Домик оказался крошечным, деревянным и даже некрашеным; он почти прислонялся к стене магазина. Единственная дверь выходила прямо во двор, а два незашторенных окна были завалены коробками. Прямо через двор на целых три этажа над домиком высилась глухая стена склада. Адам отпихнул коробки и отпер дверь; раздался недовольный скрип петель, и ему пришлось с силой на нее надавить, так как прямо у порога валялись груды газет. Мы протиснулись внутрь.

Уютный коридорчик вел в три комнаты; во всех них валялся хлам, оставшийся от старика. Пахло старьем, где-то в углу возились крысы. На полу в передней валялись ржавая кровать и изъеденный крысами матрац. Рядом с очагом виднелась кирпичная печь, имелся насос для воды и ведро под ним. Пробравшись через груды мусора, Адам принялся качать воду. Вскоре ржавая струя брызнула ему на брюки.

– Работает, – сказал он, с надеждой глядя на меня.

Я подошла помочь ему вытереть платком брюки, но он не дал. Он схватил меня за руку и заставил посмотреть ему в глаза.

– Ну что, Эмми? Сможешь здесь жить? Я пожала плечами.

– Ты забыл, что я пришла с приисков? Главное, здесь есть крыша над головой – пусть даже дырявая, пусть будет сыро, но все же она есть, и думаю, мы ее починим. Для начала достаточно.

Неожиданно он в отчаянии вскинул руки, показывая на покривившиеся от дождя половицы, осевшие дверные косяки, ржавый насос и доверху заполнившие комнаты груды газет, тряпья, старых котелков и выброшенных из магазина сломанных стендов.

– Так не пойдет, – сказал он. – Я не могу тебя здесь оставить.

– Мы все уберем, – возразила я. – Мусор сожжем. Ты и не узнаешь этот дом, когда мы хорошенько все выскоблим и заведем пару кошек.

Он смотрел на меня, все еще сомневаясь, но в то же время с надеждой.

– Ты сможешь, Эмми?

– Да, – ответила я.

Адам сдвинул на затылок шляпу.

– Если бы ты смогла… – начал он медленно. – Если бы ты устроилась здесь, было бы совсем другое дело – только на время, ты знаешь. Если бы мы скопили немного денег, Лангли обещал передать мне часть грузов, которыми я торгую. Это верный барыш, Эмми, и я мог бы сделать первый шаг. И тогда… подкопив немного, мы сможем занять еще денег и купить шлюп. Хотя бы для перевозки угля. Но главное, свой собственный, понимаешь? Свой собственный корабль, Эмми. – Он смотрел на меня, весь поглощенный этой идеей. – Подумать только! Мой собственный корабль.

Я поняла, что Адам поверяет мне свои мечты: это случилось впервые. Он был далеко в будущем, невероятно далеко, как тогда мне казалось. Но мысли Адама витали уже там, он все обдумал и твердо встал на этот путь. Начинался же его путь здесь, в этой маленькой мрачной лачуге. Если мы здесь останемся, это будет для Адама началом, его первым шагом. Я слишком его любила, чтобы позволить даже тени сомнения омрачить эту яркую мечту.

Мы заперли дверь и пошли назад по переулку, туда, где сгущающиеся сумерки превращались уже в темноту.

– Мы назовем его «Эмма», – промолвил Адам.

Я вся была в мыслях о том, как превратить эти грязные комнаты в нечто пригодное для жилья, поэтому спросила рассеянно:

– Что назовем – дом?

– Корабль, – ответил он. – Мы назовем мой корабль «Эмма».


Думаю, лучшими за все время нашего брака стали дни, когда мы обустраивали домик на Лангли-Лейн, а «Энтерпрайз» окончательно подготавливался к плаванию, – я считаю их лучшими, потому что мечты значили тогда больше, чем их исполнение. Мы были в большей степени счастливы тем, что видели в будущем, нежели тем, что осталось позади.

На другое утро после первого осмотра дома мы снова вернулись туда и принялись за дело. Мы не стали нанимать ни плотника, ни поденщицу, считая, что все необходимое сможем сделать сами. Мне было даже приятно опять вернуться к чему-то трудному и такому родному, что объединяло нас на приисках. Радостно было видеть Адама в старых бриджах и фланелевой рубашке, когда он карабкался на крышу чинить кровлю. Мы оба забыли о наших ранах. Я закатала рукава и больше уже не боялась показывать повязку.

Удивительно, как быстро мы завели на Лангли-Лейн друзей! Первыми стали кошки. Одна бездомная черная кошечка принесла к нашим дверям своего белого с черными пятнами котенка в первый же вечер, когда мы там остались. Наверно, ее привлекли запахи с кухни. Она смело вошла, высоко подняв хвост и грациозно переступая лапками. Осмотрев дом, кошка вернулась за детенышем, слабеньким существом, которое все время шаталось из стороны в сторону.

– Ну вот, – сказал Адам, – кошки у тебя теперь есть. Если и дальше так пойдет…

Кошку назвали просто – Ночка. А котенка – Старатель.

Затем мы подружились с возчиками Джона Лангли. Сначала мне не нравилось, что они весь день слоняются по аллее и по двору конюшни, жуют и сплевывают табак, а их хриплые голоса и смех эхом отдаются в высоких стенах. Пока Адам трудился на крыше, я стала вытаскивать коробки и мусор во двор. Некоторые поглядели на меня с любопытством, но ничего не сказали, по крайней мере до тех пор, пока не вышел Воткинс, ночной сторож из магазина, и не попытался помешать мне разводить огонь, чтобы жечь мусор.

Он знал о нашей с Джоном Лангли договоренности насчет дома, но был из разряда людей, которым доставляло удовольствие сознавать, что кто-то из Лангли живет не более чем в лачуге на Лангли-Лейн. Он уже окрестил нас «бедными родственниками».

– Эй, миссис Лангли, так нельзя! Вы тут все спалите. Это опасно!

Адам перестал колотить по крыше, а один или два кучера отлепили свои спины от стены, которую подпирали.

Я выпрямилась.

– Что же мне делать? Жить со всем этим?

Он пожал плечами.

– Что вам делать, меня не касается, миссис Лангли. Наймите кого-нибудь убрать – делайте что угодно, но жечь здесь мусор нельзя. Недолго и до пожара.

Один из возчиков тихо приблизился и так же тихо спросил:

– Кто говорит, что леди не может спалить здесь барахло, Воткинс? Ничего же не будет.

– Я говорю. Я отвечаю за это перед мистером Лангли…

Я не знала, что возчики враждовали с Воткинсом. Эта вражда оказалась мне на руку.

– Мы последим за костром, – сказал другой кучер. – С ведрами воды и всем таким. Нечего бояться.

Костер горел весь день, а рабочие таскали ящики и подбрасывали в него газеты. Когда чья-то повозка была готова отъехать и звали кучера, его место у огня занимал другой. Работа переходила из рук в руки, и они охотно за нее брались. Стоило кому-то из возчиков упомянуть имя Воткинса, и они сразу шли на подмогу. Поначалу Адам, наблюдая все происходящее с крыши, чувствовал себя уязвленным из-за того, что кто-то посягает на его обязанности, но в конце концов он нашел все это забавным. Он улыбнулся и помахал мне топором, а затем послал в «Корону» выставить всем по пинте эля. Наконец появился кладовщик и сообщил мне, что мистеру Лангли вряд ли понравится, что его люди набираются элем.

Итак, к концу первого дня мы нажили друзей среди возчиков и не очень опасных врагов среди начальства. К концу дня я стала «мисс Эммой» для большинства обитателей Лангли-Лейн.

Закончив чинить крышу, Адам стал проводить довольно много времени в доке, где уже завершался ремонт «Энтерпрайза». «Хороший корабль, – говорил он и трудился на нем наравне с рабочими. – Моему деду он бы понравился. Он любил хорошие корабли».

Так что теперь я часто оставалась в домике одна. На аукционах мы купили немного мебели – только то, что необходимо для начала. Насос уже исправно работал, а дымоход был вычищен. Я сшила занавески и белое покрывало для большой медной кровати, которую мы поставили в задней комнате. Адам остался доволен. Он был полон воспоминаний о доме в Нантукете, где родился.

– Моя мать тоже шила белые покрывала, Эмми. А цветные смотрелись лучше зимой, когда все было белым от снега.

Часто он недовольно поглядывал на наши старые протертые полы и вспоминал, что в их доме они были дубовые и навощенные. Я чувствовала, что тот дом начинает становиться моим соперником, и до блеска натирала лампы и подсвечники, каминные принадлежности и вообще все, что только было можно.

– Дом нужно немного покрасить, – сказал наконец Адам. – До отплытия «Энтерпрайза» я выкрашу его в белый цвет.

И он действительно его покрасил, воспользовавшись кучей советов и небольшой помощью возчиков. Теперь они регулярно приходили к моим дверям полюбопытствовать, что у нас нового. Один из них снабжал меня свежими яйцами и молоком из деревни. Возчики относились к домику, как к своему собственному, и Воткинс к нам больше не подходил.

– Ну вот, без меня тебе не будет одиноко! – смеялся Адам. – Так что вряд ли ты по мне соскучишься.

Один из кучеров, Хиггинс, сказал мне как-то:

– Моя жена говорит, что устала слышать о доме мисс Эммы и что пора бы помыть окна и для нее.

Когда пришло письмо от Джона Лангли, домик уже покрасили, отремонтировали входную дверь, заменили сломанную ступеньку. Он обращал наше внимание на ремонт, учиненный нами над его собственностью на Лангли-Лейн.

«Хотим напомнить вам, что ремонт проводился исключительно по вашему волеизъявлению и никоим образом не означает каких-либо претензий к владельцу по поводу возмещения убытков».

– Жадный старик! – воскликнула я. – Я и не прикоснусь к его деньгам.

– Таков уж он есть, – заметил Адам. – Этим Лангли дал нам понять, что мы не вправе что-либо от него требовать.

– Как будто мы собирались! Нам ничего от него не нужно.

Было и еще одно письмо, которое составляли мы сами накануне отплытия «Энтерпрайза». Адам уселся за наш большой стол и старательно написал письмо. Адресовал он его своим родным в Нантукет. Он писал о своей женитьбе, о доме, и, наконец, вот строка, которую я лучше всего запомнила:

«А завтра я принимаю на себя командование судном мистера Лангли – „Лангли Энтерпрайз“. Буду заниматься торговлей на Австралийском побережье».