— И ты слушалась? Даже когда родители не видели? — недоверчиво поинтересовался Феликс. Узнавать о ней даже незначительные мелочи оказалось на удивление увлекательно.

— Да. Наверное, во мне чего-то не хватало — авантюризма, или жажды адреналина, или просто решительности. Но у меня всегда всё было просто — или что-то можно, или нельзя. Без полутонов и оговорок.

Чего-чего, а уж авантюризма ей было не занимать. И решимости тоже. За последние дни у него была уйма возможностей в этом убедиться.

— А я был жутким ребёнком, — весело признался Феликс. — Влезал во все неприятности, в какие только можно.

— И с возрастом это не изменилось, да? — Инга снова засмеялась, но быстро посерьёзнела. — Неужели тебе нравится то, чем ты занимаешься?

Феликс помедлил с ответом. Как она умудряется даже в миролюбивом настроении задевать вещи, о которых хотелось бы не задумываться?

— Работа должна приносить деньги, а не удовольствие, — после минутного молчания отозвался он. — Вера в то, что бывает два в одном, обычно заканчивается где-то в старших классах. У особо упёртых — в первые годы самостоятельной жизни. Разве не так?

— Пожалуй, — сегодня она на удивление много соглашалась. — Моя работа тоже будет без радости. Когда-то я хотела стать кондитером. Смешно, правда? Папа очень разозлился, когда услышал. Сказал, непрестижное занятие… А мне всегда нравилось что-то делать самой, руками. Чтобы результат был заметен и приносил кому-то радость.

— Хорошее желание, — искренне одобрил он. — Ты ведь ещё можешь его реализовать.

Инга изумлённо распахнула глаза. Похоже, подобная мысль ещё не приходила ей в голову. И, похоже, именно сейчас, в свете открывшихся возможностей, она окончательно осознала, что осталась одна на свете. Вольная распоряжаться своей жизнью, как захочет, и совсем одинокая. Что из этого значимей?

— А что если некоторые мечты должны и оставаться мечтами? — неуверенно предположила Инга, залпом допивая порцию виски. — Сам же сказал, не бывает, чтобы работа в удовольствие…

В ней было слишком много здравомыслия, чтобы сознательно пожелать и дальше следовать воле родителя в память о нём или ещё из какой-нибудь сентиментальной чепухи. И в то же время менять жизнь и разбивать установленный миропорядок, на который она ориентировалась годами, было страшно.

— У счастливых людей бывает, — Феликс пошёл на попятную, подумав, что дал маху. Это себя хорошо успокаивать циничными сентенциями, когда уже поздно метаться и что-то менять, а девочку не надо сбивать с толку. Чем чёрт не шутит, может, у неё что-нибудь и получится с занятием по душе. — Ты ведь не хочешь ничего недостижимого. А если не рискнёшь, через пару десятков лет станешь мучиться вопросом, как бы сложилась жизнь, если бы всё-таки попробовала.


— Откуда ты знаешь? — скептически скривилась Инга. — Не говори, что мечтал стать лётчиком или космонавтом, и воспоминания о неисполненной мечте не дают покоя.

— Я хотел стать ветеринаром, — серьёзно признался Феликс. — Или дрессировщиком в цирке. Кем-нибудь, кто работает с животными. А вместо этого только держу волкодавов, которых даже обучал не сам.

— Они хорошие, — заступилась Инга за собак, видимо, посчитав, что он отозвался о них с недостаточной теплотой. И вдруг завозилась, попыталась встать, что получилось не с первого раза.

— Ты куда? — поинтересовался он, с лёгким беспокойством наблюдая за действиями девушки. Похоже, она действительно раньше не пила крепкого и сейчас её развезло от каких-то ста грамм.

— Мне надо к собачкам, — решительно сообщила Инга. — Я его обидела! Ножом в тело — это так больно, ужасно… Я не хотела! Мне нужно объяснить, чтобы он меня простил…

— Стой, стой, — он едва успел перехватить её на полпути к двери. — Инга, это плохая мысль. Собаки уже спят…

— Не-е… — она хитро улыбнулась, радуясь, что уличила его в обмане. — Они ночью гуляют! Я помню…

— Они плохо тебя знают и могут снова наброситься, — продолжил он увещевания, чувствуя себя крайне нелепо. — Давай завтра.

— Мне надо сейчас! — упёрлась Инга и уверенно продолжила путь к двери. — Он же ничего не знает! Обижается!

— Чёрт, Инга! — догнал уже у двери, поспешно прихлопнул рукой створку, помешав ей открыть.

Она обернулась и оказалась прижатой спиной к двери. Взгляд шальной, хмель хорошо дал в голову. Но не бессмысленный, видно, что связь с реальностью ещё не потеряла. Просто потянуло на приключения, все переживания из глубины души вырвались наружу.

— Беспокойная бесстрашная маленькая фея, — проговорил Феликс и сам вздрогнул от того, как изменился собственный голос.

Близость девушки и отсутствие хоть какой-нибудь тревоги или смятения в её взгляде уводили мысли совсем не в нужную сторону.

Инга огляделась с некоторой растерянностью, словно не могла понять, каким образом оказалась в ловушке между ним и запертой дверью. Вскинула руки и с неожиданной силой попыталась его оттолкнуть.

— Ну что такого? — с искренним непониманием возмутилась она. — Я же быстро, схожу и вернусь!

— Угомонись! — прозвучало не требованием, а скорее просьбой.

Приступ активности не закончился, и Инга упорно стремилась миновать препятствие в его лице и отправиться на поиски приключений. Стараясь удержать, обнял, прижал к себе. Простое, невинное по сути движение отдалось жаром во всём теле. Безумие какое-то!

А она всё продолжала извиваться в его руках, будто не понимала, как это действует на мужчину и какие желания порождает. Или правда не понимала? Заладила одно — собачки, собачки… Вместо того, чтобы бояться, чувствует себя виноватой за порез и рвётся налаживать отношения. Со сторожевыми-то псами! Интересно у неё голова работает. Никакого инстинкта самосохранения…

И обиды, похоже, не осталось. Шрам остался, и она ни на минуту о нём не забывает и старается прятать под волосами, а обиды нет. Хотелось бы знать, его она тоже способна вот так за всё простить? Или только собаку? Конечно, второе. На животном ответственности меньше, а его нечем оправдать.

— Я туда и обратно, — теперь тон стал мягким, уговаривающим, будто она пыталась объяснить что-то капризному ребёнку. — Быстренько схожу, и можем ещё выпить.

— Ты ещё хочешь? — развеселился Феликс. — На брудершафт?

Инга строго свела брови.

— Нам на брун… бру… шафт нельзя, — серьёзно объявила она, помахав указательным пальцем перед его носом. — Я не буду с тобой целоваться!

Её попытка напустить на себя суровый вид развеселила. И настроила на игривый лад. Куда только делись недавние моральные терзания и установки? Наверное, для него коньяк тоже не прошёл совсем даром, но думать об этом не хотелось.

Феликс демонстративно опёрся руками о стену по обе стороны от её головы, окончательно отрезая девушке пути к отступлению.

— Уверена? — выдохнул он, внимательно наблюдая за реакцией. — Ты попалась. Я всё равно могу тебя поцеловать.

Инга засмеялась. Восприняла как шутку? Или всё-таки не считала подобную перспективу неприятной? В любом случае, возражением это не выглядело.

Феликс мягко коснулся её щеки подушечками пальцев, провёл вниз, к шее. Одно только предвкушение заставило сердце забиться быстрее. В глазах Инги мелькнула растерянность, но она не дёрнулась убегать и его не оттолкнула, только задышала чаще. Осторожно, чтобы не спугнуть, Феликс наклонился к её губам…

Первые мгновения она оставалась неподвижной, прислушиваясь к ощущениям, а потом вдруг ответила. Робко, нерешительно шевельнула губами, но этого оказалось достаточно, чтобы его желание разгорелось в полную силу.

Уже не вспоминая об осторожности, требовательнее впился в податливые нежные губы, углубляя поцелуй. Прижал её к себе и с восторгом ощутил, как Инга прильнула в ответ, обняла его за шею.


— Инга… — ненадолго оторвался от губ, чтобы покрыть мелкими быстрыми поцелуями всё лицо. — Чудесная моя…

Прошёл руками по всем изгибам от стройных узких бёдер до груди, поднялся к плечам и словно невзначай приспустил лямку платья.

Почувствовав, как ткань сползает с плеча, Инга опомнилась. Встрепенулась, резко отпрянула, глядя на него с неподдельным потрясением.

— Не надо… Хватит!

Он неохотно выпустил её из рук. Чтобы хоть немного успокоиться, пришлось на пару мгновений задержать дыхание.

— Почему? Тебе же понравилось.

Она взглянула с необъяснимым отчаянием, растерянно потрогала собственные губы, словно не могла поверить, что только что отвечала на его ласки.

— Так нельзя! — решительно помотала головой, не то желая придать словам больше веса, не то убеждая в них саму себя. — Неправильно!

Заметила уснувшего на подоконнике котёнка и торопливо схватила его на руки, как за спасательный круг уцепилась.

— Почему нельзя было сразу мне всё рассказать?! О смерти отца и вообще… Зачем понадобилось надо мной издеваться, запирать, угрожать?! А теперь… И я… Вот как?! Не надо меня больше трогать, никогда!

Она сбивалась, не знала, какие слова подобрать, чтобы выплеснуть всё то, что её мучило. Но всё и так было понятно. Он ведь с самого начала знал, что так и будет. И это было правильно, так и должно оставаться.

Инга не простила и не простит, и сейчас она испугана собственной минутной слабостью, которая была результатом опьянения и ничем большим. Ничем из того, во что ему пару минут назад до безумия захотелось поверить.

И ведь даже ответить на её упрёки нечего. Почему сразу не сказал… Почему… Да потому что не привыкли такие люди, как он, спокойно разговаривать с теми, кто смеет показывать зубки. И не привыкли думать, кто прав, кто виноват: мешает — наказать, вот и весь разговор. И пусть ещё жертва поблагодарит, если ей не испортили жизнь, а проучили относительно легко!

А потом злился. Совершенно ни за что. Носился со своими фантазиями, сравнивал, то искал в ней какие-то черты, то — их отсутствие.