Кэтрин Гэскин - Зеленоглазка

Все меня целовали, рассматривали мое платье и жали руку Адаму. Он постоянно был рядом. О Розе никто не вспомнил, и даже Адам выглядел вполне счастливым женихом. Дэн начал разливать приготовленный им пунш. Взяв ковш, он наполнял протянутые кружки, чашки и все, что людям удалось найти. После этого гости подняли свои кружки, и Дэн крикнул:

– За жениха и невесту!

Все выпили до дна. Затем были отдельные тосты «за Эмми» и «за Адама». Кто-то, по-моему, Майк Хили, предложил выпить «за самую хорошенькую невесту на Эврике», что, конечно, было неправдой, но тем не менее все присоединились. Джимми О Турке без устали пиликал на своей скрипке, так что устоять было невозможно.

Рука Адама обвилась вокруг моей талии.

– Пойдем, Эмми.

Только мы сделали несколько первых шагов, как люди расступились, пропуская нас в круг, и стали хлопать в ладоши. Вслед за нами пустились в пляс и другие пары. Я услышала голос Пэта:

– Теперь моя очередь, зеленоглазка.

Но я осталась танцевать с Адамом; я думала, что мое сердце разорвется от гордости и счастья. Отплясывая на кучах земли галоп, мы устроили что-то невообразимое.

Но вдруг скрипка в руках Джимми затихла, издав какой-то сдавленный хрип. По инерции нас пронесло еще чуть-чуть, и мы сразу же остановились, увидев, что все вокруг перестали танцевать. Мы повернулись вместе с остальными в сторону костра.

Толпа немного поредела, и мы могли теперь видеть, что там произошло. Впрочем, мне было достаточно услышать голос.

– Не хочешь ли ты выпить и за нас, папа?

Там стояла Роза – без шляпки, в каком-то простом ситцевом платье – и прижималась к Тому Лангли. Держалась она дерзко и вызывающе. Глядя прямо на нас с Адамом, она объявила:

– Вчера вечером мы с Томом поженились в Клунсе. Может, кто-нибудь выпьет за наше здоровье тоже?

Я сразу же вскинула глаза на Адама, поскольку должна была видеть его лицо. Оно стало мертвенно-бледным, и на нем проступило столько нескрываемой боли, сколько потом я не видела за всю жизнь.

В тот же вечер мы уехали из Балларата на повозке Ларри, так как теперь никому не нужно было оставаться. Мы задержались только на время второй церемонии бракосочетания Тома и Розы. На ней настоял Дэн.

– Я не хочу принимать в этом никакого участия, – сказал он Тому, – но если уж она стала твоей женой, пусть ваш союз будет освящен Богом.

– Мы уже поженились по всем правилам, – мрачно сказала Роза, – это сделал священник в Клунсе. Он уже включил нас в записи.

Дэн посмотрел на нее с горечью.

– Неужели ты так далеко зашла, дочка, что считаешь запись главным моментом в замужестве? Пока священник не произнесет слов освящения, брак недействителен.

Роза согласилась с ним, но теперь запротестовал Том.

– Я отказываюсь, – сказал он, – меня не волнуют все эти папские предрассудки.

– Ты женился на ней, значит, должен уважать и ее веру. – Дэн подозвал Кона. – Сходи в церковь и посмотри, там ли отец Смайт. Если там, то передай, что мы придем к нему через десять минут.

Роза переоделась и надела шляпку, после чего все пошли в церковь с нею и Томом во главе. Соседи разошлись от нас сразу же после того, как появилась Роза, и теперь лишь украдкой посматривали на нас, когда мы проходили мимо. Некоторые злились на Розу за то, что она своим нелепым появлением испортила весь праздник; они были достаточно в курсе дела, чтобы понять, что на второй свадьбе погулять уже не удастся.

Поскольку молодые обвенчались днем раньше в Клунсе, отец Смайт нарушил обычные правила проведения обряда для смешанных пар.

– Дело уже сделано, – сказал он, – нам остается самое приятное.

Мрачные и напряженные, Роза и Том стояли перед алтарем, дожидаясь, когда отец Смайт начнет. Роза перебирала в руках перчатки, а Том нервно покашливал. Вид у него был растерянный и ошеломленный, как будто он боялся поверить, что ему привалило такое счастье, а может быть, только теперь начал понимать, что, собственно, с ним произошло. В полном недоумении он оглядывал непривычное убранство храма – цветные скульптуры и распятие. Возле меня стояла Кейт и плакала.

– Подумать только, моя единственная дочь – и так нелепо, второпях выходит замуж… без оглашения имен… без мессы. Как будто здесь совершается что-то постыдное. Никогда бы не подумала, что Том способен так гнусно воспользоваться невинностью девушки…

Роза обернулась и смерила ее свирепым взглядом, в котором не было и тени невинности.

– К твоему сведению, я предложила ему сама! Нехитрая церемония началась. К сожалению, для соблюдения приличий мы с Адамом вынуждены были на ней присутствовать. Больше я не старалась перехватить его взгляд – с меня было достаточно того, что я уже видела. Теперь я поняла, что совершила ошибку, согласившись выйти за него замуж. Я ведь почти точно знала, что он любит Розу, и тем не менее пошла на это. Кажется, мой риск не оправдывал себя уже с самого начала – я проиграла эту игру. Жаль, что я осознала это только сейчас, когда жребий был брошен на долгие годы вперед, и все мы понимали это, слушая слова священника, обращенные к Розе и Тому. Каждый из нас страдал от мысли, что мосты сожжены. Но думаю, самым страшным наказанием для нас стало то, что все мы были обречены носить свою боль внутри, ни с кем не делясь ею.

Конечно, празднества на этом закончились, и, вернувшись в лагерь, я сменила свой пышный наряд на ситцевое платье, подходящее для дальней дороги. Холщовая сумка, с которой я в свое время прибыла в Балларат, была набита всяким добром, накопившимся за последние месяцы. В основном это были вещи, подаренные мне Розой во времена расцвета нашей дружбы и любви, ныне утраченных благодаря Адаму. Теперь три наших жизни тесно переплелись и связались в один узел.

Я решительно закрыла сумку и в последний раз вышла из палатки, чтобы присоединиться к своему мужу.

Взобравшись на переднее сиденье повозки, мы выехали из Балларата – Ларри, Адам и я. Роза тем временем готовилась провести свою вторую брачную ночь. По крайней мере одно из ее желаний сбылось: теперь она была окружена шелками и бархатом в номере отеля «Палас».

Когда повозка выехала за пределы города, между нами завязалась непринужденная беседа, во всяком случае, мы с Адамом оба старались. Это единственное, что нам оставалось делать. И только один раз Ларри упомянул в разговоре Розу.

– Это мы испортили Рози – она была среди нас одна девочка. А теперь и Том продолжит, – сказал он, а потом, помолчав, добавил: – Вечером в лагере будет пусто. Остались только Пэт и Кон.

Мне не жаль было покидать Балларат. За эти четыре месяца я стала тверже и сильнее, чем раньше, и вместе с тем более ранимой. Познав любовь – сначала к Магвайрам, затем к Адаму, – я открыла для себя новые радости и неотделимую от них боль. Теперь я была уже не сама по себе, увидев, что могу быть нужна людям и что они нужны мне. Но Балларат для меня навсегда остался связан с историей Адама и Розы, поэтому я была рада вздохнуть свободно без его наводящих тоску улиц и уезжала, не оглядываясь.

Уже зашло солнце и спустились сумерки, а мы все ехали и ехали. Адам хотел сделать остановку раньше, но Ларри настоял, чтобы мы двигались дальше. Когда мы остановились на ночевку, было уже почти темно. Адам помог мне выйти из повозки.

– Не понимаю, почему мы не остановились у «Арсенала старателя»? – ворчал Адам, с трудом разбивая лагерь в темноте. – Лучшее место на этом участке дороги.

Никогда не забуду твердости Ларри – он не выдал меня ни единым взглядом ни сейчас, ни когда мы проезжали мимо «Арсенала старателя».

– Я никогда не любил это место, – сказал он, – и стараюсь, если возможно, не делать там остановок.

После ужина Ларри сразу забрался в свою палатку, оставив нас одних. Я уже оправилась от удара, нанесенного нам Розой, и теперь была готова сражаться за любовь Адама с новой силой, не собираясь так легко уступать его призрачной фигуре, которую я почти видела в тот вечер сидящей с нами у костра, словно в насмешку.

Поэтому я не была робкой и застенчивой с Адамом. Я хотела и звала к себе его руки, а когда они коснулись меня, с благодарностью приняла. Он знал, как надо держать женщину, как она хочет, чтобы ее держали – уверенно и сильно. Скоро уже кружевная рубашка Сары Фоли полетела на землю, и мне она уже была не нужна – Адам согревал меня своим телом. Кажется, у нас все получилось, и Адам был счастлив. Я тоже была счастлива – в основном, конечно, оттого, что он не дал Розе сегодня встать между нами. И даже боль была мне приятна, потому что ее причинял мне Адам. Вскоре я почувствовала острое наслаждение, а вслед за ним – умиротворенный покой. Все произошло очень быстро, и я не думаю, что он понял, что я не девственница. Прижавшись ко мне, он лежал, и дыхание его становилось глубоким и ровным.

– Я люблю тебя, Адам, – сказала я нежно.

– Я люблю тебя, Эмми, – наконец сказал он долгожданные слова.

И я поверила – вдруг он тоже меня полюбил?

Однако, когда я проснулась, как всегда, ранним утром и собралась с удовольствием полежать и поразмышлять о своих удачах, вдруг услышала, как во сне он бормочет имя; это было не мое имя.

Какое-то время после нашего приезда в Мельбурн отец Тома, Джон Лангли, оставался для меня почти мифическим персонажем. Я так часто встречала его имя, что казалось, от него невозможно избавиться. Это имя красовалось на телегах пивоваренного завода, в которые впрягались прекрасно подобранные пары серых коней – достопримечательность Мельбурна; на магазинах и складах, что занимали целый квартал в самой оживленной части Коллинз-стрит, на пакгаузе бухты Хобсона и на судовых лавках. Оно было написано на лихтерах, сваленных тут и там между городом и бухтой. Казалось, не было дня, чтобы, взяв номер «Аргуса», я не прочитала какого-нибудь его высказывания в качестве лидера торговли или члена законодательного Совета. У меня возник четкий образ Джона Лангли задолго до встречи с ним, частью неверный, но все же впечатляющий.