А потом приехал кучер Лангли, Хиггинс.

– Из бухты Хобсона сообщили, мисс Эмма. «Энтерпрайз» причалил.

Я надела шляпку и поспешила с ним вниз по лестнице; из жалости мне пришлось взять с собой и Кона, хотя в такую минуту мне никто не был нужен. Внизу Кейт поджидала Хиггинса с кружкой эля.

– Откуда ты знаешь, что причалил?

– Так сообщили мистеру Лангли. А он послал главного клерка сказать, чтобы я сразу же нашел мисс Эмму. Он велел мне отвезти вас в бухту Хобсона.

Я резко остановилась.

– Это Джон Лангли велел?

– Да, мисс Эмма.

– Ну, сегодня на небе будет две луны! – заметила Кейт.

Итак, в бухту Хобсона я приехала в большой повозке Лангли, запряженной парой знаменитых серых коней. Кон был вне себя от восторга. На голове каждого коня красовался большой серебряный шлем с серебряными же колокольчиками, так что, наверно, Адам сначала услышал, а потом только увидел нас. Едва повозка прогрохотала к причалу, как я соскочила с нее и бросилась к Адаму. Он уже сходил по трапу ко мне навстречу. На глазах у всей команды мы совершили церемонию встречи, и лишь позднее, в каюте, смогли дать волю чувствам. Я ощущала тогда, что руки Адама обнимают меня с неподдельной страстью.

– Эмми, дорогая, – промолвил он, на минуту сжимая меня со всей силой. – Как хорошо быть снова дома!

«Дома», произнес Адам, и я с любовью прошептала это слово про себя, радуясь, что он связывает его со мной и с тем местом, куда приехал. Я теснее прижалась к мужу, желая передать ему всю свою радость, но топот ботинок Кона по трапу заставил нас отпрянуть друг от друга.

Мы уселись за крошечный столик, за которым обычно обедали Адам и его первый помощник мистер Паркер, ретировавшийся почти сразу после того, как Адам мне его представил. Мистер Паркер должен был проследить за высадкой на берег, так что некоторое время Адам мог свободно посидеть с нами за столом, поболтать и выпить немного вина. Пока Кон не спеша исследовал тесную каюту, рассматривая койку Адама из красного дерева, крошечный камбуз и шкаф со специальными полками для тарелок и стаканов, мне надо было о многом рассказать мужу, в основном о Магвайрах. Больше всего Кона заинтересовало содержимое капитанского туалетного столика. Он глядел на Адама с благоговением, как будто только сейчас осознал, что значит быть капитаном корабля, пусть даже такого маленького. Кон даже сравнил его с королем. Я быстро взглянула на Адама и по выражению его лица поняла, что почти так оно и было. Уж если однажды доведется властвовать в этом скрипучем и качающемся царстве, ничто уже не может сравниться с этим ощущением. И когда я увидела безупречный порядок в каюте, где блестели и дерево, и медь, порядок, который не смог бы нарушить даже шторм, так как все здесь было на запирающихся полочках, решетках и винтах, – я начала лучше понимать человека, за которого вышла замуж. Вот в этом мире он и вырос. Маленького, его, наверно, как и Кона, брали встречать отца из плавания. И так же, как я старалась, чтобы наш дом хоть как-то походил на этот мир, делала, должно быть, и мать Адама. Все это формирует характер мужчины и дает ему образцы поведения, которым потом трудно противостоять. Я стала лучше понимать, почему иногда Адам бывал так суров и непреклонен.

Назад в повозке Лангли он с нами не поехал. До темноты оставалось еще много разгрузочных работ, которые должны были продолжиться и завтра. Адам пообещал вернуться домой вечером, а затем прибавил:

– Сначала я должен быть с докладом у мистера Лангли – у него дома. – Адам взглянул на меня поверх головы Кона. – Меня звали остаться обедать, но я сказал, что уже приглашен.

– Ах, Адам! Зачем же было отказываться! Такая возможность…

– В родном порту я не хожу на обеды без жены. Он по-прежнему был упрям и несгибаем, но в то же время он был прав.


Я оставила окна незашторенными, чтобы Адам, возвращаясь по переулку, мог увидеть свет. Было очень тихо, когда я его ждала. Магвайры были заняты до закрытия гостиницы; Кейт тактично передала мне, что они увидятся с Адамом завтра. Я отослала Кона домой и сидела одна, когда в переулке послышался свист Адама.

Он привез несколько бутылок вина, пару перчаток, которые купил мне в Сиднее, и медный дверной молоток. Молоток рассмешил нас обоих. Эта тяжелая, богато украшенная вещица казалось совершенно нелепой в нашем хлипком домишке.

– Ну вот, – сказал Адам, привинтив молоток на его место, – теперь будут говорить, что от особняка у нас есть только дверной молоток, но по крайней мере хоть он у нас есть.

Он начал рассказывать о Джоне Лангли.

– Старик был очень вежлив, – промолвил Адам так, словно не хотел признать этот факт. – Да это и понятно, ведь плавание вышло очень удачным. Мы заработали кучу денег на одной только доставке грузов для других фирм, которые мы везли помимо товаров, что он заказал для своих собственных складов. Лангли поговаривал о покупке еще одного корабля – покрупнее, чтобы возить отсюда шерсть домой, на английский рынок. Сказал, что ему не хочется платить посреднику.

Я облизала внезапно пересохшие губы.

– Ты будешь… Этот корабль будет твоим, Адам?

– Ну, об этом мы пока не говорили. Конечно, решать ему, но я бы не отказался.

Я не протестовала. Это входило в наш брачный договор; я была готова к тому, чтобы надолго провожать его. Никаких возражений от меня и не ожидалось; так уж воспитали Адама, и жить по-другому он бы не смог. К тому же он был еще слишком молод, чтобы стремиться оставаться поближе к родному порту.

В ту ночь я сказала себе, что смогу провожать его еще много раз, если возвращения всегда будут такими, как это. Тогда мы были очень близки, нас соединяли и страсть, и умиротворение. В неге и покое любви я верила, что Роза забыта. Я знала, что смогу удержать его и что Адам будет любить меня до тех пор, пока Роза оставит нас предоставленными самим себе. Мы будем создавать свой собственный мир и наслаждаться им, пока в наши жизни снова не ворвется эта разрушительная сила, пока ее красота совсем не измучит Адама. А все остальное я смогу выдержать: его амбиции, стремление властвовать в своем собственном мире кораблей и беспокойную страсть к путешествию и движению. Против этого я не боролась, потому что сама служила лишь дополнением ко всему этому. Я представляла собой нечто надежное и основательное, на что Адам мог вполне положиться, такое же прочное и долговременное, как его собственность, как дверной молоток, который он купил. Со временем я смогу стать таким центром, таким якорем в его жизни, что буду присутствовать в каждой его мысли. Все это я говорила себе, засыпая в ту ночь.


Было жарко и солнечно, когда мы проснулись на следующее утро. С улицы доносился шум и проникала пыль, но меня все это теперь нисколько не беспокоило и даже казалось родным. Однако Адам, взглянув с постели вверх на наш потолок, который весь был в пятнах, нахмурился.

– Не хочешь ли ты уехать отсюда, Эмми? Ведь здесь тебе, наверное, плохо. В этом плавании я заработал сто пятьдесят фунтов. Так что мы могли бы подыскать себе домик где-нибудь чуть дальше от центра.

Идея казалась заманчивой. Так мы переехали бы подальше от Магвайров, а значит, и от Розы, если она задумает пожаловать в Мельбурн. Но я знала, что сам Адам не хотел в такой домик. Он привык всегда быть в центре событий, так же как и я. И мною вновь овладел страх, который, наверное, испытывают пустые, пыльные и безмолвные заросли кустарника, когда их с ревом пожирает огонь, – страх и одиночество. Я подумала, что лучше уж мириться с шумом и пылью Лангли-Лейн и быть поблизости каждый раз, когда «Энтерпрайз» входит в док. Нет, я бы не смогла стать просто женой в домике «где-нибудь чуть дальше от центра».

И я ответила Адаму:

– Мы уедем отсюда только тогда, когда нашим детям будет так тесно, что мы не сможем тут все помещаться.


Каждый день Адам работал на «Энтерпрайзе». Корабль разгружали, а затем загружали новыми товарами для отправки их в Гобарт, Лонцестон и Сидней. В трюм шло все: шелка и табак со складов Лангли для торговцев Земли Ван-Дьемена, шесть призовых мериносных овец и баранов с пастбищ Лангли для покупателя, который хотел попробовать развести эту породу у себя в Камдене, находящемся дальше от Сиднея в глубь страны. Из Сиднея же Адам собирался привезти чистокровного барана от одного из известнейших производителей Нового Южного Уэльса. Этого барана купил Джону Лангли его агент в Сиднее. Я изучила декларацию судового груза, проследила по карте, которую дал мне Адам, места назначения всех товаров и начала немного понимать схему торговли: шелковая лента, привезенная в Мельбурн из Гонконга, в конце концов появлялась в лавке при почте в каком-нибудь поселке за восемьдесят миль от Сиднея; хлопок из Калькутты, что хранился на складах Лангли, снова погружался на корабль, чтобы отправиться в поселение Сван Ривер в Западной Австралии, из которого в обмен на него везли пшеницу, она, в свою очередь, присоединялась к большим партиям зерна; это зерно плыло затем из Сиднея в Ливерпуль, где за него брали товары из железа, домашние горшки, каминные принадлежности, сельскохозяйственные орудия, топоры, машинки для шитья парусов, партию постельного белья и набивного ситца, часть которой пойдет на склады Лангли и потом начнет медленно распространяться по всему континенту. Мы находились здесь на краю земли – в тринадцати тысячах миль от Лондона, – но нам все же нужен был чайник, чтобы кипятить в нем воду, а им – здешняя шерсть для йоркширских фабрик. Так мы существовали и расплачивались за свою жизнь, отправляя им золото, а люди, подобные Адаму, являлись инициаторами и преобразователями, которые постепенно изменяли мир.

Теперь, в эти дни, времени не хватало. Оно мчалось стрелой – гораздо быстрее, чем я думала. По вечерам мы заходили к Магвайрам, слушали оркестр в Ботаническом саду рядом с Ярра или ходили в театр. Вместе со всей страной мы были рады узнать, что всех людей, которых судили за участие в событиях на Эврике, оправдали, а их имена вошли теперь в историю поселения. Это было хорошее время, но едва прошла неделя с тех пор, как приехал Адам, и я уже снова провожала его в порту. На этот раз со мною рядом стояла Кейт – все это время Ларри находился на севере страны. Я понимала, что скоро уже буду приходить в бухту Хобсона одна, чтобы привычно помахать рукой «Энтерпрайзу» и Адаму. Это будет просто одно из многочисленных плаваний, часть той жизни, к которой стремился Адам, а также и моей жизни.