Микола Адам - Здравствуй, Даша!

Тяжелую музыку Хвалей не особенно уважал, но и не лажал при случае, как попсу. Больше всего его привлекал рэппак. Эминем там, Серега, Блэк эд пис… Но в рэпе, конечно, не споешь так, как Ирина Викторовна пела о вампирах, ведьмах, марах и прочей нечисти. А под конец она вообще выдала о том, что президенту не спится и развила тему: почему ему не спится. Последняя композиция Хвалею понравилась больше всего. Наверное потому, что дышала сегодняшними событиями, пропиталась личностными отношениями к власти и иже с ней.

Сосредоточившись на съемке и записи, Хвалей напрочь забыл об осторожности, поэтому так больно получил дверью по лбу. Ирина Викторовна постаралась. Она заметила присутствие чужого, хоть и не сразу, но не стала обращать внимания, чтобы не сорвать репетицию. Когда нужный материал был повторен и усвоен, Ирина Викторовна объявила перерыв, чтобы самой по-тихому разобраться с несанкционированным проникновением на ее территорию.

– Шпионишь, вынюхиваешь? – выйдя в коридор и закрыв за собой дверь, уставилась Ирина Викторовна на поверженного врага в лице Хвалея.

– Да это случайно, – оправдывался тот. – Но какой у вас голосище!.. – восхищенно протянул.

– Что ты тут делал? – допытывалась Ирина Викторовна.

– Да ничего такого, – пытался незаметно спрятать телефон Хвалей. – Я хотел вас пригласить куда-нибудь, но вы так торопились, что прошли мимо. Ну а я не удержался и пошел за вами. Чё тут криминального-то? Это же не секретное революционное заседание, я надеюсь…

– Музыка понравилась? – смягчалась Ирина Викторовна.

– Честно, я не фанат рока, – ответил Хвалей. – Но вы, Ирина Викторовна, мой кумир! – заявил.

– Клоун! – вырвалось у нее с очень теплой улыбкой на лице.

Дальнейших подробностей Хвалей рассказывать Костальцеву не стал. Кто занет, может, дальше ничего и не последовало. Ирина Викторовна отправилась репетировать, а Хвалей отправился домой. Однако очень может быть, что Хвалей остался ожидать окончания репетиции, чтобы проводить Ирину Викторовну.

Одно Костальцеву было непонятно. Когда Ирина Викторовна успела склепать герлбанд? Откуда группа вообще появилась? Но песни и исполнение, хоть и в убогом качестве, ему понравились.

– Тебе не все равно, как нарисовалась группа? – переспросил Хвалей Костальцева.

– Просто непонятно, – пожал плечами Костальцев, возвращая Хвалею телефон. – А я очень не люблю непонятное.

– Но Ирина Викторовна – бомба, факт, а?

– Ты чё, запал на нее? – догадался Костальцев.

– А чё такого-то?

– Ты на себя посмотри и на нее, – сказал Костальцев. – Ничё тебе с ней не обломится.

– Это почему?

– Салага ты для нее, это во-первых, – ответил Костальцев. – А во-вторых, баран.

– Сам ты баран! – усмехнулся Хвалей, нисколько не обидевшись. Они с Костальцевым друзья с детского сада, а на друзей не обижаются. – Еще тупее, чем я! – произнес. – Тупой и еще тупее тупого! – добавил.

– Ты это о чем? – не понял Костальцев.

– О ком! – поправил его Хвалей.

– Вообще страх потерял? Намеки он мне тут намекает! – выдохнул дым, глубоко затянувшись сигаретой, прямо в лицо Хвалею. – Пиноккио натравлю щас…

– Думаешь, я не знаю, как ты по Павловской вздыхаешь? – дымом на дым ответил Хвалей. – Ты б еще в Белую влюбился до кучи!

– Я вздыхаю? – ткнул в себя пальцем Костальцев.

– Ну не я же, – развел руками Хвалей.

– Ну, вздыхаю, – неожиданно согласился Костальцев. – И чё?

– Да ничё, – растерялся Хвалей. Он не ожидал, что Костальцев так легко сдастся.

– Нельзя? – спросил Костальцев.

– Можно, – произнес Хвалей.

– Благодарю, что разрешил, – произвел Костальцев короткий кивок головы. – Ты тоже повздыхай, полезно иногда, по Ирине Викторовне. Может, и услышит.

– Я и без вздохов…

Прозвенел звонок на урок.

Репетиции спектакля проходили своим чередом. В этот понедельник закрепили выученные сцены, по мнению Николая Михайловича, несущие, и приступили к не менее несущей, финальной: когда героиня Павловской Шурка застает своего парня с Машей на коленях, которая обнимает его и целует.

Поскольку на роль Никиты не нашлось пока смельчака, Николай Михайлович сам решил сыграть Никиту. Ему важна была их реакция, их внутренние переживания в данной сцене, наверное, больше, чем самим девчонкам. Это же был финал, который своей значимостью и психологическим наполнением, по замыслу Николая Михайловича, перевесил бы весь спектакль, как сногсшибательный удар, поражающий любое мировоззрение, какое бы оно ни было, каждого зрителя, находящегося в зале. Требования Николай Михайлович выставил жесткие. Ну так и имел полное право. Таня с Дашей абсолютно с ним были согласны.

Они повторяли с начала раз за разом, пока Николай Михайлович не добился желаемого результата, пока Павловская реально не заскрежетала зубами, едва сдерживая слезы, чтобы не разреветься от обиды на Никиту, предавшего ее. Она вышла на авансцену, на секунду задержавшись у скамейки, на которой Даша, изображавшая Машу, усевшись Николаю Михайловичу на колени, целовала его, не стесняясь, не отпуская от себя, хотя по сценарию Никита пытался освободиться из Машиных объятий, естественно, безуспешно. Видимо, ему понравились ее поцелуи, видимо, они оказались слаще Шуркиных.

– Убью сучку! – вырвалось у Павловской, чего Шурка не произносила в пьесе. А по щеке покатилась слеза. – А я пришла, – взяла себя в руки Таня, – а там девочка на дереве (героиня Павловской Шурка поспешила на помощь одной девочке, забравшейся на дерево и боявшейся самостоятельно спуститься, попросив Машу, когда придет Никита, чтобы та попросила парня подождать ее). Я ее сняла, – продолжала Таня, – такую маленькую, такую доверчивую… Синие глаза… мокрые ресницы… вздрагивающие плечи. Хотя, – обернулась к Никите с Машей, – я, наверно, мешаю вам? Говорю глупости? – В этот момент Никита все-таки вырывается из Машиных рук и оказывается лицом к лицу с Шуркой. Ее лицо перекошено от нестерпимой обиды и от удивления поступком любимого человека. В красных от слез глазах – ни грамма фальши, а килограммы боли. – Как это, – выдавливает она из себя, – не верь в любовь и тебе не будет больно? А смешно! – резко разворачивается и убегает. Никита должен бежать за ней, а Маша, оставшись одна на сцене, – завладеть публикой финальным монологом, произнося слова, как в последний раз. Но Николай Михайлович сказал «стоп!». Он был доволен. Последним монологом Маши он займется с Дашей отдельно. Игра Павловской его потрясла. Сама Таня с трудом возвращалась к реальности, расставаясь с Шуркой. Алена Мороз, сидевшая в зале, поделилась, что от Таниной игры у нее мурашки по спине пробегали и не однажды, к тому же она чуть не расплакалась. Павловская засмущалась, как красна девица, пожурила, что захвалят.

– Не захвалим! – возразил Николай Михайлович. – Это еще далеко не предел твоих возможностей! Вот только Никиту бы нам найти… Я же не могу играть вашего ровесника.

– Найдем, – пообещала Таня.

Когда она вышла из Дома культуры на улицу, нос к носу столкнулась с Костальцевым.

– Ты что тут делаешь? – смутилась Павловская.

– Тебя жду, – ответил Костальцев.

– Зачем?

– Странный вопрос, – растерялся вдруг Костальцев.

– Короче, – взяла его за руку Таня, потянула за собой, – давай быстро за мной, не маячь тут!

Они забежали за угол. Павловская не хотела светиться и засвечивать раньше времени Костальцева.

– Чего хотел? – достала она сигареты. Костальцев поднес огонек с помощью зажигалки, но сам курить не стал.

– Увидеть тебя, – промолвил.

– Увидел?

– Ну да.

– Доволен?

– Само собой.

– Свободен.

– Не понял? – заморгал глазами Костальцев быстро-быстро. Это у него случалось всегда, когда он чего-либо не понимал.

– Чего непонятного?

– Мы же, типа, это…

– Типа это, – передразнила Павловская.

– Там мама моя ждет тебя в гости, – вдруг произнес Костальцев.

Таня чуть не поперхнулась дымом.

– Кто ждет? – уточнила она, подумав, что не дослышала.

– Мама моя, – неуверенно подтвердил Костальцев.

– Что ты ей наплел уже? – насторожилась Таня.

– Ну, о нас.

– О каких нас? Мы разве есть?

– А разве нет? – неожиданно задумался Костальцев. – Ты мне очень нравишься. Я тебе нравлюсь не меньше. Зачем скрывать очевидное?

– Ты это серьезно? – потеплел взгляд Павловской.

– Ну да, – кивнул Костальцев.

– Ладно, – мелькнула в ее голове гениальная идея. – Я пойду в гости к твоей маме, – согласилась, – но с одним условием.

– Каким? – насторожился Костальцев.

– Нам нужен мальчик в спектакль, – сказала Таня, – и этим мальчиком станешь ты. Ты только не бойся, роль небольшая, и слов не много. Но без тебя никак.

– Какой из меня артист? – запротестовал Костальцев, но не особенно горячо.

– Нормальный артист, – заявила Павловская. – К тому же играть будешь моего парня. А Николай Михайлович тебя немного подрессирует.

– И чё нужно делать? – сдавался Костальцев.

– С Белой целоваться, – спокойно ответила Таня.

– Чего? – опешил Костальцев.

– Да понарошку, – успокоила его Павловская. – Попробуй только поцеловаться с ней по-настоящему!.. – показала кулак.

Николай Михайлович проводил Дашу до подъезда, подниматься в квартиру не стал. И к себе не позвал. Сказал, что отец ее наверняка волнуется. Дочка ведь две ночи подряд не ночевала дома. На что Даша возразила, что очень сомневается, вряд ли папа вообще заметил ее отсутствие, погруженный на дно бутылки. Тем не менее Николай Михайлович настоял, чтобы Даша пошла домой, пускай Сергей Николаевич хоть удостоверится, что у него действительно есть дочь, а не образ, выдуманный пьяным сознанием. Они долго обнимались и целовались, медля расставаться, а потом Николай Михайлович открыл подъездную дверь и оттолкнул Дашу от себя. Подождал, пока тяжелая железная дверь закроется, заслоняя собой Дашу, и после ушел.