Развалины гнали Франческу прочь, как таинственная сила. Казалось, это уже не ее владения, даже сама земля, похожая на кладбище, принадлежит теперь незримым существам из потустороннего мира. Она вторглась на чужую территорию и должна уйти. Ощущение тревоги не покидало Франческу, как и тени прошлого. Почти каждую ночь ей снилась Сюзанна, и она видела имение прежним, как до пожара. Хотя Франческа жила в бунгало с Жози и Марианной, в кошмарах они не появлялись, лишь смутно ощущалось их успокаивающее присутствие. Обычно ей снилось одно и то же — к дому со стороны моря приближается прекрасная незнакомая женщина с развевающимися на ветру рыжими волосами. Франческа вдруг понимала, что это ее мать. Однако Сюзанна не входила в дом, а заглядывала в окна, будто высматривая кого-то. Всякий раз, когда она видела дочь, в глазах Сюзанны застывал страх. Франческа бросалась к матери, барабанила кулаками по стеклу, но на нее смотрело лишь собственное лицо, обезображенное шрамом.

Франческа просыпалась в холодном поту. Несколько мгновений после этого она все еще находилась во власти кошмара, ей чудился огонь — языки пламени лизали ноги, спину… Потом наваждение рассеивалось, и ее охватывали гнетущая пустота и ужас перед жизнью. Она разгадала смысл этих снов: она была приговорена к ним за гибель Майкла. Франческа обрекла его на смерть в ту ночь, когда он сделал ей предложение, а она не открыла ему правду. Оглядываясь назад, Франческа понимала, что каждый поступок приближал ее к пожару. Но именно Майкл, всегда желавший жене только добра, стал искупительной жертвой.

Сначала Франческа решила, что она так же виновна, как Сюзанна, но потом стала сознавать, что должна взять на себя ответственность и за нее.

Эдуард несколько раз пытался вызвать Франческу на откровенность, но она стыдилась рассказывать о своей жизни, состоящей лишь из утрат и разлук. Все, кого любила Франческа, покинули ее — мать, Джек, Жози, Майкл. Она боялась, что, услышав об ее кошмарах, Эдуард догадается: рубец на щеке лишь внешнее проявление душевных изъянов — и отвернется от нее.

Врач же, считая причиной затянувшейся депрессии Франчески уродливый рубец, решил пойти на риск и выполнить тонкую пластическую операцию по пересадке тканей. Он считал, что, улучшив внешность Франчески, поднимет ей дух. Однако Эдуард не обнадеживал ее, а она сама не слишком верила в чудо. Тем не менее Франческа согласилась на операцию с радостью, полагая, что наркоз дарует ей на время блаженное забытье. От всего прочего она не ждала ничего путного. Шрам отныне символизировал ее вину. Что толку избавляться от внешнего проявления, если внутри все остается прежним? Просыпаясь после наркоза, замотанная в бинты Франческа звала Майкла. Ей привиделось, что он жив.

Через несколько дней Эдуард снял бинты. Он казался подавленным, и его взгляд выражал профессиональное любопытство. Франческа поняла, что врач потерпел поражение. Простому смертному не дано исцелить ее.

В больнице до Франчески дошли слухи, что леди Джейн созналась в преднамеренном поджоге и заключена под стражу. Франческа воспрянула духом. Садовник Джо видел, как кто-то пытался открыть снаружи стеклянную дверь детской еще до Франчески. Очевидно, леди Джейн собиралась спасти Кристофера. Решив, что Майкла нет дома, поскольку его машины не было в гараже, она вознамерилась погубить только Франческу.

Погребальный колокольный звон, гудевший в голове Франчески с похорон Майкла, наконец смолк. Юность ее закончилась. Теперь она будет свободна, если удастся избавиться от воспоминаний и горького осадка в душе.

На период восстановления молодая женщина поселилась в большом уединенном коттедже на самом краю владений. Коттедж стоял в отдалении от других домиков для гостей, и небольшая рощица апельсиновых деревьев скрывала его от посторонних глаз. У Кристофера была собственная комната, но играл он в гостиной. Франческа наблюдала, как мальчик строит замки из деревянных кубиков или пускает поезд по маленькой железной дороге, и на сердце у нее становилось легче. Она надеялась, что чистота и невинность ребенка, его детские радости исцелят ее израненную душу. Но, уложив сына в кроватку и укрыв его одеяльцем, Франческа оставалась наедине со своими горькими мыслями. Каждый день секретарша приносила ей папки с санаторной документацией, но она не могла сосредоточиться. Франческа подписывала бумаги, пыталась записывать на диктофон письма, но мысли ее все время уносились в темное прошлое. Ей не хватало духу посылать клиентам, как прежде, теплые приветственные записки. Планы нововведений или рекламных мероприятий она одобряла, не прочитывая. Несколько раз Франческа задумывалась о том, что ее вклад в их общее с Эдуардом предприятие слишком мал, и врач, вероятно, разочарован, поскольку она не уделяет делам прежнего внимания. Увы, к ней никогда уже не вернутся силы, а заменить Франческу было некому.

Однажды в комнату вошла взволнованная Аполлония.

— Дорогая, вы видели газеты? Да что я спрашиваю, конечно, нет! Сидите тут в одиночестве и даже не знаете, что творится на белом свете!

Франческа подняла глаза от вышивания и посмотрела на гостью.

Аполлония опустила глаза, едва увидев ярко-алый шрам. Эдуарду удалось значительно уменьшить его, и теперь на щеке осталась лишь неровная полоска, протянувшаяся от уха до ямочки на щеке. Она напоминала след от удара плетью. Однако ожог затронул слишком глубокие слои тканей, поэтому темный пигмент не позволял шраму принять цвет здоровой кожи.

Эдуард предупреждал Франческу, что рубец, вероятно, будет всегда походить на свежую рану.

«Как жаль, — думала герцогиня, — у Франчески прекрасное лицо, но справа она настоящий ангел с полотен Джотто, а на левую щеку невозможно смотреть без дрожи. Неудивительно, что Франческа прячется от людей. Этот шрам пугает, подобно колокольчику прокаженного».

Стараясь не выказывать сострадания, Аполлония бодро сообщила:

— Суд окончен. Леди Джейн вынесли приговор.

— Бедная женщина! — вздохнула Франческа. — Должно быть, она ужасно страдает оттого, что убила Майкла.

Аполлония не верила своим ушам. Отрешенность Франчески ужаснула ее.

— Вы сочувствуете ей, несмотря на то что она сделала? Впрочем, судья тоже проявил к ней милосердие. Иного и ждать не приходилось — ведь ее защищали лучшие адвокаты Нассау!

— Каков приговор?

— Поскольку она сделала добровольное признание, суд принял прошение о помиловании, приняв во внимание невменяемость леди Джейн.

— Но она же и вправду безумна, Аполлония! Это вполне справедливо.

Франческу преследовало чувство, что это преступление связало ее с теткой Майкла неразрывными узами. Когда молодая женщина пыталась представить себе, как леди Джейн поливает керосином дом, ей казалось, что она сама подготовила почву для пожара.

— Предположим, что это так. Она и в самом деле несла какой-то бред о том, что в доме графа Нордоньи убили ее дочь. Говорят, на первых допросах Джейн только об этом и твердила. Но не помнить, как подожгла дом? Очень странно! И на редкость удобно, не так ли?

— Что же с ней будет?

— Кому, как не вам, дорогая, обвинять леди Джейн во всех несчастьях? Дайте же выход гневу, и вам станет легче, — осторожно предложила Аполлония. — Только чудо и самопожертвование Майкла спасли вашего сына. А этой злодейке нечего опасаться правосудия. В худшем случае она проведет несколько лет в какой-нибудь психиатрической клинике в Англии. А если она внезапно придет в себя и сумеет убедить врачей, что находится в здравом уме, то и того меньше. Думаю, они легко ей поверят.

— Вы полагаете, она могла натворить такое, будучи в своем уме? — удивилась Франческа.

— Не знаю. Я твердо уверена в одном: был убит прекрасный человек и чудесный отец. Эта женщина слишком опасна, чтобы через семь лет выпустить ее на свободу. Господи, а что она с вами сделала! — воскликнула Аполлония.

Франческа покачала головой:

— Слишком много было горя и страданий. Леди Джейн по-своему любила Майкла, теперь я поняла это. Она не могла простить, что я отняла его у нее. Кроме того, она ненавидела меня за то, что сделала моя мать.

— Франческа, ваша мать была необыкновенной женщиной. Разумеется, мелкие душонки ей завидовали. Если что и свело леди Джейн с ума, так это зависть.

Франческа снова склонилась над вышиванием. Ее утомила горячность Аполлонии, а к глазам почему-то подступили слезы. Возможно, все дело в том, что речь зашла о ее матери. Прежде Франческе казалось, что она похожа на Сюзанну. Внешнее сходство — все, что унаследовано ею от матери. Однако теперь не осталось и этого.

— Послушайте, дорогая, с какой стати я распаляюсь из-за того, что происходит? Это вы должны негодовать, поскольку и полиция, и газеты покрывают злодейку! Подумайте, во что вы превратитесь, запершись здесь со своими воспоминаниями? Может, махнем осенью во Францию? Перемена обстановки пойдет вам на пользу.

— Неужели вы так скоро уезжаете?

— Да. Я получила письмо от Марио. Он собирается в Нассау, но вернуться хочет вместе со мной.

Франческа улыбнулась: вот почему возбуждена Аполлония. Марио — ненадежный любовник.

— Приезжает сюда? А не лучше ли поостеречься этого Марио? Он уже причинил вам немало боли.

— Он пишет, что не может больше ждать и появится в Нассау на следующей неделе. Что мне делать? Дорогая, как я брошу вас здесь одну, изнемогающую под грузом прошлого? Вы должны отправиться со мной во Францию — если не ради себя, то хотя бы ради меня, иначе я с ума сойду от тревоги за вас.

Перед обаянием Аполлонии не устояла даже подавленная Франческа.

— Но кто позаботится о санатории?

— Как кто, конечно, Эдуард! Все равно, пока вы окончательно не поправитесь, от вас мало проку. Иногда мне даже кажется, что вы мешаете Эдуарду.