– Я могу… ударить… один раз… всего… – цедил каждое слово Николай Михайлович по миллиметру. – У тебя будет разрыв селезенки и ты сдохнешь, а мне ничего не будет. – Вытатуированная свастика на теле Лемеша вызвала необъяснимый гнев. Николай Михайлович занес руку для удара. Лемеш зажмурился, поскольку понял, что тот не шутил, судя по его страшному взгляду.

Даша повисла на руке Николая Михайловича.

– Не надо, прошу вас! – умоляла она. – Вы же не убийца! Не преступник! Давайте вызовем милицию, пускай с ним там разбираются.

– Устами младенца… – оскалился Лемеш, поняв, что опасность миновала.

– Наши деды столько жизней положили, чтобы уничтожить фашизм, – произнес глаза в глаза Николай Михайлович, – а ты…

– А мне насрать на них! – смело заявил Лемеш. – Мне насрать на героическое прошлое твоих дедов. Один мой дед был полицаем во время войны, и я его не осуждаю. Второй дед пачками расстреливал после войны героических фронтовиков, особенно «самоварных». Собственными руками безруких и безногих, при полном иконостасе, бросал в вырытые заранее ямы, иногда даже не считал нужным тратить на них патроны, живьем закапывал. И этот мой дед гордился своей работой, потому что выполнял задание партии и Сталина. У каждого своя война и свое понятие о героическом прошлом. Понял?… И я…

Николай Михайлович не позволил ему договорить, чтобы не расстраиваться самому и чтобы Даша не слушала всякий бред, произвел обещанный удар, но вполсилы. Лемеш согнулся на полу.

Николай Михайлович поднял с пола курточку Даши, помог ей одеться.

– Пойдем отсюда, – сказал, направляясь к лестнице.

– А он? – взглядом показала Даша на Лемеша. – Что с ним? Вы его убили?

– Не совсем, – ответил Николай Михайлович. – Ты не переживай за него. Им займутся компетентные органы. – Позвонил в милицию и сообщил о попытке изнасилования. Насильник обезврежен.

Выбравшись из погреба, поскольку иначе как погреб помещение под сценой не назовешь, Николай Михайлович закурил. Возле костра наблюдалось хаотическое движение. Видимо, милиция соизволила выделить время и средства на задержание Касыма, а заодно и всех остальных, кто находился с ним рядом, до установления личностей. Мимо пробежала Инна Гурло. Пронеслась, словно лань, быстро, не замечая никого и ничего вокруг, лишь бы ноги унести. Отрезвела, судя по всему, мгновенно, либо сработал инстинкт самосохранения. Не стоило оставаться и Николаю Михайловичу с Дашей. Неприятностей не будет, но возникнут нежелательные косые взгляды, лишние разбирательства, волокита с протоколами и свидетельскими показаниями. До утра домой точно не попадут.

– Нужно идти, – сказал Николай Михайлович Даше. – С тобой все в порядке?

– Да, – кивнула Даша. – Если бы вы… он не успел, в общем. Вы вовремя.

– Руку тогда давай, – протянул свою.

– Зачем? – спросила недоуменно Даша.

– Чтобы не потерялась, – ответил Николай Михайлович.

– Я не маленькая, – возражала Даша.

– Ты давай не капризничай, – перешел Николай Михайлович на строгий тон. – Раз сказал: давай руку, значит, давай.

– Ну, нате, ладно, – вложила свою ладошку Даша в сильную большую ладонь Николая Михайловича, – только не нервничайте.

– Ну, почапали, – удовлетворенно произнес Николай Михайлович.

Пока не вышли в город, молчали. Даша не хотела нарушать приток новых ощущений, связанных с ее рукой в руке Николая Михайловича. Ей было безумно приятно идти рядом с ним, держась за его руку, чувствовать защиту и уверенность в собственной безопасности. О Лемеше она уже забыла, да и не стоил он никаких воспоминаний. Вот если бы ее папа был хоть немножко похож на Николая Михайловича, гулял бы, не стесняясь, с ней по улице, не выпуская ее руки из своей… Размечталась. Разве способен папа оторваться от телевизора хоть на секунду, если у него свободное от работы время?… Ему намного важнее знать, что происходит на экране, чем вникать в интересы и проблемы родной дочери. Мол, ты уже взрослая, решай сама. Не можешь сама, привлекай Верку или маму. Вы – девочки – друг друга лучше поймете. А великовозрастному мальчику лень мозгами лишний раз пошевелить и оторвать задницу от дивана. Козел.

– Что ты говоришь? – это Николай Михайлович отреагировал на «козла». Видимо, Даша произнесла слово вслух.

– Ничего, – сказала она, – все хорошо. А как там Пиноккио? – поинтересовалась, чтобы отвлечь мысли от грустных размышлений.

– Жить будет, – ответил Николай Михайлович. – Ранение, хоть и проникающее, но не опасное для жизненно важных органов.

– Родителям сообщили хоть? – спросила Даша.

– Наверняка, – вздохнул Николай Михайлович. – Там Юля оставалась, когда я уходил.

– Пересильд? – уточнила Даша.

– Да, – подтвердил Николай Михайлович.

– А ей чё там надо?

– У них, видимо, близкие отношения.

– Откуда? Они, если и знакомы, то без году неделя.

– Ну, это не показатель.

– Чума! Кому сказать, не поверят! – воскликнула Даша. – Пиноккио и Пересильд, это ж надо!

– Завидуешь?

– Кому?

– Я слышал, из-за тебя весь сыр-бор.

– Мне не нравится Пиноккио, – остановилась вдруг Даша, – если вы об этом! – вырвала руку. – Просто… Пиноккио хороший человек. И все.

– Ну, не нравится, так не нравится, – улыбнулся Николай Михайлович. – Не дуйся только.

– Пришли, – с досадой отметила Даша.

Они действительно подошли к дому, в котором Даша жила.

– Зайдете? – просяще взглянула на Николая Михайловича. Она вдруг резко поняла, что не хочет его никуда отпускать, что ей приятны его общество и его рука, нежно сжимающая ее ладошку.

– Как ты это себе представляешь? – задумался Николай Михайлович. – Почти ночь. Что твои мама с папой обо мне подумают? – Ему тоже не хотелось уходить от нее. Но он-то понимал, что Даша еще ребенок, а он взрослый мужчина.

– А никого нет дома, – заявила Даша. – Мама в «экспедиции», как она выражается. Папа на работе в ночную. Хоть покормлю вас.

– Чем будешь кормить? – усмехнулся Николай Михайлович.

– Ну, что найду в холодильнике, тем и покормлю.

– Ладно, загляну на чашку чаю, – решился Николай Михайлович.

На кухню Даша гостя не пригласила. Лучше пускай в ее комнате располагается. А пока он будет устраиваться, она пожарит яичницу, нарежет колбасы, включит чайник. О, даже водка есть в холодильнике.

Обнаружив находку, Даша прибежала в комнату, спросила, будет ли Николай Михайлович алкоголь? Тот, развалившись в кресле, вытянув ноги, запрокинув голову на спинку кресла, сказал:

– Неси, если не жалко.

Через несколько минут они оба сидели за столом друг напротив друга. Николай Михайлович выпил сто грамм водки, с удовольствием закусывал, Даша пила чай маленькими отрывистыми глотками, смотрела, как Николай Михайлович ест. Смотрела молча, не докучая, просто смотрела и понимала, что смотрит на гостя не как на постороннего человека, не как на преподователя, потому что, по сути, Николай Михайлович являлся ее преподователем, руководителем творческого процесса с ее участием, который еще фактически не начался, но был на подходе, а как на мужчину. Как женщина смотрит на мужчину. Николай Михайлович вряд ли заметил перемену в Дашином взгляде, но она-то не могла ошибиться в себе. Ей внезапно вздумалось бухнуться рядом с ним на колени и попросить, чтобы он ее поцеловал. Она целиком увидела нарисованную воображением картинку и не испугалась ее. Это же Николай Михайлович. Он никогда не обидит ее и не сделает больно. Он как Пиноккио, только лучше, взрослее. Пиноккио еще мальчик для нее. Может, он, конечно, для Юльки Пересильд и не мальчик, но Даша всерьез Колю Кота не воспринимала как объект желания.

– Поцелуйте меня, Николай Михайлович, – с ужасом она услышала собственный голос. Одно дело фантазировать, совершенно иное озвучивать фантазии.

Николай Михайлович аж поперхнулся, бедный.

– Что сделать, прости? – спросил он.

– Поцеловать, – опустила голову Даша, застеснявшись.

– И куда, изволь поинтересоваться, тебя поцеловать?

– В губки, – не поднимая головы, ответила Даша.

– А что ж ты спрятала-то губки свои, – подловил Николай Михайлович. – Значит, не так уж они и хотят, чтобы их целовали.

– Еще как хотят! – воскликнула Даша и, смело выйдя из-за стола, подошла к Николаю Михайловичу, готовая ко всем его предложениям.

– Значит так, – хлопнул он руками по коленям, – давай-ка ты ложись спать, дорогуша. Все-таки завтра в школу, а уже поздно. К тому же репетиция, не забывай, первая.

– А вы… не уйдете? – разочарованно, но не очень, спросила Даша.

– Куда? Как я тебя одну оставлю? Давай раздевайся и в постель, живо! А я пока посуду уберу.

Даша послушно разделась, пока Николай Михайлович носил посуду, и забралась под одеяло. Она попросила его почитать что-нибудь вслух, чтобы быстрее заснуть. Он не нашел ничего лучше «Трех мушкетеров». Устроился снова в кресле, Даша взяла его руку в свою для верности. Ей было все равно, что он будет читать, лишь бы подольше слышать его голос, тонуть в нем, проваливаясь в сон.

Николай Михайлович прочел первые десять страниц, сам чуть не заснул. Даша заснула крепко. Осторожно он извлек свою руку из нежных объятий Дашиных ладошек, стараясь не шуметь, положил книгу на стол, вышел из комнаты. Не мог он оставаться в чужом доме. Не поймет папа Дашин, вернувшись с работы, увидев постороннего мужика. Насочиняет всякого, потом устанешь разгребать. Да и у Даши это временное помутнение пройдет скоро. Стрессовая ситуация все-таки.

Он вышел из подъезда, закурил.

– М-да, – произнес. Поежившись, поднял воротник. – Холодновато, однако. – Зашагал в ночь.

ЭПИЗОД 23

Даша проснулась с улыбкой на лице, сладко потянулась. Ей приснился Николай Михайлович. И у них все было во сне. Даже просыпаться не хотелось. Если бы не прозвенел будильник, спала и спала, никуда не отпуская от себя Николая Михайловича. Даша открыла глаза, надеясь встретиться с его вдумчивым внимательным взглядом. Она же прекрасно помнила, что Николай Михайлович остался с ней, читал ей «Трех мушкетеров». Какое было бы чудесное утро с ним рядом. Но в комнате его не было. Даша позвала его по имени. Может быть, Николай Михайлович сидел на кухне или в туалете. Кухня! Черт, посуда, бутылка из-под водки… Если папа увидит… Даша выскочила из постели и поспешила на кухню, не одетая. Преступных следов присутствия Николая Михайловича не наблюдалось. Посуда была вымыта и расставлена по местам, пустой бутылки из-под водки Даша не нашла. Николай Михайлович, вероятно, забрал ее с собой и выбросил по дороге. Какой все-таки молодец, перед тем, как свалить, навел чистоту, позаботился о моральном облике несовершеннолетней. Да папа и не заметил бы ничего. Не успел прийти, наверно, часа полтора назад, как завалился на боковую. Храп на всю квартиру. Стоило себя утруждать мытьем посуды в чужом доме? Даша и сама помыла бы утром. Блин, такое утро испортил Николай Михайлович своим трусливым бегством. Не попрощался, тайком, улучив момент, когда Даша заснет, стартанул восвояси. Капец, блин! Нафига тогда вообще приперся спасать ее? Кто его звал вообще? Появился весь такой благородный, правильный, с этим своим прищуром, Бэтмен, блин! А может Даша хотела, чтобы ее изнасиловали! Может, этот Лемеш ее судьба, от которой спасать совершенно необязательно. Он ее вообще спрашивал, нужно ее спасать или нет? Да что он возмнил о себе вообще?! Пригласила в дом как человека, попросила остаться, чтобы не страшно было одной, а он взял и улетучился, «летучий голландец», блин. Да пофиг. Забей. Все мужики козлы. Доверяешь им себя, как самое ценное сокровище, сдаешься со всеми потрохами, как в банк, а они оставляют тебя одну среди ночи. Кукуй сама, а им домой надо. Кто его ждет в этом доме? И дом-то не его: квартира съемная. Чё хорошего в ней? Одинокое неуютное помещение, холодное и пустое. А у Даши тепло, красиво. Чё ему не нравится? Он же старый уже, кто на него западет-то? Разве что тетки. И целоваться не захотел. Может, он думает, что Даша целоваться не умеет? Умеет, еще и как! Верка научила, в засос и с языком. Еще пожалеет Николай Михайлович, что побрезговал Дашиными губками… Хотя, с другой стороны, он такой хороший, добрый, заботливый, вежливый… Как на такого обижаться? Он просто еще не в теме, что у Даши на него виды.