Первым заговорил Джеймс, старший из Розиных сыновей.

– Мисс Эмма, дедушка сказал Анне, что у нее будет собственный пони, а у меня только через год. Он сказал, что пока я буду учиться ездить на Аннином, а потом посмотрим… он так и сказал – посмотрим!

Анна была вся красная от возмущения; обычно это был чистый и аккуратный ребенок, а сегодня на ее щеках виднелись бороздки от слез.

– А Джеймс сразу же побежал к маме, и, конечно же, она сказала, что у него тоже должен быть свой пони… Она скажет папе, чтобы он ему купил. Это нечестно, мисс Эмма!

Она бросилась ко мне, и руки мои сами потянулись, чтобы принять ее в объятия. Но и Джеймс не отставал от нее, дергая меня за рукав и требуя своей доли внимания.

– У меня должен быть пони, мисс Эмма, потому что я мальчик! Ведь ты не станешь уговаривать маму, чтобы она передумала? Ну пожалуйста, мисс Эммочка, это так важно! – он все более настойчиво дергал меня за рукав.

Я примирительно похлопала его по плечу.

– Посмотрим, Джеймс, посмотрим…

Обняв этих двоих, я посмотрела на порог, где остановились еще два Розиных сына – трех и четырех лет. Они выжидательно молчали, прекрасно понимая, что, пока Джеймс не закончит, им лучше не стоит встревать. Против старшего брата они были словно в негласном сговоре, предписывающем каждому из них заступаться за другого.

– Генри… Вильям… А вы не хотите сегодня меня поцеловать?

Они тут же как сорвались с цепи и бросились ко мне, почти оттолкнув Джеймса. Они целовали меня, как всегда получается у маленьких, мокрыми губами, обхватив руками за шею.

Пока они толпились вокруг моего стула, я не сводила глаз с их милых мордашек, которые так любила. Каждый день я ревниво изучала все их черточки, боясь упустить хоть малейшее изменение. Они были так хороши, так красивы, мои ненаглядные птички, так непосредственно переменчивы! Они взяли от Розы и Тома все самое лучшее, но я сама ощущала себя и их матерью, и отцом одновременно.

– Анна, – сказала я, – девочке не годится появляться на улице с таким лицом. Давай-ка вытрем слезы.

Достав платок, я вытерла следы от слез на ее щеках. Видя, что я не собираюсь ее бранить, она расслабилась и успокоилась. У меня было совершенно особое чувство к маленькой Анне. Она не знала, что была тем самым ребенком, из-за рождения которого я потеряла собственное дитя, не знала также, что моя любовь к ней была продолжением любви к Розе, в свое время так печально закончившейся. Но она понимала, что я особенно нежна с ней и даже готова заступаться за нее перед матерью.

– Ну так как же, мисс Эмма, как же пони? – не унимался Джеймс. – Ты скажешь дедушке, что мне тоже нужен пони?

В свои пять лет Джеймс обладал точеным, редкостной красоты лицом, но выглядел таким самоуверенным и даже почти самодовольным, что походил на какого-то рассерженного купидона, вопиющего перед Богом. Он был умным, способным, хотя и чрезмерно высокомерным ребенком. Наверное, он был зачат в одну из тех ночей, когда Роза отчаянно предавалась страсти с Томом, после того как Адам ответил ей отказом и бросил ее, уехав один из Лангли-Даунз; это было шесть лет назад. Иногда я думаю, что Роза уже носила его в себе, только еще не знала об этом, когда просила Адама взять ее с собой. Вот поэтому каждый раз, когда я взглядывала на Джеймса, приходившее воспоминание было не из приятных. Конечно, его я тоже любила, но все же не так, как Анну.

Бен повернулся наконец от буфета, куда он прятал бутылку виски.

– Добрый день, мисс Анна, – сказал он и вежливо поклонился ей.

Она ответила на его приветствие, сделав изящный книксен. Кроме случаев, когда она особенно волновалась, манеры ее были безупречны, что составляло гордость для дедушки Джона Лангли. Поняв это, она удвоила усилия в этом направлении; в борьбе за первенство между нею и тремя ее братьями, а также в неосознанном соперничестве с матерью, она использовала все свои преимущества. С рождением трех красивых здоровых внуков Джон Лангли и думать забыл о разочаровании, постигшем его, когда первенцем вместо долгожданного мальчика оказалась Анна. Теперь он гордился ее умом и красотой. Она была похожа на Розу, только еще более нежная, чем мать. Для Джона Лангли она была маленькой женщиной, которую он мог любить и обожествлять без того тайного неудобства и досады, что он испытывал в отношениях с ее матерью. Как и все дети Розы, она была черноволосой и белокожей – черты скорее Магвайров, чем Лангли.

– Добрый день, Джеймс… Генри… Вильям, – каждому из них Бен пожал руку.

В присутствии детей его элегантные манеры проявлялись особенно ярко. Он даже убирал в буфет свою бутылку с виски и смиренно пил с нами чай. Вильям забрался к нему на колени и закатал чулок, чтобы продемонстрировать содранную коленку.

– Это Джеймс меня толкнул, – объяснил он и повернулся к Бену за сочувствием.

Бен сокрушенно покачал головой, а я приложила палец к губам и сказала:

– Тш-ш, Вильям… разве можно рассказывать такие вещи?..

– До он вообще ябеда, – презрительно сказал Джеймс, – даже мама говорила!

Поток их детских новостей не прекращался, пока Сюзанна не внесла поднос с чаем. Няня, всегда сопровождавшая их на послеобеденной прогулке, привычно ждала внизу, и пока они были здесь, со мной, они в полной мере наслаждались свободой, которая, как им было известно, сразу же исчезнет, стоит им добраться до классной комнаты в доме Лангли. Здесь, у меня, каждый из них имел свой маленький мир. Они уже не были младенцами, знали толк в игрушках и книгах и здесь находили их для себя во множестве. Это были и деревянные зверюшки, вырезанные для них Адамом, которых они пытались мастерить и сами.

– Я выучил еще одну страницу, мисс Эмма, – сказал Джеймс, – давайте я расскажу.

Он пододвинул стул поближе к моему, затем подошел к книжной полке и взял там свою детскую библию. Разложив ее передо мной на столе, он сел рядом и слегка прочистил горло.

– Господня земля и что наполняет ее…[1]

Я увидела, что он водит по строкам пальцем.

– Джеймс, ты должен не считывать, а рассказывать наизусть!

– Я почти читаю. Вчера я попросил Анну, чтобы она перед сном прочитала мне это место семь раз, пока я не запомню все слова. Семь ведь счастливое число, правда, мисс Эмма?

Читать он научился за этим столом, или почти читать, как он сказал. Я посмотрела на Анну, перебиравшую ленты на шляпке своей куклы, для которой она сама сшила одежду. Вильям уже слез с колен Бена и утащил его к столику в углу, где Генри составлял картинку-загадку, специально приготовленную для них. В свое время они с Вильямом построили на нем домики и крепость из моих гроссбухов. Сюзанна Хиггинс помогла им сделать игрушечных солдат из ненужной бумаги, обнаруженной ими в корзине. Бен повесил на стену карту Соединенных Штатов и прикрепил к ней флажки, представляющие силы Союза и Конфедерации. По ним они изучали военное искусство и теорию. Джону Лангли не особенно импонировал тот факт, что его внуки под чутким руководством Бена принимают сторону союзных войск, однако он не вмешивался. Возможно, он понимал, что именно здесь, в этой неопрятной комнате, среди беспорядочно разбросанных гроссбухов и чайных чашек, его внуки получают самое разностороннее образование, здесь они в большей степени познают мир, чем рядом с бесцветной женщиной, нанятой к ним в гувернантки. Джон Лангли сам добился успеха благодаря своим способностям и хотел, чтобы его внуки были такими же. Думаю, это была единственная причина, по которой он не накладывал запрета на их ежедневные встречи с Магвайрами. После неудач с воспитанием Тома и Элизабет он стал мудрее и теперь понимал, с какой пользой проводили дети время в обществе Бена и меня, как важно для них было с ранних лет почувствовать и атмосферу магазина Лангли, и жизнь гостиницы возле Конного завода. Он не вынашивал планов отправить их учиться в Англию, как сделал уже однажды с их отцом и теткой Элизабет. Джон Лангли собирался научить их существовать в том мире, где им предстояло жить.

Джеймс продолжал перелистывать страницы. Он нашел еще одно знакомое место, и его звонкий голосок зазвучал с новой силой:

– При реках Вавилона, Там сидели мы и плакали, Когда вспоминали о Сионе…[2]

А где находится Вавилон, мисс Эмма? Анна ответила ему за меня, и довольно презрительно:

– В Библии, где же еще!

– Ну уж нет, в Библии нельзя находиться, это я точно знаю!

Но Анна уже не слушала его. Она прислушивалась к звукам на лестнице, и это был голос Розы, вернее, даже не голос, а что-то неуловимое – запах ее духов или шуршание шелковых юбок.

– Это мама! – сказала она и сразу вся подобралась, быстрым движением вытерла лицо еще раз, используя юбочку своей куклы.

Затем дверь распахнулась и появилась Роза.

– Ну, как тут мои птенчики? – она протянула руки, и все они гурьбой бросились к ней – Анна, Джеймс, Генри и Вильям; каждый спешил получить свой законный поцелуй в щеку. Она посмотрела поверх их голов на меня, и в ее торжествующем взгляде читалось напоминание о том, что именно она их настоящая мать и что, вот, мол, посмотри: стоит мне лишь распахнуть объятия – и они сразу же в моей власти. Она никогда не теряла способности очаровывать собственных детей. Даже при том, что она уделяла им за день каких-нибудь десять минут, она ухитрялась сделать так, чтобы эти недолгие мгновения казались им настоящим волшебством. С Розой они не позволяли себе хныкать и капризничать; все они наперебой старались показаться ей в лучшем виде и продемонстрировать свои последние достижения. Если они плохо себя вели, то она уходила, а если хорошо, то источала нежность и даже иногда пела для них. В их глазах, как и в глазах других, она была необыкновенной красавицей. Она казалась им почти неземной со своими шелками, драгоценностями и экзотическими ароматами духов. Они с трудом верили, что это их мать; как будто бы она могла в любую минуту исчезнуть, как исчезает прекрасная картинка, стоит только захлопнуть книгу.