Кто были те мужчины? И откуда один из них знал его? Нужно оглядеться. Когда юноша вновь открыл глаза, из багровой ночи на него глянули десять тысяч мигающих страдальческих глаз. «Если я умру, рабы получат свободу». Он почувствовал себя великодушным, умиротворенным, и десять тысяч глаз разом моргнули. Пока он смотрел на них, а они на него, небо подернулось пеленой. Кто-то стремглав пронесся мимо, и Мигель вздрогнул и застонал. Теперь он окончательно очнулся и осознал, что находится посреди тростниковых зарослей. Все тело болело, но пошевелить пальцами на руках и ногах он все же мог. Поблизости лаяли собаки, слышались голоса, звавшие его по имени. Юноша кое-как встал на ноги, но из-за высоких стеблей ничего не увидел.

— Помогите!

Его сбил с ног горячий вихрь вперемешку с искрами. Тогда Мигель попытался ползти. Дышать было трудно, и он ничего не видел сквозь застилавший глаза дым. Сделав еще одну попытку подняться, юноша снова позвал на помощь. Огонь окружил его со всех сторон, жара сделалась невыносимой. Он чувствовал запах патоки и опаленных волос. Неужели его собственных? Рот был набит сладковатым пеплом, обжигавшим горло и легкие. Лицо опалило нестерпимым жаром. Он зажмурил глаза и закричал, понимая, что умирает.

«Нет, надо выбраться отсюда! Я не хочу умирать!»

Кашляя, стаскивая горящую одежду, он метался в поисках спасительной тропы, какого-нибудь укрытия от бушующего пламени.

— Помогите!

«Я хочу жить! Я не могу умереть сейчас! Не здесь. Даже если моя смерть принесет свободу…»

— Мама! Мама! Помоги!

Сквозь шипение и треск огня Мигель услышал свое имя. Он с трудом поднялся на колени.

— Помогите, — прошептал юноша, силясь открыть горящие в глазницах глаза.

Вокруг выли собаки, и он уже не сомневался, что оказался перед вратами в царство Аида. «Я не заслужил смерти. Я хотел освободить их, но они не позволили мне». Он вновь услышал свое имя, повернулся на голос и из последних сил открыл обожженные глаза. К нему бежал мужчина с золотистыми волосами, огненные языки адского пламени, казалось, не касались его. Больше Мигель ничего не видел.

Ана ждала на крыльце касоны, вцепившись в лестничные перила. Внизу рабы хором читали «Отче наш» и «Аве Мария», как она их учила. Хозяйка гасиенды бездумно повторяла знакомые слова, всматриваясь в ночь и отгоняя страхи. В промежутках между вдохами она молила Господа, к которому так редко обращалась:

— Прошу тебя, Господи! Прошу тебя, спаси Северо Фуэнтеса!

Словно вняв ее просьбам, управляющий с шумом выбежал из тростниковых зарослей, неся в руках кучу тряпья. За ним появились Консиенсия, Эфраин, Индио, лошади и собаки. Северо миновал толпу работников у подножия лестницы и направился к лазарету. Его ноша выглядела как-то неествественно, но в конце концов Ана разглядела контуры человеческого тела. «Надсмотрщик, — подумала Ана, — поденщик». Она пошла вслед за ними. Северо положил пострадавшего на соломенный тюфяк, а Консиенсия поспешила разрезать одежду. Мужчина выглядел таким вялым и спокойным, что Ана не сомневалась — человек этот мертв.

— Мне очень жаль, — произнес муж, обнимая ее. От него разило гарью и опаленными волосами, лицо было перепачкано сажей и грязью. — Он заблудился в тростнике.

— Кто?

Эфраин зацепил шестом масляную лампу и держал ее над кроватью, чтобы помочь Консиенсии. И хотя Ана не видела сына почти шестнадцать лет, она моментально узнала Мигеля:

— Нет! Нет! Нет! Нет!

Северо держал жену, а она смотрела из-за его плеча на обугленное лицо и кровоточащие руки сына. В грязных белых одеждах, с длинными волосами и вытянутым страдальческим лицом, он был похож на Рамона в последние дни его жизни.

— Он жив, Ана. — Северо прижал ее к груди, словно пытался передать ей часть своей силы.

Ана вырвалась и подбежала к сыну.

— Сынок! — произнесла она с неожиданной для самой себя нежностью.

Он попробовал открыть глаза. С опухших губ сорвался нечленораздельный хрип.

— Нет-нет, сынок, не говори ничего. Дай мне помочь тебе.

Она плеснула воду ему на лицо, плечи, руки и ноги. Мигель был небольшого роста, лишь на несколько сантиметров выше ее, и оттого выглядел даже моложе своих лет. Он лежал на соломенном тюфяке, куда до него укладывали рабов, многие из которых умерли. Нужно найти ему другое место! Но какое?

— Как он оказался на плантации?

Северо покачал головой:

— Вероятно, думал, что ты в опасности.

Ана взглянула на изможденное, испачканное пеплом, сажей и грязью лицо Северо. Он был главной опорой в ее жизни. Кроме как на Северо Фуэнтеса, ей не на кого было положиться. Он любил ее, а она любила его всем своим существом. Словно услышав мысли Аны, муж положил руку на ее плечо.

— Спасибо, что нашли его и принесли мне — живым. — Голос у нее задрожал.

— Я послал Эфраина в Гуарес за доктором.

Она кивнула и снова полила водой руки и ноги Мигеля.

— Если я вам больше не нужен, поеду проверю поля.

Ей не хотелось его отпускать.

— А беглецы? Мы…

— Мы их нашли. Мигель наткнулся на Хакобо с Яйо и спугнул их. Лейтенант обнаружил их в канаве. Он оставил здесь на ночь пару своих солдат.

Ана посмотрела на Мигеля. Вместе с водой на его обожженную, истерзанную кожу и потрескавшиеся губы изливалось все, что она узнала о медицине и знахарстве за двадцать лет. Она вспомнила, как сопротивлялась Мэри, будто не желала, чтобы Ана прикасалась к ней. В отличие от девочки, Мигель лежал пугающе-спокойно и не шелохнулся, даже когда они с Консиенсией омыли его тело отварами и умастили мазями. Она сделала компрессы из картофельных очистков на самых страшных ожогах на лице, ушах и шее, руках и правой ноге. Срезав шипы по краям крупных листьев алоэ, Ана нарезала их дольками и прикладывала к рукам и ногам, пока Мигель не стал походить на получеловека-полурастение.

— Сейчас я мою твои руки, — рассказывала она о своих действиях.

Сын лежал недвижимо и не жаловался, хотя, должно быть, испытывал невероятную боль. Наконец он отозвался на ее голос. Если понадобится, она будет говорить с ним до его полного выздоровления.

— Ты почувствуешь холодок, — объясняла она, раскладывая листья алоэ на ноге и ступне сына.

Мигель застонал, будто от дурного сна.

— Лучше не открывай глаза, детка, — сказала она. — Я накрою их тряпочкой, чтобы кожа оставалась влажной.

Консиенсия принесла питательный отвар с лавандой и тростниковым соком. Он очень помог Мэри, когда горло у нее распухло от плача. Ане пришлось вставить палец в рот Мигеля и раздвинуть губы, чтобы по капле влить жидкость.

Консиенсия повесила шторку, отгородившую Мигеля от других пострадавших. Ана влила еще немного отвара в рот сына и снова принялась разговаривать с ним. Стоит ей замолкнуть, и он впадет в забытье. Только ее голос держал его на этом свете.

— Пей, сынок. — (Он проглотил сладкое снадобье.) — Ты дома, мой мальчик. Вот сок сахарного тростника. Выпей, прошу тебя, ради бога.

Она старалась говорить спокойно и уверенно, но скрыть отчаяние и страх, что все ее отвары и снадобья окажутся бесполезны, не получалось.

— Прошу тебя, помоги мне, Господи! Спаси его, Пресвятая Дева Мария! Помоги нам, Боже!

Этим вечером Ана впервые за долгое время молилась истово и обращалась к Богу как ревностная христианка. За всю жизнь она совершила множество грехов и ни разу не покаялась в них. Но в одном она была уверена твердо: двадцать лет на гасиенде Лос-Хемелос свели ее веру на нет и она уже больше не доверяла Всевышнему.

— Я мою твои ноги, — рассказывала она Мигелю.

За двадцать лет жизни на острове Ана без сожаления рассталась с оборками и кружевами — точно так же, движимая, подобно конкистадорам прошлого, соображениями целесообразности, она избавилась и от религиозного чувства. Ее предки прибыли в Новый Свет со священниками и нравоучениями, с тех пор в истории Пуэрто-Рико было немало жутких зверств, лживых обещаний, насилия, рождения внебрачных детей, грабежей и убийств. Первые конкистадоры потеряли нравственные ориентиры, их вера не прошла испытания Новым Светом. Уже потом, вернувшись домой, они воздвигли величественные храмы в попытке отвлечь внимание людей от совершенных ими грехов.

Ана капнула еще немного жидкости в рот Мигеля. Он проглотил ее с булькающим звуком. Женщина вспомнила последние часы Рамона: они со знахаркой Дамитой обработали его раны, а потом повозка, на которой он лежал, увезла мужа туда где его ждала смерть. Ана до сих пор помнила выражение лица Рамона — ненависть, сквозившую в каждом взгляде. И Иносенте в последний раз смотрел на нее так же. Крики Рамона пронзали ее сердце, словно кинжалы.

Он понимал, что не выживет. Он уже давно умер, превратился в призрака, Бродягу, пойманного в силки ее честолюбивых замыслов и потерявшего надежду на освобождение.

Из груди Мигеля вырывались хрипы и стоны. Ана промокнула ему губы, поправила повязки и компрессы из листьев алоэ.

— Я была тебе не самой лучшей матерью, — произнесла она.

Не сумела она стать и хорошей женой Рамону. Ей было немного легче оттого, что она находится с раненым сыном одна, далеко от чужих глаз. Нет никого, кто посмотрел бы на нее с укоризной, упрекнул бы и в этом несчастье. Но в глубине души Ана знала, что виновата. Мигель поскакал через плантацию из-за нее. Как и Рамон, сын оказался в ее сетях.

В случае его смерти она, будучи единственной кровной родственницей, унаследует гасиенду Лос-Хемелос. Эта мысль потрясла ее. Как она вообще могла прийти ей в голову?! Женщина прогнала ее прочь. Нет, он не умрет. Она сделает все от нее зависящее, чтобы сохранить его жизнь, и помолится за него. Пусть она не любила сына, как положено настоящей матери, но она не даст ему умереть. Мальчик, который сейчас дрожал под ее умелыми пальцами, мальчик, которым она пожертвовала, пренебрегла и манипулировала, был ее сыном, ее достоянием. Мигель, и его дети, и дети его детей станут ее храмом.