– Ну вот, образумились, – удовлетворенно сказала Кейт, – не удивлюсь, если сейчас Син явится в поисках чего-нибудь съестного, и на этом великое восстание закончится.

Ближе к полудню, когда старатели вышли из шахты, чтобы сделать перерыв на чай, выяснились новые подробности происходящего.

– Некрасиво получается, – сказал Дэн, – вчера вечером некоторые умники именем Комитета форта Эврики реквизировали у населения деньги, еду и патроны. Наверняка большая часть награбленного никогда не дойдет до ворот форта, а просто осядет у кого-то в карманах.

– Конечно, а что ты хочешь? Разве тебе неизвестно, что бунтовщики всегда наполовину состоят из тех, кто не прочь полакомиться на дармовщинку?

Подготовка к восстанию с каждым часом обрастала все новыми слухами. Поговаривали даже, что одна из групп форта намеревается захватить городскую казну. Наверное, эти сплетни дошли и до комиссара Реде, поэтому к банку подоспело подразделение полиции и принялось обкладывать здание мешками с песком.

– Ну уж тут он перегнул палку! – сказала Кейт. – Англичанин, да и только! Достаточно посмотреть на их жалкие подобия ружей и пик… К тому же здание каменное.

Лейлор послал в тюремный лагерь делегацию с требованием освободить заключенных, взятых во время вчерашней проверки. Реде воспринял это как ультиматум. Но все мы, и даже старатели, находящиеся вдали от форта, считали освобождение унизительным. Весь день удача то сопутствовала Лейлору, то грубо поворачивалась к нему спиной. Обращения за помощью в соседние «золотые» города начали, было, приносить первые плоды. Но те, кто пришел, ожидали найти здесь до зубов вооруженный и укрепленный форт, хорошо снабжаемый и едой, и виски. Посмотрев же на то, чем он был на самом деле, и не обнаружив у себя никакого боевого задора, большинство добровольцев вернулись обратно. А вслед за ними разбежались и многие воины из самого Балларата – даже те, кто давал присягу. Но это, как оказалось, пошло форту только на пользу. Там остался лишь костяк из самых решительных и серьезно настроенных бойцов. Учения у них проходили лучше, да и оружия хватало. В общем, несмотря ни на какие отсрочки, дело пахло войной.

Конечно, оставался еще шанс, что «все у них развалится», как говорила Кейт, – тогда бы мы прожили тот вечер в мире. Но полученная из Мельбурна новость отрезала все пути к отступлению: губернатор Готхэм сообщил, что решил раз и навсегда покончить с беззаконием на приисках и отправил в Балларат новое подкрепление – оставшиеся части 12-го и 40-го полков, оснащенные двумя полевыми орудиями и еще двумя гаубицами.

– Ну, теперь уж точно никто не смирится, – сказал Адам. – Это – война!


После обеда Адам нанял в прокате двуколку, взял нас с Розой, и мы отправились на поиски оружия и боеприпасов. Мы с Розой надели шляпки, перчатки и наши самые лучшие платья – лично я была в клетчатом зеленом. Так нам приказал Адам, впрочем, где дело касалось нарядов, Розу и не приходилось упрашивать. Она облачилась в голубое платье из муслина, которое прекрасно подошло бы для приема гостей где-нибудь в саду, и оно до обидного шло ей. Волосы она гладко зачесала под шляпку; у нее были чистые перчатки и чулки, а такие мелочи, как слой засохшей грязи по краю подъюбника, мужчины все равно не замечают. Она была очаровательна, скромна и дружелюбна. Пока мы ехали по Главной улице, она во все стороны улыбалась, правда, никто на нее особенно и не смотрел – на Главной улице было пустынно как никогда: увидев, что солдаты обкладывают банк мешками с песком, предусмотрительные торговцы немедленно окопались в своих магазинах и стали подсчитывать собственное оружие и боеприпасы. Но была суббота, и отели, к счастью, еще работали. Сидя рядом с Адамом, Роза сияюще улыбалась и кивала знакомым. Сама того не замечая, она вела себя как собственник, с гордостью демонстрирующий окружающим свое добро. Разве могла она знать, какую боль причиняет мне эта ее невинность!

– Не так-то просто было смыться от мамы, – Щебетала она, – в конце концов я наврала ей, что меня зовет миссис О'Доннел.

– Все равно она узнает правду, когда мы вернемся, – сказал Адам. – Конечно, ей не понравится, что я езжу по поручениям Питера Лейлора, но ведь в форте не хватает самых необходимых вещей. Лейлор дал мне письменное полномочие просить помощи от его имени. Думаю, нам следует прочесать Клунс и Аррарат, а потом еще Кресвикский ручей. Может быть, кто-нибудь ссудит нам деньги или еду, даже если не захочет расстаться с оружием. Я вполне понимаю, что в такое время у любого пропадает охота раздавать оружие.

– А от нас-то какая польза? – я чувствовала, что мешаю им, как лишняя компаньонка в увеселительной поездке.

Адам улыбнулся:

– А вы для украшения, Эмми. С вами у меня более респектабельный вид. Когда мы будем подъезжать куда-нибудь, женщины увидят вас и не станут бояться, да и мужчины не примут меня за какого-нибудь бандита.

Я поглубже надвинула шляпу, чтобы защитить лицо от солнца. Стояла жара.

– Разве это твоя война, Адам? – спросила я. – Ты же не старатель. Зачем тебе все это?

Он без необходимости поторопил коней, хлестнув их вожжами, хотя обычно ездил очень спокойно.

– Любая война становится моей, если она затрагивает Магвайров, – он кивнул нам обеим, – но я вообще за старателей или уж по крайней мере против тюрьмы. Это новая страна, и она вправе быть чистой и свободной. Нам, американцам, это знакомо. Мы знаем, что значит стремление к свободе… – Он вдруг осекся, как будто решил, что лучше демонстрировать эти идеи в действии, чем просто болтать о них. Наступила неловкая пауза.

Однако Розе не хотелось, чтобы он молчал: Она склонила голову, пытаясь заглянуть ему в лицо и прочитать его мысли. Она так любила его, что хотела владеть им полностью, вместе с мыслями.

– По всему, Адам, ты становишься настоящим австралийцем, – проговорила она игриво.

Но он не ответил ей улыбкой.

– Пока не умру, я всегда буду оставаться жителем Нантукета, – сказал он, – а вот что касается потомков… да, пожалуй, мои дети будут австралийцами.

И я стала думать о его детях. Наверное, Роза тоже задумалась о них. Мимо нас проносились, сменяя друг друга, картинки австралийской природы. Весенняя зелень сошла, и местами земля была уже полностью выжжена солнцем. Края, по которым мы проезжали, были пустынны и неприветливы. Даже если здесь попадались следы человека – какая-нибудь ферма, едва не растаявшая от зноя, загоны с овцами, – на этой земле они казались лишь тонкими карандашными набросками. И не важно, находились ли они близко от дороги или вдалеке на холмах, переходящих в голубой простор, – все равно они не производили впечатления подлинной жизни. Это были лишь первые робкие попытки населить эту землю, приручить ее и освоить. И сколько же сыновей Адама и чьих-нибудь еще понадобится, чтобы заполнить эту страну от горизонта до горизонта! И тут я вспомнила, что в одном только Балларате живут сорок тысяч человек, нуждающихся в земле. Многие из них сразу бросили бы рыть золото, получи они хоть клочок. И именно жажда овладеть этими землями построила форт на Эврике – это было начало нового сознания. Но вот дети – дети Адама, дети других, – они уж точно не станут сидеть в палаточных городках и трущобах Мельбурна. Они расселятся по этой земле и обязательно ее отвоюют. При этих мыслях меня охватили воодушевление и радость от сознания, что я тоже являюсь частью благородного дела – даже сейчас, сидя в тесной двуколке.


Мы проездили до самого вечера, но все же не могли похвастаться большим урожаем. Редко кто уступил нам в просьбах о помощи – даже именем Питера Лейлора и повстанцев. Известия о событиях в Балларате даже в этой пустыне распространялись на редкость быстро. Многие, к кому мы обращались, уже знали о существовании форта; в некоторых местах уже успели побывать другие, и там нас встречали не очень приветливо. Попадались и те, кто с интересом выслушивал нас, и тогда нам удавалось получить мешок муки или немного патронов. Денег не давали; в конце концов мы даже перестали их спрашивать. В отдаленных поселениях – будь то одинокая палатка золотоискателя или маленькая ферма, – если только там попадалась женщина, нас тут же приглашали пройти на чашечку чая. И пока мы пили, бедняжка жадно впитывала каждое наше слово, не отрывая восхищенного взгляда от наших платьев и шляп.

Одна женщина с тремя детьми на руках призналась нам с грустью:

– Уже больше четырех месяцев я не имею возможности просто поболтать с кем-нибудь. Муж не берет меня в город.

Отдавая нам ящик с боеприпасами, она добавила:

– Джо меня прибьет, когда вернется и обнаружит пропажу. Ну да Бог с ним! Не такая уж дорогая цена за то, чтобы поговорить с живыми людьми.

Но настоящим подарком дня стал мушкет. Он был довольно древний, но зато с полной амуницией. Отдал нам его один старатель, которого мы случайно встретили возле Александр-хилл. Некоторое время он двигался впереди нас верхом на муле, а когда мы поравнялись с ним, он уже разбивал лагерь. Еще не начало смеркаться, и мы приняли его предложение попить с ним чаю – это была уже пятая чашка за день. Он оказался лондонским кокни, приехавшим в Австралию уже двадцать лет назад. За эти годы он весь ссохся и сморщился, беспрестанно копая золото, затем пропивая его и устраиваясь где-нибудь пастухом. Похоже, он был из досрочно освобожденных – с такой ностальгией он говорил об Англии и особенно о Лондоне. Вряд ли он покинул его добровольно. А когда он узнал, что я тоже там жила, то буквально засыпал меня вопросами – я только успевала отвечать. Мы, собственно, ничего и не ждали от него, кроме чая; с нашей стороны это была простая любезность по отношению к человеку, одиноко бредущему неизвестно куда. Но когда мы собрались уходить, он неожиданно достал из палатки мушкет и протянул его мне.

– Пусть янки научит тебя, как им пользоваться. Думаю, там, на Эврике, это тебе пригодится. Хватит, пожалуй, переводить патроны на змей и кенгуру.