Алла улыбнулась, не размыкая губ:

— В детстве я безумно любила отца, он был для меня идеалом мужчины: решительный, мужественный, бескомпромиссный. Никогда ни под кого не подлаживался, даже со старшими по званию вступал в спор. Теперь-то я понимаю, что это качество — не лучшее для офицера. А мои мальчишки, напротив, робели, они боялись моего отца. Каждого он ставил навытяжку перед собой и допрашивал, что да как. Он все должен был знать о тех, с кем дочь водит знакомство. Пока школу не окончила, у меня ни одного кавалера не было. Да и потом…

Слушая сестру, я невольно сравнивала эти два образа отца: мой вымышленный, идеальный, и тот, что обрисовала Алла. Теперь им предстояло слиться в один. Однако черточки скандалиста и самодура в идеальную картинку не вписывались. Я подумала, что было бы, если б все мои парни проходили предварительный отбор, как женихи Аллы. Нет, я бы не позволила даже отцу попирать свою свободу!

— Зато он души во мне не чаял, — продолжала Алла, — баловал, как только мог.

— Аллочка, расскажи, как адмиралы балуют своих дочек?

— Ну, как. Вообще. Разрешал мне почти все, деньги давал на всякие девичьи глупости: косметику, побрякушки. Не считая парней, в другие мои дела никогда не вмешивался. Школу разрешал пропускать. Если я чихну или кашляну, то каникулы мне бывали обеспечены.

— И как же ты в институт поступила, ты же окончила вуз, верно?

Зачем я задаю дурацкий вопрос? Ответ сам пришел ко мне. Известно, как такие сынки и дочки поступают в вузы: деньги и связи.

— Поступить для меня труда не составило, даже трижды на первый курс попадала, но все три раза пришлось прерывать учебу.

— За неуспеваемость отчислили? — с пониманием усмехнулась я, вспомнив, как сама кувыркалась в техникуме.

— Не очень ты хорошего мнения о своей сестре, — покачала головой Алла. Опущенные уголки ее губ сползли еще ниже. — Первый раз я в Институте стали и сплавов училась, но на втором курсе заболела. Нашли затемнения в легких, туберкулез в легкой форме.

— Туберкулез? У адмиральской дочки?

— Папа же не сразу адмиралом стал. Все мои детские годы прошли под Мурманском, где он тогда служил. А на севере для детей просто гибельный климат. Ну вот. Вылечилась, но на этой профессии пришлось поставить крест. Специальность, сама понимаешь, крепкого здоровья требует.

— Профессия мужская, это папа тебе посоветовал?

— Что ты! Он как раз возражал, да мода была такая у девушек на технические вузы. В этот вуз я пошла, потому что там на химию основной упор, а химия мне хорошо давалась. Как вспомню кружевную вязь органических формул: кольца, цепочки — прямо душа поет.

Меня от химии просто воротило.

— Пока сама болела, заинтересовалась медициной. В медицинском институте те же экзамены: химия, физика, еще биология. В общем, поступила по новой, но там анатомички не выдержала. При виде крови сразу в обморок грохалась. Пришлось уйти с первого курса.

— А в третий раз?

— В третий раз я поступила в художественное училище. Я ведь и рисовала неплохо. Кстати, и сейчас иногда балуюсь. Как тебе? — Она показала рукой на акварели, которые я уже успела оценить.

— Чудные вещицы, — дипломатично ответила я.

— В художественном училище я только и узнала, что такое настоящая жизнь: без оглядки на старших, на пошлых обывателей. Веселились мы там здорово.

Парни, девушки — все в одной куче: пели, пили, ну и.., это самое.

Сестра виновато улыбнулась, и было странно видеть смущение у немолодой женщины, вспоминающей проказы своей юности.

— Из училища отец меня как морковку с грядки выдернул. Приехал в Москву в командировку. Он тогда в Севастополе служил. Так вот, завалился прямо в студенческую общагу, разыскал мою комнату, входит — а мы с двумя ребятами втроем на моей кровати барахтаемся. Не подумай чего плохого, просто выпили немного, и парни мне приемы карате показывали. Я в такой ярости отца ни прежде, ни после не видела. Разорался, побагровел, жилы на шее под форменной рубашкой вздулись, пот со лба струями льется. Парни, как мыши, из комнаты разбежались, а я стою, трясусь, на отца глаза поднять не смею. Что было, Катюша, то было. Пусть, как говорится, бросит в меня камень тот, кто сам не спотыкался.

Мечтательная, теперь совсем не виноватая улыбка продолжала блуждать на ее лице. Внезапно оно посуровело.

— Потом у меня началась праведная жизнь. Отец сам забрал мои документы из канцелярии и увез меня с собой, в Крым. Моим легким морской воздух был полезен, но я долго не могла отцу простить, что он в мою жизнь так грубо вмешался. Я ни с одним офицером — отец сам уже стал мне женихов подбирать — встречаться не пожелала. Уходила одна на дикий пляж, рисовала морские пейзажи, но вскоре мне и это надоело. Валялась дома на кровати, журналы почитывала, языки по самоучителю изучала, ничего сейчас не помню. И опять ни одного у меня парня не было. Назло отцу монашенкой жила.

А вскоре отца в Москву перевели, взяли в министерство, выделили служебную площадь. Мне к тому времени двадцать четыре исполнилось. Отец купил мне однокомнатную кооперативную квартиру и помогал деньгами. Я в то время не работала: достойной специальности не имела, а быть девочкой на подхвате — самолюбие не позволяло. В мою личную жизнь отец уже перестал вмешиваться. Да у меня ее почти и не было. Какие-то кратковременные романы с женатыми мужчинами. Потом, когда мне за тридцать перевалило, место женатиков юноши заняли. Вот так-то жизнь и прокатилась мимо.

Отца потом на Дальневосточный флот отослали, а я в Москве зацепилась. Служила делопроизводителем в НИИ. Когда отец в отставку вышел и сюда вернулся, мы снова вместе стали жить. Последние годы я опять не работала, за своими стариками ухаживала. Правда, мы не бедствовали, пока отец был жив, пенсию ему хорошую платили. А после того как он умер, я совсем без средств осталась. Мне до пенсии еще три года, но куда в таком возрасте устроишься?

.Я с пониманием кивнула. Теперь понятно, откуда взялась такая убогость стола.

— На что вы все-таки живете? — поинтересовалась я.

— Опять «вы»! Неужели, Катя, я кажусь тебе такой старой, что ты на «ты» не способна перейти? А живу я на то, что бог пошлет. То продам что-нибудь из старых вещиц, то подруги иногда подкинут сотню-другую. Депутаты теперь всякие благотворительные фонды открывают. Им надо голоса получить на выборах, вот и стараются. На днях продуктовый набор получила. Ладно, что мы все обо мне да обо мне. Ты про свою жизнь расскажи. Кто тебя растил? За кого замуж вышла? Давай, давай, рассказывай, Она снова нагрела самовар и даже сама на этот раз налила мне чаю. Я приступила к отчету о своей жизни.

Глава 11

Наш завтрак с сестрой, несмотря на убогость стола, затянулся. Мы опустошили сухарницу, потом прикончили засохший мармелад, про который Алла вспомнила не вдруг, и все говорили, говорили.

— Катюша! — воскликнула Алла. — Самое главное я забыла тебе сказать. Вот склероз напал! Отец-то тебе наследство оставил!

Сестра поднялась из-за стола, схватила меня за руку и потащила в угол комнаты. Там стоял двухместный диванчик без спинки, прикрытый ковриком. Но оказалось, что это не диванчик. Сестра сдернула коврик, и я увидела старинный, кованный железом сундук.

Наследство в сундуке! Как-то несовременно. Я почувствовала себя персонажем детской сказки. Сейчас откинется крышка — и сокровища ослепят меня!

— Этот сундук отец завещал тебе.

С этими словами Алла открыла замки, потом подняла крышку сундука, и я увидела ряды маленьких окошек, заполненных игрушками. В каждом окошке, затянутом полиэтиленом, лежало по одному предмету. Легкое разочарование наполнило меня. Я, конечно, не ожидала увидеть груду золота, но не игрушки же! И это у вице-адмирала! Он что, свихнулся на старости лет? Алла стала вынимать игрушки из ячеек, предъявляя их мне, как ревизору. Боже мой, чего только не было в этом собрании! Алла уточняла:

— Этот бронзовый японский журавлик — с Дальнего Востока. Соломенные фигурки крестьян — из Эстонии. Засушенные крабы — из Севастополя.

Папа привозил игрушки отовсюду, где проходил службу.

Увлечение адмирала стало понятным. Непонятным было одно: почему он наказал передать коллекцию мне, а не оставить старшей дочери.

— Он говорил, — пояснила Алла, — что хочет, чтобы собрание сохранилось в нашей семье. А я — бобылиха. Вот он и сказал, если у Кати есть дети, передай сундук ей. Ну а если я не найду тебя или ты тоже одинокая, тогда я могу продать коллекцию в музей или в частные руки. Он полагал, что его собрание должно прилично стоить. Оно и вправду не пустяк. Я уже показывала одному специалисту.

Эта коллекция открыла мне новую черточку в характере отца. Мужественный адмирал, а увлечение — как у ребенка. Наверное, он был добрый человек.

— Отец, когда дело касалось его сокровищ, действительно в ребенка превращался, — улыбнулась Алла, продолжая перебирать сувениры. — Он любил возиться с игрушками: чистил их, как-то по-особенному укладывал, ячейки эти в сундуке соорудил.

И сундук специально для этой цели где-то в Прибалтике приобрел. Он же все время был в переездах, и в сундуке было сподручнее перевозить эти сокровища. Мама вначале ругалась. Ясное дело, вес груза ограничен, а вместо полезных вещей он всюду сундук свой в первую очередь толкает. Вначале у него было оправдание, что эти игрушки он для меня возит. Потом я выросла, и стало ясно, что они — его собственная причуда. На старости лет он настоящим этнографом стал. Читал книги о народных промыслах, научные монографии.

Вдруг в руках Аллы я увидела россыпь белых, до боли знакомых слоников — украшение, вырезанное из кости. Такие же плоские, как мои, предназначенные для ношения на теле, а не для стояния на полочке.

— А это откуда? — воскликнула я, протягивая руку к фигурке слона. Он был явным родственником моих слоников.