— Да, — подтвердил Семен Александрович. — Только не надо утрировать. Я не понимаю, чем бедный Антоний тебе не угодил? Роль, между прочим, не простая.

— Семен Александрович, когда вы мне скажете насчет «Дон Жуана»?

Главреж поморщился, протер клетчатым носовым платком начинающие слезиться старческие глаза и потянулся за новой сигаретой. Руки у него были большие, сморщенные, сплошь покрытые коричневыми пигментными пятнами. И Селезневу вдруг захотелось немедленно исчезнуть, чтобы не мучить этого больного старика. Ведь и так ясно, что ничего хорошего он сказать ему не может.

— Понимаешь, Сережа, роль Дон Жуана я все-таки решил отдать Войтову…

Сергей молча кивнул и поднялся с кресла, но Семен Александрович остановил его неторопливым, но властным жестом:

— Подожди, я еще не закончил. Ты думаешь, что с тобой поступили несправедливо, что тебя обошли, но нужно ведь думать и о Зрителе. Думать о том, для чего мы, вообще, работаем… Я ни секунды не сомневаюсь в том, что ты хороший, талантливый мальчик, но…

— Что, «но»? — не выдержал Селезнев. — Я же играл Гамлета. И играл хорошо, вы не можете этого отрицать. Почему же теперь мне не дают хоть сколько-нибудь серьезных ролей? Я что, стал глупее, холоднее, бездарнее?

Главреж печально покачал крупной головой и глубоко затянулся:

— Сережа, я все понимаю, время такое, что нужно уметь зарабатывать деньги, и ты сделал свой выбор… Ведь Гамлета ты сыграл до Барса, правда? И до Корсиканца, и до всех этих Меченых, Психованных, Калеченых?.. А теперь, если бы ты вышел на сцену в этой роли, зрители бы, в лучшем случае, смотрели на тебя как на диковинную зверюшку и искренне удивлялись: «Надо же, а он ведь еще и неплохой актер!»… Они должны сопереживать происходящему на сцене, а не думать о том, что артисту черная хламида идет ничуть не меньше, чем кимоно…

Селезнев нервно хрустнул костяшками пальцев:

— Но ведь ходят же зрители на Гафта, на Фрейндлих. На пианиста Диму Маликова же, в конце концов, ходят!

— А ты бы хотел, чтобы на тебя ходили, как на пианиста Маликова? Нет, я ничего не хочу сказать, он, возможно, прекрасный музыкант. Но ценит его исполнительское мастерство небольшая кучка меломанов, а остальные идут поглазеть, как известный певец занимается «серьезной музыкой». Тебе бы этого хотелось?.. К сожалению, Сережа, придется подождать, пока с тебя сойдет эта «плакатность» и народ подзабудет, как ты замечательно умеешь махать ногами… Все, извини, перерыв заканчивается.

Семен Александрович снова захлопал в ладоши, созывая артистов на сцену, а Селезнев встал и быстро пошел к выходу. Настроение у него было хуже некуда, и номер этой самой Юли он набрал скорее машинально. А когда на том конце провода раздался ее чистый и немного напряженный голос, он хотел даже повесить трубку. Слишком уж многое в его жизни сломал этот треклятый Барс, чтобы изображать его для какой-то свиристелки Впрочем, может быть, было бы и лучше прервать так и не начавшийся толком разговор. Потому что настроиться на легкий флирт, постепенно переходящий в горячий секс, так и не удалось. Разговор в кафе получился тяжеловесным и ни на йоту не приближающим к постели. А возле ее подъезда они так и вовсе разругались. И, глядя на торопливо удаляющуюся Юлькину фигуру, Сергей почувствовал что-то похожее на укор совести. Хотя, скорее всего, это была отнюдь не пробудившаяся совесть. Потому что это же, десятикратно усилившееся, чувство заставило его ночью ворочаться в постели, не находя себе места, сминая подушку и представляя Ларисины разведенные колени…

Когда Селезнев на следующий вечер подъезжал к банку «Сатурн», он размышлял о том, что многое себе напортил и теперь придется подождать с близким знакомством. На переднем сиденье рядом с ним валялись длинные голландские розы, купленные в качестве реквизита и призванные поразить скорее не коллег Юли, а ее самое. Теперь, наверное, нужно будет изобразить искреннее раскаяние. Хотя почему изобразить? С девочкой и в самом деле получилось не очень хорошо. А потом можно будет назначить ей очередную встречу где-нибудь поближе к дому. Ну, а уж если и на этот раз ничего не получится, то тогда пьесу придется сворачивать. Все это, конечно, интересно, но до определенной степени. Забавно поиграть в Селезнева, изображающего Селезнева, но какой смысл в игре, если в конце не положен приз?

Он ждал ее совсем недолго. Наверное, минут десять. И успел выкурить всего одну сигарету, прежде чем на крыльце появилась Юля в сопровождении какой-то блондиночки с очаровательными кудряшками. Блондиночка сразу впилась в него восторженным взглядом, а эта, сумасшедшая, еще целую вечность таращилась в небеса, прежде чем соизволила среагировать на подружкины сигналы. Сергей и не ждал, что внутри у него что-то екнет, когда шел навстречу Юле, спускающейся с крыльца с видом сомнамбулы, но надеялся получить хоть какое-то удовольствие от поцелуя… Однако губы его потенциальной сексуальной партнерши оставались твердыми и напряженными, вся она как-то сжалась. Селезнев долго не мог понять, что происходит, пока наконец-то не сообразил: она тоже не тащится от этого поцелуя ни физически, ни морально… И только тогда заметил ее испуганный глаз олененка, косящий на зрителей, и до конца поверил, что она не врет и ей действительно просто нужна помощь…

До Юлиного дома они доехали, непринужденно болтая. Девочка заикнулась о каком-то спортсмене, видимо, насолившем ей в жизни, и тут же осеклась. Даже неровные такие розовые пятнышки выступили на щеках. Сергею понравилась эта ее неожиданная стыдливость. Ему смешно было слушать ее пространные монологи о «тупоголовом, самовлюбленном красавце» и обнадеживающие реплики в его адрес: «Ничего, Сережа, пусть даже у тебя такое же лицо, но ведь ты абсолютно другой человек!» Селезнев уже жалел, что разоткровенничался с ней вчера в кафе, когда выплескивал свою ярость и обиду на Барса, лишившего его права на бескорыстную любовь женщин и признание театрального Зрителя. Не нужно драматизма и трагедий, вся эта история должна напоминать беззаботный водевильчик!

И он даже удивился, когда вечером почувствовал желание увидеть эту девушку. Впрочем, ей не шло слово «девушка», лишенное какой бы то ни было сексуальности. У Юли ведь прекрасные, нежные губы и глаза, печальные и глубокие. А еще у нее аристократические руки с красивыми узкими запястьями. И, что удивительно, довольно круглые, привлекательные колени. Он обратил на них внимание, когда сидел за рулем джипа, а острый шип розы безжалостно разрывал ее колготки, оставляя на нежной коже красноватый след… В общем, следующего вечера он ждал уже с легким нетерпением и позвонил поздно только потому, что гнал себя от телефона, внушая: «Ну, что ты как пацан семнадцатилетний, в самом деле? Успокойся, она обычная баба. Да, красивая, да, привлекательная. Да, симпатизирующая лично тебе, Сергей… Палаткин. Но, во-первых, похоже, симпатизирующая чисто по-дружески, а во-вторых, особенной ее и этот факт не делает. У нее те же две руки, две ноги и все, что полагается — между ними».

Но когда Юля вошла в его квартиру, испуганная и напряженная, он сразу понял, что не сможет вот так бросить ее на кровать, не сможет стянуть с нее колготки вместе с трусиками. Не только потому, что она не ответит, не только потому, что она не стремится к этому, а еще и потому, что он просто не хочет ее обижать. Юля сидела в кресле и пристально вглядывалась в экран телевизора, где он демонстрировал чудеса «кошачьей грации», а Сергей досадовал на так некстати вывалившуюся Ларисину тапку. Не то чтобы он не хотел уже ее возвращения, но эта худенькая девочка, сидящая рядом с ним, не заслуживала пошловатых сюрпризов в виде забытых тапок, лифчиков и использованных презервативов в мусорном ведре. Он уже не ждал от сегодняшнего вечера ничего особенного и просто тихо радовался ее присутствию, когда кассета домоталась до этой самой эротической сцены. И тогда Селезнев впервые не то что понял, а почувствовал, что Юля тоже живая, земная женщина. Она пристально смотрела на экран и медленно краснела. Он был почти уверен, что она чувствует его сейчас так же, как он ее, что ее влечет к нему: не к этому экранному герою, а к нему, настоящему, близкому… Наверное, не надо было так откровенно звать ее взглядом, потому что девочка тут же смутилась, ни с того ни с сего затеребила подол платья, забегала глазами по комнате. И тогда Сергей понял, что еще рано, и сам нажал на пульте кнопочку «стоп»…

Сначала он не придал должного значения ее патологической ненависти к экранному образу Селезнева: ну, ругается и ругается, ну делает злобное лицо — и пожалуйста. И впервые насторожился, только когда Юля мягко и совсем не сердито объяснила, что на эту фамилию у нее просто условный рефлекс: «Селезнев» — значит, сейчас будет плохо… Тогда он задумался, стоит ли приглашать ее на шашлыки, не расценит ли она это как издевательство. Но потом все-таки решился. Правда, для этого пришлось прочитать курс предварительной подготовки Мишке и Олегу. К Михаилу Сергей заехал поздно вечером, когда тот в своей холостяцкой квартире готовил антрекоты. С кухни отвратительно несло горелым мясом. Мишка размахивал полотенцем, разгоняя едкий дым, и поначалу никак не мог взять в толк, что же, собственно, от него требуется.

— Ага, значит, одноактной пьески не получилось? — ехидно поинтересовался он, когда основная масса дыма улетучилась через форточку и стало возможным зайти на кухню. — Ты садись, садись… Антрекотов теперь, сам понимаешь, не будет. А вот омлетом и бутербродами с кабачковой икрой я тебя накормлю.

— Накормлю-накормлю, не помилую? — перефразировал Сергей известные детские стихи.

— Ты разговор-то в сторону не уводи. Скажи лучше, у тебя что, с этой «мадамой» серьезно?

Селезнев улыбнулся покаянно и смущенно и кивнул головой:

— Может быть, и серьезно. Для меня, по крайней мере… Что самое интересное, она ко мне романтических чувств питает самый минимум.