся к ней.

— Горячие деньки в Саратоге начнутся только в августе, а пока, я думаю, мы можем насладиться отдыхом в долине Гудзон-Ривер и спланировать там наш новый маскарад. Я арендовал для нас дом.

— Мы будем там совсем одни?

Прежде чем ответить, Эдуардо поджал губы, стараясь скрыть удивление, затем весело заметил:

— А кого бы вам хотелось видеть, сеньорита?

— О! — только и могла произнести Филаделфия.

После нескольких минут напряженной тишины она осмелилась посмотреть на него и с радостью увидела, что он опять вернулся к созерцанию пейзажа за окном. Это дало ей возможность снова попытаться привыкнуть к изменениям в его наружности. Ее взгляд с любопытством задержался на его иссиня-черных волосах и выбритом подбородке цвета жженого сахара. Он улыбался чему-то, глядя вдаль, и она обратила внимание на его чувственные губы, которые не раз прижимались к ее губам.

Филаделфия покинула особняк Ормстед четырьмя часами раньше и согласно его инструкциям ехала в наемной карете одна, пока в полдень кучер не остановился у придорожной гостиницы, чтобы она перекусила. Когда, покончив с едой, она снова села в карету, то обнаружила, что продолжать путешествие будет уже не одна. Но на противоположном сиденье сидел уже не Акбар. Там был сеньор Таварес, одетый в дорожный костюм по последней европейской моде.

Его внезапное преображение нервировало ее. Она знала «Акбара» и доверяла ему. Означало ли это, что она знает и может доверять Эдуардо Таваресу? В этом она была совершенно не уверена. Он казался ей незнакомцем. Когда он повернулся и с улыбкой посмотрел на Филаделфию, она поспешила отвернуться.

Что-то изменилось. Эдуардо заметил это сразу, как только она села в карету, но не мог понять причины произошедших в ней изменений. Что происходит? Неужели она горюет из-за расставания с этим бледнолицым тупым Генри Уортоном?

Сам факт, что она страдает из-за другого, был невыносим. Каким надо быть мужчиной, чтобы испугаться слуги и не попрощаться с дамой, в которую влюблен? Уортон сразу же сдался и не сделал ни одной попытки увидеться с Филаделфией. Будь он на месте Уортона, то даже с полдюжины слуг не помешали бы ему встретиться с ней. Этот трус едва осмелился передать ей записку.

Филаделфия благополучно отделалась от Уортона, и, если она этого не поймет, ему придется вмешаться. Во всяком случае, на его стороне время и их совместный успех. Их первое предприятие оказалось весьма прибыльным.

— Вот ваша доля от продажи, — сказал Эдуардо. — Здесь свыше четырех тысяч долларов.

Филаделфия посмотрела на банковский чек, который он положил ей на колени.

— Мне он не нужен.

— Сеньорита, вы всегда говорите это, когда я предлагаю вам деньги.

Звук его голоса, вкрадчивого и не изменившегося после того, как он снял с себя маскировку, заставил ее вздрогнуть. В такие моменты, как сейчас, ей начинало казаться, что она его совершенно не знает.

— Я не могу принять деньги миссис Ормстед. Это все равно что украсть их у родственников.

— Взамен у нее осталось прекрасное колье, — напомнил он.

— И все же. — Филаделфия старалась говорить убедительно. — Если бы мы так не спешили покинуть город, то я сумела бы продать бриллианты кому-нибудь еще. Всего несколько дней, и я бы смогла пристроить их.

— Но у нас не было этих нескольких дней.

— Отчего же? Объясните, почему мы так поспешно уехали из города? Это из-за маркиза? Он грозился разоблачить нас?

— Выбросьте маркиза из головы, — недовольно посоветовал он.

— Что случилось? Я знаю, что вы виделись с ним. Что вы с ним сделали? Вы не?..

— Что? — спросил он, наклонившись к ней. Она смешалась, увидев вызов в его глазах.

— Ну… Я точно не знаю что.

— Вы намекаете на убийство? — подсказал он.

— Убийство? — прошептала она охрипшим от волнения голосом. — Вы?.. — Она не могла закончить фразу, даже если бы от этого зависела ее жизнь.

Он откинулся на сиденье и окинул ее цепким взглядом.

— Вы принимаете меня за кровожадного бандольеро, сеньорита? Может, я напоминаю вам темнокожего дикаря, который пугал вас в ваших девичьих кошмарных снах?

— Конечно, нет! — сердито воскликнула она, раздосадованная его колким замечанием. Он пока не появлялся в ее снах, хотя его поцелуи, его необыкновенные глаза постоянно занимали ее мысли. Как мог ей сниться человек, которого она едва знала?

— Мне просто хочется знать, что стало с маркизом. Это вы заговорили об убийстве.

— Разве? Прошу прощения. Маркиз жив. Однако он решил, что американский климат вреден для его здоровья и в данный момент отплывает в Европу.

— Понимаю, — рассеянно ответила Филаделфия. Неужели Эдуардо обладает такой силой, что люди подчиняются его приказам, даже если им приходится покидать страну?

С каждым поворотом колес кареты, уносящей ее все дальше от Нью-Йорка, Филаделфия все больше и больше сожалела, что не открылась миссис Ормстед. Она сожалела о многих вещах и не заметила, как на глаза навернулись слезы.

Раздраженный ее глупыми мыслями и своей собственной ревностью, Эдуардо безуспешно пытался отвести от нее взгляд. Его поразило, что она может плакать, не издавая ни единого звука, хотя он полагал, что слезы дают выход чувствам. Две кристальные слезинки скатились по ее щекам, но ни учащенным дыханием, ни малейшим движением тела она не выдала, что с ней происходит. Создавалось впечатление, что ее тело живет своей собственной жизнью.

Его подружки всегда поступали так, чтобы их слезы не оставались незамеченными. Веками воспитанные на бурных драматических событиях, происходящих в Португалии и Испании, на индийских страстях и африканских эмоциях, бразильские женщины одной слезинкой могли вызвать такую бурю чувств, какой он никогда не видел у Филаделфии Хант.