Оставалось только кивнуть и отойти. Что Таня и сделала, незаметно взяв Коротецкого за руку и выйдя из толпы. На столах уже стояла клубника, вишни и какой-то диковинный цветной крем в розеточках. Ужасно хотелось пить. Таня отпустила пальцы Юрия, подошла к столику и потянулась к графину с соком, как вдруг услышала за спиной:

— Таня, я попросил бы тебя никогда больше так бесцеремонно не хватать меня за руку. Это выглядит просто смешно…

— Прости, я не подумала, что тебя это обидит…

Коротецкий несколько смягчился, подошел к столу и сам налил в ее бокал сок:

— Понимаешь, Таня, я тебя люблю со всеми твоими странностями и особенностями, но есть нормы поведения в обществе, которыми нельзя пренебрегать. Здесь не только мои друзья, но и деловые партнеры, и мне не хотелось бы выглядеть этаким маленьким мальчиком…

Все было правильно… Таня подумала, что ее обида неуместна, и собралась извиниться еще раз, уже без легкого холодка в голосе, как вдруг Юрий со смущенной улыбкой добавил:

— Кстати, обрати внимание на Юлю, подругу Селезнева. Вроде бы она и красавица, и далеко не дурочка, а все же держится несколько в тени. И это ее нисколько не унижает, а, наоборот, придает лишний шарм и загадочность. Наверное, такой и должна быть настоящая женщина…

— Шарм не бывает лишним, — машинально поправила Таня. — А по поводу Юли я учту, обязательно… А сейчас, извини, мне нужно отлучиться.

В дамской комнате скопилось много женщин. Некоторые, сидя на мягком диванчике, просто подтягивали чулки и колготки, некоторые курили, другие подправляли макияж. Татьяне очень хотелось тщательно, без спешки умыться холодной водой и просто посидеть, откинув голову и закрыв глаза, но, похоже, что ни то, ни другое сделать не представлялось возможным. Желанная тишина то и дело прерывалась бульканьем унитазов, плеском воды в раковинах и гудением сушилок. Кроме того, сами женщины гудели не хуже любого механизма. В основном обсуждали «Селезнева». Рядом с Таней на диван присели две совсем молоденькие и очень хорошенькие девочки. «Наверное, из операционного зала», — подумала она, чувствуя, как от сигаретного дыма начинает непривычно кружиться голова.

— Да, он, конечно, мужчина в моем вкусе, — негромко сообщила одна из девочек, посасывая тоненькую дамскую сигаретку. — Я бы ему отдалась…

— Господи, да нужна ты ему. У него вон Максакова есть, — махнула рукой вторая.

— Ой, ну ты что, совсем наивная, что ли? Что он, с одной Максаковой спит? Это так, официальный вариант… Тем более бедра у нее худоваты, грудь тоже — не очень… Такой мужчина мог бы и получше себе найти. Понимаешь, то, что он сегодня здесь, — это мой единственный шанс.

— Ну и что ты собираешься делать? На шею ему бросаться или в темном углу в ширинку залезать?

— Только не нужно вульгарности, — первая девушка с таким отвращением зашвырнула сигаретку в урну, словно она эту самую вульгарность и олицетворяла. — Если ты в твои годы не знаешь, что мужчина и женщина могут прекрасно друг друга понять при помощи взглядов, то мне тебя искренне жаль…

Она поднялась с диванчика, одернула на ягодицах узкую бархатную юбку и подошла к зеркалу, чтобы подправить тушь на ресницах. «Вероятно, для большей выразительности взгляда», — подумала Таня и все-таки прикрыла глаза. Ей было искренне жаль Юлю, добровольно согласившуюся встать под огонь критических женских взглядов. Ведь если раньше она была просто одной из многих симпатичных девушек, то теперь каждый сантиметр ее тела рассматривался только как более или менее удачное дополнение к идеальному образу Сергея Селезнева.

Когда толпа схлынула обратно в зал, Татьяна все-таки подошла к умывальнику, набрала в ладони воды и опустила туда лицо. Ресницы ее мелко затрепетали, словно пытаясь выполоскать сухой жар, изнутри сжигающий веки. Какая-то женщина дотронулась до ее плеча, Таня резко подняла голову, и женщина, охнув, отступила. Впрочем, она тут же извинилась за навязчивость и поспешила из уборной. Звучный цокот ее каблуков скоро замер вдали. Татьяна невесело усмехнулась. Она вдруг представила, как выглядела только что: белокожее лицо, вдруг ставшее красным от прихлынувшей крови, крохотные бисеринки воды на щеках, на белесых ресницах, на бесцветных бровях, расплывшиеся детские губы… Но самым неприятным было то, что она не смогла представить спасительный образ Офелии. «Ничего еще не Произошло, абсолютно ничего!» — медленно и внятно сказала она сама себе, провела маленькой расческой по длинным прямым волосам и тоже пошла в зал.

Танцы были в разгаре. Некоторые супружеские пары, уже «утанцевавшись», сидели за своими столиками. В середине зала оставалась в основном молодежь. Из старшего поколения не сдавались только Михаил Михайлович с женой да еще пожилая дама из экономического отдела в вишневом платье с драпировкой на груди. Она кружилась в паре с самим «Селезневым» и была чрезвычайно счастлива этим обстоятельством. Сергей что-то шептал ей на ухо, а женщина хохотала, обнажая несколько золотых зубов с правой стороны. Девица в бархатной юбке, та, которая собиралась сразить «Селезнева» взглядом, танцевала с юрисконсультом. Татьяна собиралась уже подойти к своему столику, когда заметила в толпе танцующих белый Юлин пиджачок. Она остановилась. Ей не надо было видеть лица Юлиного партнера, она узнала руки, лежащие на ее спине, сразу под лопатками. У этих рук были длинные аристократичные пальцы и красивые, слегка утолщенные фаланги. Играла «Калифорния», и пальцы в такт музыке слегка поглаживали спину под белым жакетиком. Спина выгибалась, давая рукам последнюю возможность сделать вид, что эта нелепая ласка была случайностью. Но пальцы проявляли настойчивость: они страстно и медленно, словно наслаждаясь счастьем обладания, поползли от лопаток вверх, к шее, взлохматили волосы и выглянули из них, как дождевые черви из земли. И тогда Юля остановилась. Таня не слышала, что она сказала, но, видимо, что-то достаточно резкое. Во всяком случае, Юрий тут же покраснел и сделал шаг назад. И все же, прежде чем уйти на свое место, он поймал в воздухе ускользающую Юлину кисть и прикоснулся к ней губами…

Очнулась Таня от резкой боли в правой руке. Она разжала кулак. На ладони отпечатались уже не красные, а бело-синие вмятины. Ожерелье из яшмы и золотых шариков качнулось пару раз и успокоилось. Таня прокашлялась, словно пытаясь прогнать подкативший к горлу комок, и направилась к своему столику.

* * *

Салон джипа еще не успел как следует прогреться, в машине было холодно. Юлька, очень чувствительная к холоду, зябко поежилась в своем пальтишке.

— Ну, вот и отстрелялись, — сказала она негромко, стараясь не смотреть на Сергея. — Теперь «Явления Христа народу» больше не нужны. Все окончательно поверили в то, что самый настоящий Селезнев безумно влюблен в Юлю Максакову… Наша игра закончена…

Тишина повисла всего на несколько секунд, но ей показалось, что прошло, по крайней мере, минут пять, что молчание становится неловким, и непременно надо было разрядить атмосферу. Юля уже жалела, что произнесла последнюю фразу, прозвучавшую с излишним пафосом, вроде «финита ла комедиа»… К чему все это? Закончилось действие договора, теперь нужно просто поблагодарить Сергея вежливо и сдержанно осведомиться, в расчете ли они, ну, и все, пожалуй… А недавний вечер у него на даче?.. Ну, что ж, если Сережа молчит, значит, это было лишь частью плана, антрактом между публичными выступлениями, и не более того…

— Юль, — Палаткин заговорил неуверенно и как-то виновато, — я просто не знаю, как тебе сказать…

Она напряглась и зачем-то затеребила замок на сумочке.

— … В общем, я пригласил к нам на завтра гостей. Так что придется отстоять еще одну вахту.

— Каких гостей? И куда «к нам»? — спросила Юлька скорее удивленно, чем возмущенно.

— К нам, это — к нам. Мы ведь по легенде живем вместе. А если тебя интересует географическое расположение, то торжественный вечер, посвященный более близкому знакомству с Сергеем Селезневым состоится в моей квартире. Твоя останется в целости и сохранности.

— Тогда повторяю вопрос первый: каких гостей?

— Твоего директора с супругой, эту артистку с мужем, даму, которая первой попросила автограф и, конечно, Тамару Васильевну… Замечательная женщина, честное слово…

Юля ожидала чего угодно, но только не этого. Она все-таки щелкнула замком сумочки, резко и с остервенением, чтобы хоть как-то выплеснуть накопившиеся эмоции, потом развернулась на девяносто градусов и села так, что ее колени чуть ли не уперлись в бедро Сергею.

— Ну, и зачем ты это сделал?

— Не знаю. Все получилось как-то само собой. Наверное, мне нельзя пить шампанское. От него голова моментально становится легкой, пустой и с пузырьками вместо мозгов… Но, в общем-то, ничего страшного не произошло. Пусть это будет эффектной финальной точкой. Мы все равно собирались выводить из игры «Селезнева», так отпразднуем поминки достойно…

— Поминки? — Юля еще раз щелкнула замком, с раздражением посмотрела на собственные напряженные пальцы и отбросила сумочку на заднее сиденье. — Мне, наверное, следует прийти в трауре?

— Ну, смотря как к этому относиться… Если тебе грустно от того, что в твоей жизни не будет Сергея Селезнева и твое имя скоро перестанут связывать с именем известного артиста, то можешь, конечно, явиться в черном. А если нет…

* * *

Она пришла в ослепительно белой блузке, шелестящей пенными кружевами «а-ля Моцарт», и узеньких бордовых брючках из габардина. Сергей, снявший с нее пальто и обернувшийся для того, чтобы принять берет, даже присвистнул:

— Да-а, на траур это не похоже…

Он отошел на несколько шагов, скрестил руки на груди и окинул ее оценивающим взглядом:

— Не думал, что ты до сих пор так ненавидишь Селезнева…

— Я же тебе говорила: у меня на него условный рефлекс, — Юля поправила перед зеркалом челку и убрала застрявший в уголке губ кусочек помады. — И вообще, о «покойниках» — или хорошо, или ничего… Так что на сегодня оставляем эту тему в покое, ладно?