— И ты его чуть не застрелил. — Негромко добавил Рамиль.

— Ты же не осуждаешь. — Язвительно напомнил Паша, бросив на него косой взгляд. — Вообще, заканчивай. С той херней мы разобрались. Оторвался он тогда от земли, но быстро назад приземлился. И он все понял, я это знаю. Толстого иногда заносит, но он не тупой, чтобы дважды на одни грабли наступать.

— Паш, тебя закрыли. И это казалось серьезным. Потому что даже наши адвокаты шесть часов причину не могли выяснить. Это реально казалось серьезным. Может, Толстый подумал за тот Нижнереченский нефтепровод, потому что облаву недалеко сделали и если бы это так и было, то ничем хорошим явно бы не закончилось. Тебя бы и дальше держали, пока дело не пришили и хуй бы ты вывернулся. — Рамиль тяжело вздохнул. — Я, честно, тоже думал, что тебя закрыли за Нижнереченский. О нем кто знал-то? Ты я и Толстый. Я не сдавал. Но думаю на него, после того, как Машка сказала, что он за свидетельством собственности и договорами звонил. Ты сам посуди с его позиции, мол, тебя за подобное, имею в виду Нижнереченский, закрыли, явно до суда не выпустят, а оттуда сразу по этапу, но если ты все же вывернешься… то по логике вещей и правда лучше переделом бизнеса сейчас заняться…

— Да не мог он… ну не мог же, понимаешь, нет? Столько лет уже прошло. Не мог он. — Паша, прикусил губу, чуть покачав головой. — Сука, я ж его с Кристинкой свел, детей их крестил…. В мусарню сколько раз закрывали вместе. Он ментов покалечил, когда понял, что меня у следака в кабинете пытать начали. И с ебанутым Мирошником тоже… нас вдвоем тогда до полусмерти избили, ему ж вякать нельзя было, учитывая что Мирошник мог в один звонок из-под его отца землю выбить, а он вякал. Довякались мы правда потом оба, но тем не менее сам факт… В Москве когда прижали эти пидоры, тоже вопрос был домой по пакетам отправят или сами поедем, но он ни разу тогда не дал повода в себе усомниться… километр меня с ножевым на себе тащил… С экономами пару раз закусились, не спасовал… И те ебучие левые фуры… ему тогда гарантию сам полковник давал, что если он сдал бы меня, то меня бы сразу отправили по этапу на десятку строгача, а его домой. И он не сдал, Рамиль. Тогда не сдал, какого хуя сейчас? Да еще так тупо с этой шлюхофермой? Он знает гораздо больше такого, за что меня реально за яйца мусора могут подвесить. Сам говоришь, что не было уверенности из-за чего и как надолго меня закрыли. Где логика? В тот раз заложил бы меня и спокойно отметал бизнес, пока мне приговор бы зачитывали… А сейчас, только какая-то уебищная попытка ареста и ты говоришь…

— Уебищная попытка, чтобы ты на него не подумал. А за прошлое говорить не нужно. Тогда у тебя не было в собственности конденсатного месторождения, Паш. — Тихо оборвал его Рамиль.

Именно тихо. И именно оборвал. Потому что Паша едва заметно болезненно поморщился принимая эту единственную разумную причину, почему его друг попытался отмести его бизнес. Я согласно посмотрела на Рамиля, мрачно отсалютовавшему мне рюмкой. Он занюхал бужениной и, не глядя на Пашу, негромко продолжл:

— И это было все до. До того момента, когда вы бабло срубили. И Паш, ты помнишь, что он сделал спустя год, пока ты на неделю из страны уехал. И сейчас он неделю сухариться, потому что уходить не хочет с учредителя. Ему станция позарез нужна, видимо, надеется, что я, что ли, на ней останусь, потому что сам он нихера не рубит в этом. Вот и воспользовался первой попыткой, пока тебя мусора прессуют, переиграть по части собственности на станции.

Деньги. Все из-за сраных ебучих денег и человеческой жадности. Я видела, как разрывает Пашу, перечислявшего тяжелые моменты, когда Костя его не предал, хотя, так понимаю, мог бы и даже без последствий. И сейчас Коваль отчаянно не хотел принимать одну простую истину, которую говорил мне сам совсем недавно- дружбы в бизнесе нет. В голове стучали его слова о том, что когда партнеры достигают определенных высот, рано или поздно один из них обязательно начинает зариться на карман другого. Он говорил об этом спокойно, он это знал, хотел отодвинуть от этого Костю. Не успел. И не желал принимать факт предательства. Блядь, такой сильный, умный, продуманный… И такой… человечный. Дурак. Разве так можно? Он же прекрасно знает правила жизни и что люди скоты. Сам же говорил, что большие деньги развращают. Так какого хуя тебе так больно, Паш?..

А ему было больно. Но Рамиль, что-то негромко продолжавший вещать этого не видел. Это вообще было трудно уловить в потемневших напряженных глазах под сенью ресниц. Он, наконец, поверил, что его друг его предал. Уголок губ досадно дернулся, а кожа слегка побледнела. И я почувствовала, как холодит мою кровь легкое эхо бури, подкосившей его. Как мне сейчас хочется обнять его, впитать и растворить в себе те остатки безжалостной, равнодушной и жестокой правды, что так по нему била. Он поднял на меня взгляд. И разозлился.

— Еще раз посмотришь на меня с такой жалостью… — яростно прошипел он. — Что? Жалко? Что твой мужик лох и неудачник?

Я торопливо напустила на лицо маску непроницаемости. Основы психологии мы изучали. И этот тип реакции на стресс и боль, проявляющийся агрессией мне был знаком. Никакой провокации. Никакой. Иначе все закончится плачевно.

— Заткнись уже. — Зло рявкнул Рамилю и, поднявшись из-за стола и подойдя к его креслу внезапно запустил руку в карман его куртки, выуживая пачку сигарет. — Сука, два года держался. Толстому уже за это морду набью.

И стремительно вышел из дома.

Рамиль, тяжело посмотрев на угрюмую меня, наполнил рюмку и придержал меня за локоть, когда я поднялась, чтобы пойти вслед за Пашей.

— Подожди пару минут, дай ему в себя прийти. Он так и будет крыситься, если не дать ему время успокоиться. — Негромко произнес Рамиль и, опрокинув в себя текилу, посмотрел в окно замоей спиной невидящим взглядом. — Пашка умный мужик. Наверное, самый умный из всех, кого я встречал… — тихо проронил он. — Но такая вера его сгубит, Маш. И это уже не первый раз, когда он лоханулся с друзьями. Тогда, правда, вопрос он решал радикально… Но с Толстым он даже поверить не может.

Мурашки пробежали по спине. Ошибаешься, Тимон. Здесь он как раз-таки поверил. Но не принял. Выдохнув, я отняла свою руку и пошла за Пашей.

Он стоял на крыльце, свесив кисти с перил и глядя на багровые разводы в небе от закатного солнца. Уже спокойный. В пальцах правой руки тлела наполовину скуренная сигарета. Он неотрывно смотрел в небо и молчал. Я встала рядом и зябко поежилась от холодного порыва ветра. Он слабо усмехнулся и, выпрямившись, притянул меня спиной к своей груди, натягивая одной рукой ветровку на мое тело, а второй рукой приблизил сигарету к губам и сделал глубокую затяжку. Мало выдохнул и чуть покачнулся. Я сжала пальцы его руку удерживающие ткань ветровки на моей груди.

— Паш? Нормально?

— Да, в голову просто ударило. Давно не курил. — Вторая рука с сигаретой тоже обняла меня.

Положил подбородок мне на макушку и протяжно выдохнул.

— Кис, никогда не жалей мужчину. — Тихо, но твердо произнес он. — Это унижает. Лучше уж сделай вид, что ничего не замечаешь. Хотя бы это. Только не жалей никогда, поняла?

Я, с трудом сглотнув, медленно кивнула. Паша снова затянулся и, затушив сигарету, оставил ее окурок на мраморе перил.

— Пиздец. — Негромко пробормотал он, зарываясь носом мне в волосы. — Если Толстый и вправду… Нет, этому должно же быть объяснение.

— Паш, он… документы о собственности просил. — Так же тихо произнесла я, не желая давить ему на мозоль, но больше всего не желая, чтобы он продолжал обманываться.

Коваль скрипнул зубами и я замолчала, крепче сжав его руку.

— Ты успела выпить? — внезапно спросил он.

— Нет, а что? — настороженно отозвалась я.

— За руль сядешь. К нему домой съездим. Он Кристинке всегда докладывается, куда уезжает. — Отстранился и открыл дверь, ожидая, когда я войду в коридор, и слабо ухмыльнулся. — Каблук, хули.

Я хохотнула заходя в дом и получив шлепок по ягодице.

До дома Захаровых мы добрались минут за тридцать. На улице уже царствовала ночь, а в машине Паши витал слабый неприятный запах талуола, канистру которого он забыл вытащить из багажника.

— Ты глянь, тачка Толстого стоит. — Тихо хмыкнув на белый внедорожник через машину от нас, произнес Паша. — Может дома отсиживается, а, Тимон?

— Херня. Телефон пробили. Последний раз он был на трассе за городом. Там, кстати, и мобильник его нашли.

— А хули ты молчал? — нехорошо присвистнув, спросил Паша, поворачиваясь к Рамилю.

— Потому что мне об этом только сейчас сообщили. — Язвительно отозвался тот, продемонстрировав Ковалю экран мобильного с сообщением.

Припарковав Пашин мерин напротив подъезда, и бросив взгляд в боковое зеркало, я заметила, что Кристина вышла из своей машины недалеко от подъезда, и подхватив из багажника пакет с продуктами, направилась к входной двери. Сообщила об этом курящим мужикам.

Когда Кристина поднялась по ступеням к двери, мы вышли из машины. Я окликнула ее и она обернулась, немало удивившись при нашем появлении. Но обеспокоенной, как в тот день, когда Рамиля Костю и Пашу одновременно в ментовке закрыли, она совсем не выглядела, что немного напрягло. У нее муж пропал так-то. Или это он только для нас пропал?

— Привет всей компании. — Весело улыбнулась она, почему-то задержавшись чуть нахмуренным взглядом на Паше. — Зайдете?

— Да нет, заходить не будем. — Вполне себе доброжелательно улыбнулся Паша, вставая рядом со мной и приобнимая меня за плечи. — Кристин, солнце, а где Костя?

— Э-э-э… я вообще-то думала, что он с тобой полетел. — Неуверенно ответила Кристина. — Он вчера вечером сказал, что опять на Ямал…

Пашу пошатнуло. Я посмотрела на его мертвенно бледное лицо с полыхающими изумрудами глаз. И не поняла, что с ним. Только ощутила, что сердце забилось чаще. И у него и у меня.