Глядя на идущего Адама, я забыла, что стою у окна, что вокруг меня застыла послеполуденная тишина; в глазах у меня замелькали какие-то яркие всполохи, после чего я уже не могла больше сдерживать переполнявшие меня чувства.

– Я люблю тебя, Адам! – проговорила я вслух.

Нахлынувшая на меня волна облегчения и радости казалась мне столь мощной, что я думала, она непременно достигнет и Адама, заставив его обернуться и помахать мне рукой. Но этого не случилось; они продолжали идти, и низкий звук их голосов был таким же мерным, как дыхание спящего ребенка за моей спиной.


Сначала я не прислушивалась к разговору в соседней комнате, когда лежала вечером в своей спальне и ждала Адама. Он должен был вскоре закончить дела в кабинете у Джона Лангли и подняться ко мне наверх. Я ждала его терпеливо, все еще полная надежды, вдруг охватившей меня сегодня в комнате Анны, и не переставая думала о нем, зная, что через несколько минут мы уже будем вместе. Однако постепенно я осознала, что какой-то посторонний звук все время отвлекает меня от приятных мыслей; это были голоса, и их резкие интонации и тембр все сильнее били мне по ушам. Мое окно, как и окна всех спален в этом доме, выходило на веранду второго яруса; по соседству от меня располагалась спальня Розы. В теплые ночи окна наших комнат были постоянно распахнуты настежь – это был единственный способ спастись от духоты. До этого времени каждая из нас занимала свою отдельную комнату, и до меня долетали лишь обрывки песен, которые она напевала, но сейчас с нею был Том, и разговор у них шел явно на повышенных тонах. Я поняла, что уже невозможно остановить их семейную ссору, и слышала каждый ее звук.

– … и почему ты не можешь быть такой же, как другие женщины?

– Другие? Какое мне до них дело?

– Да уж, наверное, никакого. Это-то и ужасно! Другие женщины были бы счастливы на твоем месте… ребенок, дом – что еще надо? А ты? Ну почему тебе нужно все время бросать нас и куда-то сбегать? Все эти посещения Пэта у Мэта Суини не более чем предлог, такой же, какие ты придумывала в Мельбурне, чтобы встречаться с этой свиньей Чарли Гринли.

– Господи, Том, неужели ты не понимаешь, что я просто не могу проводить целый день за шитьем и чтением? Я создана совсем не для этого. Я…

– Знаем мы, для чего ты создана! – Он со стуком задвинул ящик комода. – Тебе нужны мужчины, да-да, Роза! Вот и весь твой интерес. Мужчины и мужчины… А мужа тебе не хватает.

– Это ты-то – муж? – презрительно сказала она, после чего раздался ее издевательский смешок, заставивший меня содрогнуться, да, наверное, и самого Тома.

Я зарылась головой в подушку и попыталась заткнуть уши простыней. Я сделала это даже не потому, что устыдилась того, что подслушиваю, а просто чтобы не слышать их возбужденных упрекающих голосов. Но звуки все равно проползали в мое сознание, и было невозможно от них избавиться.

– Другого мужа у тебя нет. Так что уж извини, – сказал Том. – И когда-нибудь ты это поймешь, Роза. Рано или поздно ты все поймешь. Не получится у тебя иметь то, чего ты хочешь. Когда-нибудь тебе все равно придется довольствоваться тем, что есть.

– Не понимаю, про что это ты! – раздраженно сказала она.

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Вернее, о ком. Я имею в виду Адама.

Услышав это имя, я так и подскочила на кровати и сразу же навострила уши, чтобы дальше не пропустить ни слова.

– Адам?..

– Да-да, Адам! Кто же еще? Бог свидетель – я был дурак, когда радовался, что ты закрутила роман с этим Чарли Гринли, и наивно полагал, что ты забыла об Адаме. Но я ошибался… С самого начала, еще на Эврике, ты хотела его получить, И сейчас тоже…

– Это не так, Том! Это не так! – кажется, ее проняло.

– Действительно не так – у меня вечно все не так! Но вижу и слышу я пока хорошо. Ты помнишь, как ты вела себя, когда мы только приехали? Думаешь, никто этого не заметил? Вокруг тебя не слепцы и не дети!

– Но это неправда! Я не видела Адама много месяцев… и вообще мы ни разу не встречались с ним один на один! Разве ты не знаешь, Том? Мы еще ни разу не оставались наедине…

– Тем не менее это не мешает тебе постоянно быть вместе с ним в мыслях! Если бы Адам не был таким постным пуританином, он бы уже давно купился на тебя. Конечно, он всегда предпочитал совершать только праведные поступки, но ведь мужчина же он, черт возьми! Не кажется ли тебе подозрительным, что он избегает тебя? Ведь он просто боится. А ты знаешь это – и ждешь, когда он наконец не выдержит. Надеешься, что когда-нибудь он не устоит.

Покрывшись холодной испариной, я с ужасом слушала, как Том говорит те самые слова, которые я не решалась сказать даже себе самой. В его устах все мои давние опасения и страхи становились реальностью. Поняв, что мои сегодняшние радужные надежды пошли прахом, я в отчаянии закрыла лицо руками.

За стеной на некоторое время воцарилось молчание. Я решила, Роза начнет оспаривать его слова, но она и не подумала. Наверное, это было бы для меня слабым утешением, и все же мне хотелось, чтобы она ему возражала. Тогда бы мы с Томом могли беспрепятственно продолжать наш общий взаимообман. Однако случилось по-другому. Сначала в голосе Тома слышались гнев и отчаяние; теперь же в нем была мольба и даже слезы.

– Я не хочу, чтобы все было так, Рози… – говорил он, но я уже не могла расслышать всех его слов. – Если бы ты знала, как я тебя люблю… даже такую, все равно люблю… ты только позволь мне любить тебя…

Дальше он перешел почти на шепот, но по интонациям я поняла, что он просит и умоляет ее. И я ненавидела Розу за этот позор, к которому она толкала нас всех, за то, что она делала с Томом, заставляя его так унижаться.

Когда заговорила она сама, я, кажется, знала наперед каждое ее следующее слово. Она тоже говорила негромко, но слишком уж часто мне приходилось слышать от нее подобные разговоры, поэтому я без напряжения все разобрала.

– Будь снисходителен ко мне, Том! Я ничего не могу с собой поделать. Только ты один можешь мне помочь, – теперь уже в ее голосе звучала просьба.

Я хорошо знала этот тон! Она молила, убеждала, прекрасно сознавая, что для того, кто ее любит, это – сладкий плен.

– Ах, Боже мой, Рози! Да ради тебя я…

– Иди сюда, иди ко мне, Том!

Больше слов уже нельзя было разобрать – только торопливое воркованье голосов и долгие паузы, которые были, впрочем, красноречивее всяких слов. Я слышала все, даже более чем все. Их страсть была шумной – в ней смешались жалобные скрипы, казалось бы, монументальной дубовой кровати, тихие вскрики Розы, похожие больше на восторженный смех, и низкий голос Тома, нетерпеливо и исступленно изливающего свою похоть.

Не в силах больше этого выносить, я выбежала из спальни и села в темноте на ступеньку лестницы. Я решила, что лучше уж дождусь Адама здесь, и устроилась, положив голову на сложенные руки. Меня охватывала непереносимая зависть к Розе, потому что она могла вот так, играючи, завоевать любого, кто был ей нужен. Сейчас она успокоит Тома, убаюкает все его опасения, и он снова будет уверен, что она в его власти. Она могла позволить себе быть безрассудной и отчаянной, зная, что в самый последний момент ее удержит инстинкт самосохранения. Как я ненавидела ее за это умение обманывать нас и потом увиливать от возмездия!

Заметив внизу свет от свечи, которую нес Адам, я встала со ступенек и отошла к окну. Он не должен был видеть меня расстроенной. Это стало бы для него только лишним поводом, чтобы переметнуться к Розе.

– Эмми! Что ты здесь делаешь?

Я повернулась к нему и с улыбкой протянула ему руку. На мне была батистовая рубашка, подаренная Сарой Фоли еще на Эврике, – она наполовину состояла из кружев. Я знала, что мои волосы в теплом свете свечи всегда отливают рыжим, к тому же перед тем, как лечь, я расчесывала их не меньше получаса. Я даже надушила запястья и шею.

– Мне не спалось, – сказала я, – и я подумала, что дождусь тебя здесь.

Губы его тронула улыбка.

– Ты странная женщина, Эмми! Иногда мне кажется, что я совсем тебя не знаю.

– Может быть, и не знаешь. Или привык к мысли, что я всегда такая же, какой была на Эврике. Но на самом деле существует много разных Эмми… их надо только разглядеть.

Я подошла к нему и, встав на цыпочки, поцеловала его в губы. По моему телу пробежала радостная волна, потому что он сразу ответил на мой поцелуй. Свободной рукой он обхватил меня и с силой прижал к себе, не отнимая от моих губ своего жадного рта.

– Эмми, малышка моя… Пойдем спать… Я так долго не был с тобой. Так долго, Эмми…

Но только он открыл дверь спальни, как снова послышались звуки, из-за которых я вынуждена была уйти. Тело Адама сразу напряглось, он широкими шагами подошел к окну и яростно захлопнул его. Теперь он набросился на меня с какой-то неистовой страстью, в которой я ощутила не любовь и нежность, а скорее изголодавшуюся плоть. И я уже не в первый раз почувствовала, что на моем месте он представляет Розу. Но я все же принимала его любовь, принимала ее такой, какой она была. Ведь во мне тоже просыпалась своего рода страсть – это было отчаянное желание удержать его, сохранить его, уберечь его от Розы. И еще – зачать в себе его ребенка. Уснули мы в полном изнеможении.


Закончив писать последнее предложение, продиктованное Джоном Лангли, я перечитала его, а затем передала бумагу ему на подпись. Это было письмо его агенту в Сингапур – последнее из того множества писем, списков, документов и распоряжений, что мне пришлось писать под диктовку за эти три дня. Все они должны были отправиться в плавание вместе с Адамом. Было еще только полвосьмого утра; час назад мы завтракали при свечах. После этого Адам получил от Лангли последние указания и отправился на конюшню привязывать к седлу вещи.

Джон Лангли подписал письмо и отдал его мне.

– Спасибо, мисс Эмма, – сказал он, – это уж точно последнее.