Бронзовая доска размером в человеческий рост лежала на гробнице Гранвилла Фицгиббонза, лорда Факстона, и его жены Элис. Они были похоронены вместе около алтаря, где давали брачные обеты. Так и должно быть, подумал Бернард.

Он провел пальцами по выпуклым буквам имен, надеясь, что родители обрели покой. Не он-то не успокоится, пока не узнает правды о том, как они умерли. К несчастью, единственные люди, знавшие правду, — это умершие и… Одо Сеттон.

— Уот мог и ошибиться, — раздался сзади голос Клэр. Она, как и он, была в ужасе от подозрений Уота и тоже жаждала разгадки, пусть и по другим, собственным, причинам.

Клэр встала на колени подле Бернарда. Она касалась его и ничего не говорила — просто была рядом, глядя на бронзовую доску.

Он пытался молиться, но не мог. А думать о мщении в церкви неуместно и грешно.

— Вернемся обратно в дом, — наконец сказал он.

Они почти добрались до особняка, когда она спросила:

— Как же нам узнать правду? Кто, помимо моего отца, может это знать?

— Возможно, это знал епископ Терстан. Но он тоже мертв.

— Остаются разбойники или наемники, — со вздохом вымолвила Клэр. — И, вероятно, ты.

Ему показалось, что он ослышался.

— Я?!

— Ты был там. Прости, Бернард, но ты был там и можешь вспомнить незначительные вещи, о которых с тех пор не думал.

Она права. Он глубоко похоронил в душе прошлое. Мальчиком он слишком сильно страдал и потом постоянно старался о нем забыть. Со временем воспоминания действительно потускнели и стерлись из памяти. Бернард сомневался, что вспомнит какие-то подробности, так как с трудом мог заставить себя думать о том ужасе.

Он никогда никому всего не рассказывал. Даже рыцарям, которые сделались для него скорее братьями, чем друзьями. А они не принуждали его к откровенности.

— Это не так-то легко сделать, — признался он.

Она погладила его по руке, обхватывающей ее за талию.

— Понимаю. Если бы я только знала, как облегчить тебе рассказ.

Для нее это ведь тоже будет болезненно. Он ищет причину, чтобы изобличить ее отца, а она надеется, что лорду Сеттону найдется оправдание. Она знала, какой жестокий человек ее отец, но ни одному ребенку не хочется, чтобы о его родителе думали как о безжалостном и бессердечном человеке.

Бернард пришпорил Кабала.

— Клэр, сколько земель отца находится у епископа Дерли?

Она помолчала, прежде чем ответить.

— Почти половина.

— Эти земли по закону могут передаваться его наследнику?

— Думаю, что да.

— Отец передавал свои права кому-либо из рыцарей, наделенных землей?

— Нет.

Значит, Гранвилл Фицгиббонз был бунтовщиком. Если бы он одержал верх в споре, то другие рыцари, состоящие на службе у Сеттона, могли бы обратиться к епископу, и Сеттон лишился бы не только управления над многими землями, но и налогов.

Достаточная ли это причина для убийства? Возможно.

Он удержался и не задал Клэр этот вопрос.

Вернувшись в особняк, Бернард отправил Кабала пастись, а сам, полный решимости продолжить разговор, обогнул угол дома. Ему казалось, что на заднем дворе легче разговаривать.

Указав на почерневшую каменную стену, он сказал:

— Здесь они разожгли огонь. Мы спали, но отец проснулся от запаха гари и разбудил нас с матерью. Мы набросили на себя одежду, схватили ведра и побежали к колодцу. Мама поднимала ведра с водой, а мы с отцом бегали взад и вперед. Он больше всего боялся, что загорится соломенная крыша. Я помню, как он плеснул наверх воду из ведра, чтобы смочить ее. А я заливал костер.

Жар стоял ужасающий, и подойти поближе было невозможно. Бернарду все же удалось вылить воду в самую середину костра.

— Ясно, что кто-то специально устроил поджог. Я сразу это понял, и отец тоже. Все время, пока мы тушили пожар, он оглядывался по сторонам, ища виновников.

Бернард не помнил, сколько ведер воды он принес, но в памяти отложилось, как сильно ныли от напряжения руки и ноги.

— Мы едва держались на ногах от усталости. Я был весь мокрый и в саже, а отец обжег руку, пытаясь разбросать сваленные у стены ветки и оттащить их от дома. Он послал меня принести еще воды, чтобы залить догоравшие угольки. Я пошел к колодцу, думая, что самое страшное позади.

Клэр вложила в его руку свою ладонь, словно связывала его тем самым с настоящим. Он крепко сжал ее… и прошлое нахлынуло вновь: самое страшное было впереди.

— Когда пожар потух, я в полной темноте и тишине подошел к колодцу. Путь освещали только звезды. Я передал матери ведро со словами: «Это — последнее». Она взъерошила мне волосы и сказала, что это хорошо, потому что у нее руки уже отваливаются. Потом она засмеялась и сказала, что вытащит еще одно ведро для нас с отцом, чтобы помыться.

Бернард повернулся к колодцу, но его взгляд был устремлен на то место в лесу, откуда выехали разбойники. Он слышал у себя в ушах стук копыт, и ужас, испытанный маленьким мальчиком, опять охватил его.

— Я почти дошел до отца, когда услыхал топот. Четыре огромные, черные тени выскочили из леса. Я был так испуган, что не мог сдвинуться с места, даже когда один человек подскакал прямо ко мне и схватил меня. Тогда я услышал мамин крик. Я брыкался и изо всех сил колотил ногами. Кажется, даже задел его по скуле, но он крепко держал меня и велел вести себя тихо, тогда со мной ничего не случится. Но я его не слушал и продолжал драться, зная одно — я должен добраться до мамы.

Бернарду не удалось это сделать, он не смог прийти ей на помощь. Прошло четырнадцать лет, но до сих пор при этом воспоминании в горле застывал ком.

— Я упал вместе с человеком, который держал меня. Это отец стащил нас обоих с лошади. Я покатился по траве и слышал, как они дрались. Потом отец поставил меня на ноги и велел бежать в деревню и звать на помощь. Я увидел его в последний раз с мечом, отнятым у моего похитителя, — он бежал к маме.

— Ох, Бернард, — прошептала Клэр и обняла его.

Он уронил лицо ей в волосы, стараясь унять набежавшие слезы. Прокашлявшись, он продолжил:

— Я побежал к церкви Святого Михаила и стал звонить в колокол условным звоном. Фермеры все поняли и кинулись к особняку, но было слишком поздно. Когда я вернулся, всадники уже ускакали. Кругом толпились люди, женщины плакали. Я побежал к колодцу.

Еще не добежав туда, Бернард понял, что родители мертвы. Они лежали на земле, и он почувствовал запах крови. Уот положил руки ему на плечи и отвел его в сторону.

— Отец добежал-таки до мамы. Он дотянулся до нее, их руки соприкасались.

— Не надо больше, — с рыданием произнесла Клэр. — Не надо.

Она обхватила его за шею, и ее мокрая от слез щека прижалась к его щеке. Он прижал ее к себе крепче. Губы Клэр как будто ждали его. Он приник к ее влажному рту, соленому от слез и сладкому как мед.

Кто кого успокаивал? Ему было все равно. Но их поцелуй вдруг сделался страстным. Клэр прерывисто задышала, и сердце у нее очень сильно заколотилось. Ее тело было готово принять его прямо здесь, на траве позади дома.

Он-то знал признаки женской страсти. А Клэр? Сознавала ли она, чего требует ее тело? Или запуталась в собственных чувствах? Движима ли она желанием или просто хочет утешить его?

Он отнял губы от ее рта.

— Клэр, мне не нужна твоя жалость.

— Тогда пожалей меня, — сказала она. — Пойдем с тобой туда, где нет боли, а есть лишь бездумное удовольствие.

Она еще не знала, что это удовольствие окрашено болью, но болью столь сладкой, что она унесет их в заоблачные дали.

Он слегка потянул ее за прядь длинных волос.

— Ты почему распустила волосы сегодня утром?

Он думал, что она смутится, покраснеет, но встретился с прямым взглядом сияющих глаз.

— Это была слабая попытка заставить тебя слезть с крыши.

А он чуть не упал оттуда при виде ее ухищрений!

— А если бы ты добилась своего?

Она глубоко вздохнула, но глаз не отвела.

— Тогда я затащила бы тебя в дом и уложила на постель.

Ее откровенность его ошеломила. Если бы не дым, поднявшийся от хижины Лилиан, он откликнулся бы на соблазнительный призыв Клэр.

Как странны повороты судьбы!

Сумбур в голове, вызванный рассказом о нападении, начал исчезать, картины огня и крови померкли, и боль сделалась не такой острой. Если он забудется в объятиях Клэр, может быть, все это вообще пропадет?

Он знал, что поступает эгоистично, но Клэр, по-видимому, полна желания, а ему она так необходима. Он поцеловал ее в лоб, потом в висок, потам в мочку уха…

— Уложила бы на постель? Хм. Тебе хотелось спать?

— Да нет. — Она запрокинула голову, чтобы ему было удобнее ее целовать. — Во всяком случае, не до того, как спустила бы с тебя штаны и задрала бы свои юбки.

Нет, это выше его сил! Бернард подхватил ее и направился в дом. Он совершит с ней путешествие в этот уголок отдохновения, о котором она мечтает. Путь будет медленный и полный нежности. Он доставит ей желанное удовольствие. Ему оно тоже необходимо.

Бернард опустился на тюфяк и уложил Клэр поверх себя.

Он целовал ее, пока у него не закружилась голова, и гладил руками поверх шелкового платья. Но ему не терпелось добраться до теплой кожи.

Шнурки на платье легко развязались. Он повернул ее на бок и обнажил плечо. Кожа Клэр была кремового цвета и вкусная, как сливки. Ее губы вспухли от поцелуев, а глаза горели огнем страсти.

— А когда твои юбки будут задраны, а мои штаны спущены, что тогда, миледи?

Он шутил, но Клэр уловила в его вопросе нотки желания. Она знала, что должен делать мужчина. Даже если бы она не застала той сценки в саду замка, она понимала, что ее внутреннюю боль должно что-то облегчить.