ВЕЧЕР В ГУАРЕСЕ

Двадцать пятого апреля 1865 года торговое судно взяло курс на поросшую лесом и окруженную скалами бухточку с полоской белоснежного песка. Мигель Аргосо Ларрагойти вставал на цыпочки, пытаясь разглядеть за обдуваемым всеми ветрами пляжем южный край гасиенды Лос-Хемелос, на который указал ему капитан.

Его судно должно было причалить в Гуаресе до заката, но на неделю позже, чем планировалось. Дело в том, что сначала корабль прибыл в Ливерпуль с опозданием, а потом Мигель ждал, когда его подготовят к межатлантическому рейсу. Капитан предложил юноше переночевать в гостинице у француза, если его никто не встретит.

— Не самое роскошное место, но дон Тибо даст лошадь и расскажет, как добраться до гасиенды. Советую отправляться рано утром в воскресенье.

Мигель радовался и волновался одновременно. Он четырнадцать месяцев путешествовал по Европе с маэстро де Лаурой, который настаивал на работе на пленэре в попытке преодолеть пристрастие ученика к безжизненным официальным портретам и еще более унылым натюрмортам. После нескольких часов на свежем воздухе они возвращались в гостиницу только для того, чтобы переодеться. А вечерами наведывались в театры, варьете и публичные дома. Испытанное там удовольствие обернулось для Мигеля несколькими весьма болезненными курсами. Избавившись от неприятных и постыдных последствий, юноша стал осторожнее. Этот год стал для него целой жизнью, и он намеревался обязательно вернуться в Европу при первой же возможности. Молодой Аргосо Ларрагойти еще не сошел на родную землю, а остров уже показался ему слишком маленьким.

Он не видел мать почти шестнадцать лет. В памяти остался лишь расплывчатый образ женщины с суровым взглядом черных глаз. Ее письма находили Мигеля в каждом городе, куда бы он ни отправился. А напоминания о том, что она хочет видеть его крестным отцом Сегундо, омрачили последние недели путешествия. Повинуясь сыновнему долгу и настойчивым требованиям господина Уорти, он вернулся на Пуэрто-Рико. Возможно, до поверенного дошли слухи о похождениях Мигеля или его насторожили просьбы выслать деньги, поступающие из каждого города, где бы он ни очутился с маэстро де Лаурой. Обеспечивать учителю и наставнику достойное содержание оказалось накладно.

За спиной Мигеля и над его головой надувались паруса, на высоких мачтах полоскались по ветру флаги. Поля соломенной шляпы, надвинутой на самые уши, чтобы не улетела, натирали затылок. Берег был достаточно близко, чтобы увидеть открывающуюся панораму, но разглядеть подробности было невозможно. Когда они подплыли ближе, он с восхищением увидел изрезанный контур гор над сиреневыми и пурпурными волнами, колышущимися, как шелковые шарфы. Над зарослями тростника парили выплюнутые трубами жемчужные облака дыма. За восточной оконечностью бухты, ограниченной стеной пальм на берегу и узким коралловым рифом с моря, раскинулся еще один пляж со сверкающим на солнце песком. Высоко за границей прилива, над домом, окруженным верандой, поднимался дым. Вдалеке виднелась еще одна постройка, вероятно амбар. Завороженный видом, Мигель быстро сделал зарисовку в блокноте. Когда судно огибало пляж, из дома показалась женщина и помахала рукой. Летящее платье без кринолина очерчивало изгибы ее тела, длинные, до пояса, темные волосы были распущены. Мигель не мог различить черт ее лица и лишь проводил мл лядом колеблющуюся на ветру фигурку. В Европе ему таких картин встречать не доводилось.

Бухта Гуареса оказалась забита до отказа — встать на якорь до утра не было никакой возможности. Мигель сел в шлюпку, и матросы повезли его на берег, лавируя между возвышающимися корпусами кораблей. Замученные бригадиры на чем свет стоит ругали грузчиков, которые катили, переносили и поднимали на корабли сотни бочонков с патокой и ящиков с брусками сахара. В своем белом льняном костюме, в шляпе из тонкой соломки и с кожаным саквояжем, Мигель явно не вписывался в окружающий пейзаж. Когда он проходил по причалу, где вился рой мух, бригадиры и рабочие в знак приветствия кивали, приподнимая сомбреро.

Стоило ему ступить на родную землю, как от нахлынувших чувств комок подступил к горлу. За время скитаний по Европе его часто терзала ностальгия. «Пуэрто-Рико — любовь моя, родная земля», — шептал он, охваченный страстью, которую испытывает только любовник вдали от своей единственной. В бесчисленных гостиных под охи и ахи слушателей он воодушевленно расписывал красоты своей родины: сельские пейзажи, спокойные океанские воды, освежающие бризы, прелестных чутких женщин и отважных гордых кабальеро.

Он умалчивал, однако, что экономика Пуэрто-Рико существует за счет рабского труда и от него же зависит его собственное богатство. Сейчас, оглядываясь вокруг, он начинал осознавать, что все то время, пока он путешествовал и развлекался — без особого вдохновения пописывал пейзажи, ел, пил и распутничал, — мужчины, женщины и дети оставались в неволе и гнули спины. Ему стало стыдно. Поначалу он порывался сесть на первый же корабль, который вернет его в мир, где Пуэрто-Рико будет всего лишь точкой на карте, неведомой и всеми забытой. Он хотел перенестись туда, где Пуэрто-Рико был бы островом его мечты — страной, которой на расстоянии могут гордиться ее сыны. Тоска по дому за время отсутствия терзала его гораздо меньше, чем навалившаяся сейчас действительность и необходимость занять свое место в ней.

Путешествуя по большим и малым городам Европы, Мигель хранил Пуэрто-Рико в своем сердце как некий далекий идеал, не имеющий ничего общего с унижением человеческого достоинства и его причастностью к нему. «Я пробовал освободить их», — успокаивал он сам себя, прекрасно сознавая ничтожность этих попыток. Юноша надеялся, что последний год не прошел для него даром и он кое-чему научился. Он вспомнил собиравшихся в аптеке у дона Бенисьо приятелей и доктора Бетансеса — человека, осмелившегося отстаивать свои убеждения и ценимого за реальные заслуги. Ступив на землю любимого острова, Мигель поклялся вернуться на поле боя, покинутое им трусливо и без борьбы.

В порту оказалось много солдат. Они бросали подозрительные взгляды на мужчин, женщин и детей, держа винтовки наготове, согнув пальцы на курке, на бедре покачивались сабли и шпаги. Мигель вспомнил, что солдат задействовали обычно тогда, когда местное правительство опасалось волнений, спровоцированных происшедшими за пределами острова событиями. Когда он был в Англии, стало известно, что Конфедерация потерпела поражение и ее конец неминуем. Рабство в огромной стране к северу от Пуэрто-Рико ушло в прошлое, и молодому Аргосо Ларрагойти даже показалось, что наконец-то пробил час Антильской федерации, о которой говорил Бетансес. В Испании и Франции он познакомился с пуэрториканцами, которые продолжали обсуждать болезненные проблемы, знакомые ему по кружку в аптеке Бенисьо и тайному обществу. Но, как и на острове, Мигель предпочитал держаться в стороне: открыто борьбу за независимость и отмену рабства не осуждал, но и в поддержку не высказывался.

Начинавшиеся за причалом городские улицы были запружены изнывающими под палящим солнцем людьми и лоснящимися, вонючими животными. Мигель еще не успел понять, что к чему, как угодил в навозную кучу. Через мгновение перед ним словно из-под земли появился мальчишка и принялся чистить его дорогие туфли из кордовской кожи.

Мигель протянул мальчугану монету, и тот схватил ее своей чумазой ручонкой.

— Да поможет вам Бог, — прохрипел он, напоследок еще раз проведя по туфлям щеткой, и исчез в толпе до того, как Мигель успел спросить его, где находится гостиница дона Тибо.

Теперь он смотрел под ноги, обходил навозные кучи и оставленные недавним ливнем лужи. Миновав повозку с севильской плиткой, Мигель обогнул тощую спящую собаку, у которой ребра выпирали сквозь покрытую волдырями кожу с клочками грязной, спутанной шерсти.

Гуарес был городом маленьким. Скелет второго причала, подобно первому, вытянулся за скалистым мелководьем.

Ни одно здание вдоль береговой линии не было завершено. Стройку забросили до окончания сафры, из-за чего город казался неопрятным, запущенным и раздробленным. Виднелись каркасы деревянных строений с пересекающимися под острым углом и упирающимися в хмурое небо балками. Каменные ступени вели к не облицованному плиткой крыльцу, железные прутья торчали из недоделанных цементных стен, как стебли железной травы. Яркие вывески зазывали воспользоваться услугами портного, модистки и парикмахера, заглянуть в бар, скобяную лавку, на телеграфную станцию и в бакалейный магазинчик. Банк и аптека расположились недалеко от дома со скромной табличкой: «Д-р Йохан Ван Акарт, д-р Максимус Дифедорф». Два врача на один город — такое не часто встретишь. Имена они на испанский лад еще не изменили — значит, перебрались на Пуэрто-Рико недавно.

Мигель остановился рядом с мальчишкой, сидевшим на обочине тротуара:

— Не подскажешь, как найти гостиницу дона Тибо?

— Вон там. — Мальчуган вяло махнул рукой, указывая то ли прямо, то ли налево.

— Могу ли я вам чем-то помочь, сеньор? — послышался сзади голос.

Дородный молодой мужчина в знак приветствия снял шляпу с самодовольным видом человека, который если и готов снизойти до знакомства, то непременно с сеньором одного с ним круга. Одет он был так же тщательно и элегантно, как и Мигель, разве что был выше ростом и крупнее. Ни дать ни взять местный житель, заискивающий перед потерявшимся туристом.

— Вы очень любезны. — И Мигель спросил у него дорогу к гостинице дона Тибо.

— Я могу проводить вас немного. — Молодой человек протянул руку. — Мануэль Моралес Моро, к вашим услугам. Все зовут меня Маноло.

— Очень приятно, Мигель Аргосо Ларрагойти.

Маноло вскинул брови:

— С гасиенды Лос-Хемелос?

— Да. — Мигель объяснил, почему оказался в городе один, и упомянул о предложении капитана.