Коваль, наконец, более-менее угомонившись, сев за кухонный стол, только заржал в ответ на эти слова Рамиля, и сказал, что ему на все это сейчас глубоко похуй. Что есть проблемы важнее. Я смотрела на него и не узнавала. Состояние аффекта с него давно сошло, но след оставило. Оттенок безумия в интонациях, во взгляде, в резкости движений. Это пугало. Но всякий раз, когда я задерживала на нем взгляд, он начинал злиться и смотреть на меня в упор. Так что речи о поддержке и тактильных прикосновениях даже не шло. А мне они нужны были. И поддержка и прикосновения. Потому что у меня тупо не получалось взять себя в руки. А ведь это сейчас необходимо. Ему. Мне. Нам обоим.

Сгустившуюся тишину нарушил Рамиль. Нарушил робко, и таким непохожим на себя голосом:

— Нет человека, нет проблемы.

Я сначала не поняла. А когда до меня дошло, я хотела ему с ноги уебать, но меня остановил напряженный взгляд Паши в окно. Нет. Не может быть.

— Паш. — Негромко позвала я, боясь поверить его облику, не выражающему протеста словам Рамиля. — Паша, мать твою!

Но он будто меня не слышал.

— Коваль, блядь… — слабо прошептали мои онемевшие губы.

Он прикрыл глаза и сглотнул. Протянул руку и, не открывая глаз, нашарил пачку сигарет. Закурил прямо за столом, подавшись вперед и опираясь головой на руки, сжимая виски мелко дрожащими пальцами. С сигареты сорвался пепел и мягко рассыпался на дубовой лакированной поверхности стола.

Я перевела напряженный взгляд на бледного Рамиля, прикусившего губу и неотрывно смотрящего на Пашу.

— Ты нахуя такое говоришь, долбоеб? — я не узнала свой голос. С нотками злобного рычания, заставляющего тембр моего голоса звучать тише и гораздо грубее слов.

Страх, родившийся во мне в ответ на то, что клубилось во всем естестве Паши, сейчас переродился в чистую неистовую ярость, которая страстно диктовала мне встать и вцепившись в волосы Рамиля, ударить его лицом об столешницу. Такие вещи говорить в такой момент! Когда он сломлен, слаб и зол! Но Рамиль не обратил на меня ровным счетом никакого внимания, все так жене отрывая взгляда от Паши, и побуждая меня-таки встать. Но прозвучавший голос Паши, заставил сидеть на месте.

— Тише, Кис. — Коваль вскинул голову, глядя поверх моего плеча. — Если уж откровенно, то он просто озвучил мои мысли.

И тут Паша медленно перевел на меня взгляд и я его не узнала. Потому что Рамиля он явно слышал. И соотнес свой долг в три шестерки лямов с его словами. В солидарной форме. Я в абсолютном неверии покачала головой при виде темного злобного огня на дне его глаз. Незнакомых, непонятных. Пугающих. Звериная натура занимала в нем все больше места, набирала силу, вытесняла все человеческое. Выла злобно, погано и яростно в изумрудных всполохах, успокаивала дрожь в его руках, стягивала резкие черты лица в пугающее подобие животного оскала. Превращала моего Коваля во что-то из числа мифических порождений мрака, в лучшее его воплощение, готовое на все. Безумная и бескомпромиссная агрессия питала его, перемалывала, перерождала во что-то совершенно незнакомое и запускающее мне под кожу тысячи напитанных страхом иголочек, распарывающих и отравляющих мое представление о нем. И верить этому не хотелось.

Взбудораженная испугом кровь пронеслась к лихорадочно анализирующему ситуацию мозгу и отравила его, мешая рационально мыслить и оставляя в разуме только ужас от увиденного.

— Ты хочешь его убить? Из-за долга? — мне казалось все происходящее просто дурным сном, каким-то театром абсурда. — Паш, есть же юристы, адвокаты, по любому должна быть лазейка! В конце концов, ты такие аферы мутишь, как, например, с тем тендером… — я лихорадочно переводила неверящий взгляд с мрачнеющего с каждым моим словом Паши на убито прикрывшего глаза ладонью Рамиля. — Ты же сам, считай, с нуля… Смог один раз, получится и в этот. Ты же не душу с мозгом утратил вместе с деньгами! Паш, неужели из-за них ты убьешь человека? Ты, который всегда по-людски жить пытался…

— Во-первых, не из-за денег. — Он фыркнул, отпивая ром из бутылки и глядя на меня снова незнакомыми звериными глазами, и заставив помертветь. — А за предательство. Во-вторых, лазеек здесь нет, вот. — Он фактически швырнул мне свой телефон. — Данные росреестра, Костина ооошка называется «Оилхим» и посмотри, что у этой компании в собственности. Хер я что сделаю, кис. Все законно. В-третьих, схемы мои и аферы… у меня нет базиса, не на что опереться, я по миру уже пошел… И ты удивляешься, почему у меня желание убить его? Правда, ты удивлена? Сука, да я прямо мечтаю руки по локоть в его крови испачкать. За то, что мне по горлу полоснул и хребет сломал, когда я так ему доверял! Так доверял! В глаза мне, тварь, улыбался, а в спину не нож воткнул, нет, просто бензопилой поперек позвоночника! Так что, блядь, удивительного в том, что я так его ненавижу?!

Он злобно стряхнул пепел на стол и снова присосался к горлышку бутылки. Пил жадно, большими глотками, но до сих пор не опьянел.

— Удивительного в том, что ненавидишь, нет. — Очень спокойно отозвалась я, загоняя внутрь в себя страх от резкости тона и правдивости его слов, тронувших истеричной дрожью кончики моих пальцев. — Паш… только в любой ситуации надо оставаться человеком.

Он отставил бутылку, затушил сигарету о пробку и склонив голову, испытывающее посмотрел мне в глаза.

— Давно умной такой стала?

Я стиснула зубы и отвела взгляд. Прекрасно. Он просто ищет на ком сорваться. И сложно его за это осуждать. У мужика жизнь рухнула. Удивительно, что он вообще себя в руках все это время держал.

Машину Костину сжег. Будь я на его месте в тот момент, я бы, наверное, Костю сожгла вместе с машиной, квартирой и всем, что у него было. Но это я. А это он. И он другой человек. С этими операторами, наебавшими его с нефтью, тоже момент занимательный. Я бы, вероятнее всего, рвала бы и метала. А он сел, поугрожал, узнал схему, поставил на счетчик и уволил. Он всегда поступает умнее, максимально по человечески, и то, что сейчас происходит, не укладывается у меня в голове, даже с учетом его критического эмоционального состояния. В Испании он знал, что машина в пропасть может сорваться, знал, что сам вылезти не может, но меня выпроводил. Тоже такая себе экстремальная и весьма показательная ситуация. Но сейчас… А имеет ли смысл сравнивать?..

— Маш, прости. — Его голос глухой и сиплый.

Я вскинула голову и меня пришибло его видом. Раздавленным. На мгновение. Он быстро взял себя в руки. Искоса взглянул на Рамиля и велел пробить, когда Костя возвращается и начать чистить бумаги. Рамиль тяжко вздохнул и, кивнув мне на прощание, пошел на выход.

Нужно умыться. Холодной водой. Черт знает в который раз за этот сраный день. На этот раз не помогло. Я смотрела на свое отражение в зеркале, прикусив губу. Меня била нехилая такая нервная дрожь и что делать, я вообще не знала.

Паша, крикнув из коридора, что за ним приехали, и чтобы я его не ждала, хлопнул входной дверью. Охренеть. Просто охренеть и все. Бессильно сползла на пол. Не заю сколько так в прострации просидела. Сколько еще сидела на кухне, глядя в одну точку и допивая вино. На часах было около четырех утра, когда он вернулся. Зашел в кухню, невесело хмыкнул, забрав у меня бутылку. Присел на корточки возле моего кресла, глядя в глаза. Вид у него усталый замученный, мрачный, а на губах такая горькая полуулыбка. Подобие той, что мне привычно. Сердце дрогнуло, сорвалось и пустилось в галоп.

— Кис, вот тебе наказание досталось, скажи же. — Устало усмехнулся, разворачивая кресло со мной так, чтобы оказаться прямо у моих поджатых под себя ног. — Ты знаешь… я пойму. Правда, пойму. Ты мне ничем не обязана. Да и вообще, отношения у нас изначально странно начались…

— Бросить себя предлагаешь? — хохотнула я, оглаживая пальцами его по щеке.

— Я же не дурак, кис. — Отвел взгляд, прикусив губу и собираясь с остатками сил, которых его лишили. — Все я понимаю и…

— Ты дурак, и ничего ты не понимаешь. — Негромко перебила я его, взяв пальцами за подбородок и поворачивая голову к себе, заставляя смотреть в свои глаза. — Вырулим. Понял меня, Коваль? Вырулим.

Он невесело хмыкнул и прикрыл глаза. Тень облегчения расправила все еще стянутые напряжением черты. Взял мои пальцы, удерживающие его лицо и прижал к губам. Вот сижу я и смотрю на него, еще не полностью узнаю в нем своего Пашку, еще чувствую это пугающее веяние безумия, а отстранить руку не могу. И не хочу. Подалась вперед, хотела обнять, прижать к себе. Возмущенно вывернулся и подхватив на руки понес прочь из кухни. На второй этаж. В спальню. Положил на кровать и присел на край рядом. При требовательном звонке его мобильного, черные в полумраке глаза недовольно закатились, и он вышел из спальни, разговаривая с кем-то на весьма повышенных тонах.

Я повернулась на бое и сжалась в калачик, слушая стертые пространством слова и почему-то успокаиваясь от его достаточно резких интонаций. Не знаю, нервное перенапряжение ли сказалось, либо выпитый алкоголь, либо все вместе, но я уснула. Благо без сновидений.

А Коваль за ночь так и не прилег. Впрочем, и я поспала мало.

Он рылся в бумагах, все так же повиснув на телефоне. Был странно зол, раздражен и парадоксально довольно улыбался. Отмахнулся от моих предложений кофе или завтрака, сказав, что ему «нужно все подготовить» и чтобы я ехала на учебу, которая вообще у меня из головы вылетела. Настолько вылетела, что я и не помнила, что сегодня у меня день итогового зачета.

Который я с треском провалила. Потому что находится вдали от Коваля, не знать, что с ним там, когда случился адовый пиздец — выше моих сил. Я не помню, сколько раз читала строки вопросов в билете, но смысл написанного так и не дошел до меня. Я нервничала. Несмотря на дорогие успокоительные, которые купила по дороге в центр.

Пересдача была назначена через две недели, меня отчитывали за отсутствие ответственности, безалаберную подготовку, непременно обещая отметить это в личном деле. Но было похер. Я даже не скрывала этого. Когда забирала документы мне прилетела смска.