Чарльз Норрис - Зельда Марш

— Да, конечно, родная, ни в коем случае!

— Передайте Генри по телефону, чтобы он заменил меня на мисс Гильдебрандт.

— Я сейчас же извещу его. Не беспокойтесь об этом, я сам поеду к мистеру Мизерву и поговорю с ним. Не тревожьтесь ни о чем. Если что-нибудь понадобится — позовите меня и я вмиг приеду. О родная, любимая моя, мне так больно за вас!..

— Спасибо, Том. Вы всегда так добры… Оба вы были очень добры, спасибо вам за все ваши старания пощадить меня… Погодите, еще одно…

— Да, дорогая?

— Где он сейчас?

— Джордж?

— Да.

— Его перевезли к Кэмпбеллю. Судья знал, что вы захотите, чтобы все было, как следует…

— Спасибо, мистер Чизбро. Можно мне увидеть его?

— Конечно. Все будет устроено для похорон и вас известят.

— Спасибо еще раз.

Она протянула руку судье и подставила щеку Тому.

На конверте было нацарапано ее имя. В том месте, где он был запечатан, виднелась грязная полоса. Сбоку конверт был аккуратно надрезан ножом следователя. Три листочка бумаги, исписанные знакомым, мало разборчивым почерком Джорджа со множеством клякс и зачеркнутых мест.

«Зельда, дружок, на этот раз я прощаюсь уже по-настоящему, навсегда. Я пишу тебе в последний раз, и пьян я, как сапожник! Теперь-то уж непременно отправлю себя на тот свет. Не спасут меня, как в прошлые разы.

Я проделал долгий путь из Манилы, чтобы увидеть тебя, а ты и знать меня не захотела. Но будь я проклят, если осуждаю тебя за это. Я знаю, что я никуда не годный человек.

Я еще вчера хотел это сделать — но потом подумал! «Быть может, девочка подаст тебе какую-нибудь надежду». Но, ей-богу, я тебя не виню.

Моя смерть избавит тебя от неприятной процедуры развода. Зель, я наделал столько гнусностей в Маниле, что, избавляя тебя сейчас от неприятностей, я и себе оказываю услугу. Пора прекратить все это. Я считаю, что это хорошая идея. Давно бы следовало пустить в ход мой револьвер. Газ — средство ненадежное. Яд — тоже. Лучше всего револьвер. На этот раз уже промаху не будет.

А ты не огорчайся из-за этого, девочка. Пью твое здоровье! За твои успехи и долгую жизнь!

Я ни о чем не жалею, Зельда. Не жалей и ты. Ты — прелесть и у меня нет ни капли злобы по отношению к тебе.

Последний глоток, старушка! За твое благополучие! Прощай! Джордж.»

Оставалось только два дня до Рождества. В комнате Зельды на полу стояли в огромном горшке цветы, которые зовутся «Дыхание неба», на окнах висели праздничные гирлянды. На столе — ряд белых и цветных коробок в ленточках, бичевочках, рядом — карточки с именами тех, кому они предназначались. Еще четыре дня назад Зельда хлопотала здесь у стола, упаковывая подарки, но сегодня, рассеянно взглянув на коробки, подумала, что они никогда не будут отосланы. Она встала со своего места и подошла к окну, глядя на мокрую мостовую, коричневую от талого снега и грязи. Джон Чепмэн за ее спиною громко застонал, обхватив голову руками.

— Нет, не могу… не могу я этого! — сказал он жалобно.

— Вы должны, Джон.

— О, нет, нет, нет! Вы не знаете, о чем просите.

— Знаю. И вы не откажете мне, Джон. Вы всегда были мне другом, всегда поддерживали меня в трудные минуты. А теперь наступила самая трудная из всех. Помогите же мне!

— Но я не в силах понять, Зельда, как… как вы можете решиться на шаг, который принесет страшное горе стольким людям. Кроме того, вы… вы пускаете по ветру свою карьеру, всю свою жизнь.

— Мне ничего другого не остается. Впрочем, вы этого не понимаете и не поймете.

— Допустим, но вы ведь могли бы пригласить сиделку… двух, наконец! Есть столько людей…

Он вдруг остановился, и лицо его просияло надеждой.

— Знаете, что я сделаю? Я поеду вместо вас и не оставлю его, пока все не будет сделано так, как вы хотите, а потом вернусь и все вам доложу.

Она обернулась лицом к Джону и досадливо вздохнула.

— Я вам сотый раз повторяю, что делаю это не для Майкла, а для самой себя… О, будь он калекой или будь у него оспа или проказа, может быть, тогда вы меня поняли бы! — Она заломила руки. — Видит бог, я хотела бы его ненавидеть, хотела бы, чтобы самый вид его стал мне противен, — тогда все было бы легче. Тогда не возник бы вопрос, что руководит мною. Нет, Джон, я делаю это, чтобы найти самое себя и попытаться искупить свою вину… Неужели вы не видите, — у меня сердце разрывается на части! — вскрикнула она страстно. — Я покидаю все, что люблю и чем дорожу в этом мире: Тома, вас, вашу сестру, театр, даже Миранду!

Из спальни раздалось всхлипыванье. Зельда печально посмотрела на открытую дверь.

— Миранда меня любит, и я люблю ее тоже, и мне бы хотелось взять ее с собой. Но я не хочу, чтобы мне помогали. Я должна все сделать сама, своими руками. Я объяснила это Миранде, и она поняла. У меня скоплено несколько тысяч — шесть или семь, кажется. Нам хватит этого на некоторое время. Я сниму небольшой домик подле санатория и буду сама ухаживать за Майклом. А когда деньги кончатся — поищу работы. Я жажду этого, Джон, мне кажется, что только работа спасет меня от безумия и вернет мне самоуважение. Помните, я рассказывала, что отец мой был поваром и научил меня отлично стряпать. Я уверена, что сумею прокормить и себя, и Майкла, работая где-нибудь в отеле или ресторане.

Она отошла от окна и устало опустилась в кресло.

— О Джон, дорогой мой, хоть вы-то не делайте этот шаг для меня еще более трудным! Генри Мизерв приходил вчера вечером и уговаривал, уговаривал чуть не до рассвета! Я так устала! Он ушел, убедившись, что я навсегда ухожу со сцены. О, они обойдутся без меня. Лина Гильдебрандт — способная девушка. Но даже если, как утверждает Генри, «Горемыку» придется снять с репертуара — я ничего не могу поделать. Мне жаль Генри. Он был так великодушен, что не заикнулся об убытках и не будет заставлять меня играть до конца сезона… И вы тоже будьте великодушны, Джон!

— Вы слишком возбуждены и не сознаете, что творите.

— Нет, ничуть. Мое решение — результат размышлений многих лет, не только последних дней. Я была причиной несчастья всех, кто любил меня. Если я выйду за Тома, — будет несчастлив и он…

…Мой муж пришел ко мне за поддержкой — да, знаю, что вы хотите сказать, — ответила она, заметив движение на лице Джона, — он был необузданный, распущенный человек и был, может быть, достоин презрения. Но вчера… — лицо ее исказилось, — я ходила прощаться с ним в часовню. Его еще не успели положить в гроб… и он лежал на столе такой белый и тихий… Беспечный, любивший шутки и веселье, жизнерадостный Джордж, мой муж… Грешен он был относительно себя самого — и только! Да, он опустился, — что же из этого? Я знаю Джорджа, знаю, что ему нужна была я, чтобы взять себя в руки и подняться… А я не захотела. Я захлопнула дверцы кэба перед его носом — и он пошел в гостиницу и застрелился… Слишком поздно теперь… не помочь уж ему. Но другой, которому я нужна, еще жив — и он ждет моей помощи. Майкл может прожить много лет и снова стать счастливым, если я уеду с ним в Аризону, и буду заботиться о нем…

— Джон, — она заговорила с еще большей горячностью, — Джон, поймите, что я это делаю не для Майкла, а для себя. Мне надо примириться со своей душой. Не могу я оставаться актрисой на Бродвее, быть женой Тома Харни, переходить от одной огромной радости к другой — не могу! Меня до конца дней будет мучить сознание, что мой муж покончил с собой из-за того, что я оттолкнула его, и что другой, которому я нужна и который любит меня, умирает где-то от чахотки, возненавидев себя и жизнь, потому что я покинула его, бросила одного в болезни и нужде.

— Но он мог бы прожить столько же, будь он в хорошем санатории, — рискнул вставить Джон.

— Но я не могу продолжать играть на сцене, зная, что он будет один среди чужих равнодушных людей, а не в своем собственном уголке, созданном моими руками. Неужели вы этого не понимаете, Джон?

— Нет, не понимаю. Я вижу только одно: вы разрушаете свою карьеру, разбиваете жизнь Тома и мою, и Грэйс — и все оттого, что эти два тяжких удара один за другим вас потрясли, расстроили вам нервы и вы не в состоянии рассуждать здраво.

Она подошла к нему и нежно провела рукой по его волосам.

— Мне ужасно больно причинять столько горя всем вам, Джон, но что же делать? Я вижу и знаю то, что не видите вы: если я останусь здесь, хотя мне необходимо ехать, — то и я, и все вы будете вдесятеро несчастнее.

— Но погодите недельку, подумайте, ведь вы потом пожалеете!

— O, нет, не пожалею! А ехать надо поскорее. Во-первых, Майклу нельзя здесь оставаться. Во-вторых, я не могу встречаться с Томом. Будет легче для него, для меня, для всех, если я уеду завтра. Я возьму с собой только один чемодан… Миранда распродаст все лишние вещи и дошлет мне остальное. А вы скажете обо всем Тому после моего отъезда.

— Зельда, Зельда, вы слишком многого от меня требуете! Не могу я этого сделать…

— Вы должны доказать свою дружбу ко мне в такой критический момент. Кого же мне просить об этом, Джон?!

— Вы не знаете Тома! Он поедет за вами следующим же поездом.

— Он не будет знать, куда я уехала, да и вы должны удержать его. Я знаю Тома гораздо лучше, чем вы, Джон. Том поймет. Это на нем тяжело отразится, нанесет удар его надеждам и планам, но он поймет и… будет сочувствовать мне. А вот о миссис Харни мне и подумать страшно. Будущее Тома, его счастье — единственное, что ее интересует в этом мире. Боюсь, она не простит мне этого никогда.

— Грэйс лучше, чем вы думаете. И она вас любит. Нет, я дрожу только за Тома… Зельда, подумайте, что вы делаете с этим мальчиком!