Максимильен д'Ортолан, сын своего века и великий эпикуреец, частенько доводил свою философию до абсурда и скандала.

Был он сангвиником по природе и между приемами пищи нуждался в женщине, а так как жены он лишился, то отдал приказ построить на краю парка, у пруда, полного лягушек и тритонов, павильон для любовных утех. В тени мраморной колоннады наш бравый Максимильен давал волю сладострастию, призывая для этой цели податливых служанок. Всем он говорил, что якобы удаляется в павильон изучать брачное кваканье лягушек, но ни для кого не было секретом, чем он там на самом деле занимается. Зебра, как только поселился в этом доме, приспособил павильон под столярную мастерскую. Там он вместе с Тюльпаном мастерил до нелепости бесполезные предметы. Сейчас они заканчивали строительство знаменитой курильной машины, представлявшей собой настоящие деревянные легкие и приводимой в действие кузнечными мехами, которые выплевывали дым в ритме качавшего их электрического моторчика.

По окружности венчавшего павильон небольшого купола Гаспар установил стеллажи для книг, причем вся библиотека состояла из одних только биографий. Туда без всякого порядка запихали жизнеописания Талейрана, Леонардо да Винчи, Наполеона, Пикассо, Стендаля, Бисмарка, Рузвельта, Гёте, Хемингуэя и прочих людей, заявивших о себе в полный голос, а не прошептавших всю свою жизнь. По мнению Зебры, их общей чертой была не известность – их объединяли усилия, направленные на то, чтобы стряхнуть с себя серость будней. Бог ты мой, как он им завидовал! Ибо Гаспар не знал за собой никакого особенного таланта и ему суждено было прожить жизнь просто, не создав ничего эпохального и не совершив никакого гражданского подвига, если только он не разыграет какую-нибудь драму или трагическую оперу собственного сочинения во славу своей любви к Камилле. «Я неудачник, – говорил он себе, разглядывая корешки книг в своей биографической библиотеке, – но я постараюсь стать выдающимся неудачником. Моим шедевром будет моя семейная жизнь».

Под библиотекой Гаспар строил свои невообразимые машины как для того, чтобы развлечь сына, так и для того, чтобы насмеяться над собственной бездарностью. Тюльпан бывал в восторге, всякий раз как отец превращался в его ровесника.

Мастерская служила одновременно и литейным цехом. Зебра собрал старые свинцовые трубы, но не для того, чтобы превратить их в золото – хотя ради потехи Наташи он не раз и это пробовал, – а для того чтобы расплавить металл в приспособленной для этого железной кастрюле. Жидкий свинец он разливал в гипсовые формы, которые хранил в секрете. Камилла, недовольная зловонными парами, переселила мастеров в дальний конец сада, в павильон для любовных утех.

Когда-то давно Зебра надеялся разбогатеть, отливая фальшивые монеты, которые выделывал с особой тщательностью. Но, увы, при многообразии одновременно выполняемых им работ ему не удавалось отчеканить больше одной пятифранковой монеты за месяц. Когда Зебра собрал фальшивых монет на сорок франков, он остался недоволен производительностью труда и решил прикрыть незаконный промысел; но с той поры его самодельные монеты получили хождение в деревне. Сговорившись между собой, жители Санси делали вид, будто дают себя провести, и не отказывались принимать монеты Гаспара Соваж. Очень скоро за ними просто стали гоняться. Разумеется, главную роль в местной славе Зебры сыграла редкость этих монет. Мясник по секрету заявлял, что Зебра – художник, а учительница начальных классов не уставала повторять, что он – поэт, и все сошлись на том, что нотариус Санси достоин того, чтобы его включили в энциклопедический словарь.

Последним творением Зебры была отлитая из свинца его собственная рука, сжимавшая руку Камиллы. Их свинцовые пальцы были сцеплены, так что линии жизни сливались воедино. Камилла согласилась на создание такой композиции, не подозревая о том, что Зебра еще тогда начал омолаживать их вполне зрелую любовь. Отныне он употребит на это все силы своего воображения.

Камилла возвратилась в семейное лоно после полуночи с усталым лицом и кругами под глазами. Банкет с «приспешниками Спрута» вконец измотал ее. Умные речи самоуверенных коллег довели бедняжку до тихого бешенства.

Она поднялась по широкой лестнице на второй этаж и тут услышала слабые, но мерные звуки, доносившиеся с чердака. Заподозрив набег мышей, Камилла поднялась наверх, чиркнула спичкой – и у нее перехватило дыхание.

Перед ней стоял почти голый Зебра, бродивший, точно лунатик, по коридору в час ночи. На нем было лишь небольшое полотенце вокруг бедер.

– Что вы здесь делаете? – нахально спросил он.

Камилла погрузилась в пучину воспоминаний. Напрягши память, она в конце концов поняла, что Зебра воспроизвел обстоятельства их первой встречи, которая поразила обоих словно громом пятнадцать лет назад.

В то время Гаспар изучал право и снимал квартирку в одном из парижских домов. В тот несчастливый вечер он проводил до лифта очередную любовницу, обернув чресла махровым полотенцем. На лестничной площадке никого не было. Противный сквозняк захлопнул дверь его холостой квартиры. Ключи, естественно, остались на бюро. «Ву Jove,[4] я пропал», – сказал он себе, употребив два известных ему английских слова.

И как будто нарочно на лестнице послышались шаги. Кто-то поднимался. В беспокойстве он взбежал этажом выше, но шаги неумолимо приближались. Как безумный он бросился на последнюю площадку, на ходу потуже обматывая бедра полотенцем. И вот на лестнице показалась молодая женщина. Едва завидев ее, Зебра впился в нее взглядом. «Что вы здесь делаете?» – спросил он как можно строже.

Теперь, пятнадцать лет спустя, так же легко одетый, Гаспар повторил эту фразу. Как некоторые священнослужители, он считал, что надо совершать определенные поступки, если хочешь вновь обрести веру. И нацепленная им маска восхищения, возможно, станет тогда его истинным лицом, во всяком случае, он на это надеялся. К сожалению, Камилла не была расположена повторять старую сцену. Ей хотелось присесть и отдохнуть: слишком много часов прошло после раннего завтрака. Однако умоляющий взгляд Зебры поборол ее усталость, и она, растрогавшись, уверенно подала нужную реплику:

– Кого это вы собирались изнасиловать? Уж не меня ли? Видик у вас самый подходящий.

– В самом деле? – пробормотал Зебра, который вдруг перенесся в те времена, когда был посредственным студентом, всего-навсего Гаспаром, и больше ничем.

– Так вы самодовольный маленький самец, пугающий женщин на лестничной площадке после полуночи? Что ж, вам не повезло. У меня красный пояс чемпионки по дзюдо!

Шагнув навстречу Гаспару, Камилла резким движением сорвала его фиговый листок. Он схватился руками за низ живота, но ягодицы белели во всей красе.

– Ну вот, теперь у вас не такой гордый вид, – бросила Камилла, подавляя зевок.

– Это недоразумение, я вам сейчас все объясню.

– Уберетесь вы отсюда или я должна помочь вам сосчитать ступеньки?

– Проклятье! Послушайте меня одну минутку и бросьте блефовать. Если бы вы занимались дзюдо, вы бы знали, что в этой борьбе чемпиона не награждают красным поясом.

– Возможно, но я все равно сумею постоять за себя.

И, чтобы проиллюстрировать свои намерения, Камилла что есть силы пнула мужа между ног, а тот, как и пятнадцать лет назад, искренне пожалел, что родился мужчиной.

– Могла бы и полегче стукнуть, – прошептал Зебра как бы про себя. – Ладно, продолжай…

– Я забыла, что было дальше.

– Смеешься надо мной, да?

– Нет, я серьезно.

– Но ведь мы снова переживаем Нашу Встречу! – загремел Зебра.

– Мне страшно жаль…

– Это потому, что тут все не так.

Гаспар заставил жену снять зимнюю шубу и натянуть на себя непромокаемый плащ, такой же, какой был на ней в тот заветный день. Для вящего сходства он плеснул ей воды из ведра прямо в лицо, ибо в ту ночь, которая должна была решить лирическую биографию каждого из них, дождь хлестал, как в каком-нибудь кинофильме: парижский муссон оставил тогда свои следы на лице и на плаще Камиллы. Теперь она запротестовала, но Зебра настоял на том, что необходимо воспроизвести мельчайшие подробности, тогда Камилла, окунувшись в атмосферу той ночи, сможет оживить свою память. Ему хотелось, чтобы она сама проследила истоки их любви; однако память Камиллы молчала, и Зебра оказался вынужденным подавать ей реплики подобно суфлеру, прежде чем гнуть свою линию дальше.

– Я живу на пятом этаже, – продолжал он, все еще согнувшись в три погибели, – дверь случайно захлопнулась, а ключи остались в квартире.

– О, простите…

– Не могли бы вы одолжить мне брюки, рубашку и какую-нибудь обувку…

– Я поистине в затруднении, зайдите, пожалуйста, в мою спальню.

– Да нет же, – вдруг прорычал Зебра, прерывая сцену. – Не сразу в спальню. Сначала ты впустила меня в гостиную. Камилла, умоляю, будь повнимательней, ты портишь всю игру. Мне уже осточертело, что ты отходишь от текста!

– Послушай, я всей душой готова помогать тебе в твоих стараниях воспроизвести прошлое. Готова принимать на голову лоханку воды в час ночи, согласна даже напяливать старый дождевик, в котором я похожа на бродяжку, но я не потерплю, чтобы ты орал! Я по горло сыта твоими упреками, у меня нет больше сил, а завтра мне вставать в семь часов. Понимаешь?

– Камилла, – сокрушенно промолвил Зебра, – а я в свою очередь не потерплю, чтобы ты говорила «в твоих стараниях». Ведь речь идет о «Нашей» встрече. Кроме того, хочешь ты или нет бороться за спасение нашей угасающей страсти?

– Хочу, – устало выдохнула Камилла.

– Прекрасно. Больше спорить не о чем. Начнем сначала.

– Гаспар, я больше не могу. Может, отложим до субботы? После полудня дети будут у моей матери.

– После полудня! Спятила ты, что ли? Наша встреча произошла после полуночи, значит, и воспроизвести ее надо ночью.

– Да, но…

– Никаких «но». Поехали!

Камилла, словно в полусне, повторила свою реплику: