– Нет, я не сошел с ума, – ответил он. – Я выбрал единственный путь, ведущий к свободе.

– Отказавшись от короны, которая была для вас целью всей жизни! – Канделябр в руке Эдгара дрожал. – А как же мы, люди, верившие вам, следовавшие за вами, умиравшие за вас? Клянусь распятием, неужто я слышу речи сына Годвина?

Эрл беспокойно заерзал в кресле.

– Глупец, неужели ты не понимаешь, что, если бы я не согласился принести клятву, Вильгельм никогда не отпустил бы меня отсюда? И что бы тогда сталось со всеми вами, кто поверил в меня? Разве я не обманул бы ваши ожидания? Отвечай!

Эдгар с громким стуком опустил канделябр на стол.

– Милорд, у меня просто нет слов, и я окончательно запутался. Говорите со мной прямо, умоляю вас!

– Я уже сказал тебе: я выбрал тот единственный путь, что мне еще оставался. Если бы отказался, то навсегда остался бы пленником и потерял то, к чему стремился всю жизнь. – Сделав паузу, Гарольд многозначительно добавил: – Или ты забыл, как год тому я пообещал тебе, что вырвусь из этой ловушки, чего бы мне это ни стоило?

– И что она вам даст, эта свобода в кандалах? – с горечью спросил Эдгар, но тут же сообразил, что имеет в виду эрл, и повалился на табурет у стола, обхватив голову руками. – Боже милостивый! – вырвалось у него. Он запустил пальцы в волосы и взъерошил их. – Я и вправду глупец, – с горечью заключил сакс, – если полагал, что Гарольд Годвинсон скорее даст разорвать себя на куски, чем станет клятвопреступником. Простите меня! Я мечтал о несбыточном.

Эрл встал и остановился перед своим таном, упершись обеими руками в стол, разделявший их.

– Скажи мне, кого я должен обмануть и нарушить данное слово: Вильгельма или Англию? – сурово осведомился он. – Говори! Мне предстоит выбор из двух зол. Должен ли я устрашиться запятнать свою честь и предать нашу Англию этому нормандскому тирану? Ты этого от меня хочешь? И такой поступок полагаешь достойным Гарольда Годвинсона? Клянусь Евангелием, если ты так обо мне думаешь, забудь об этом, знай, что я таков, каков есть на самом деле, а не плод твоих фантазий! Я выбираю Англию и буду защищать ее до последнего вздоха. Можешь думать обо мне, что твой душе угодно: я нарушу слово, данное всем остальным, но останусь верен Англии. Какое мне дело до того, что душа моя будет проклята и попадет в ад, если обо мне скажут – мое деяние пошло во благо Англии? – Голос его эхом отразился от стен; он умолк, и в комнате воцарилась глубокая тишина. Свечи горели ровным пламенем, и языки их не колебались от сквозняка; за окном в темном небе сияла яркая звезда.

Тишину нарушил крик совы. Эдгар, вздрогнув, поднял голову, опущенную на скрещенные руки.

– Простите меня! – уже совсем другим голосом произнес он. Лицо его потемнело. – Вас заманили в дьявольски хитрую ловушку! Но и на это найдется достойный ответ! Милорд, а он не может догадаться о том, что вы задумали? Разве не может он заподозрить, что вы вовсе не намерены связывать себя клятвой?

– Догадаться! Да он знает об этом наверняка, – ответил Гарольд и начал ходить кругами по комнате. – Ланфранк! – сказал он. Расстегнув пояс, швырнул его на стол. – Как, ты еще ничего не понял? Подумай, когда корона Англии будет возложена на мою голову, какой шум и крик поднимет Вильгельм в отношении Гарольда, посмевшего нарушить данную ему клятву!

– Все очень плохо, милорд, – негромко сказал Эдгар. – Это оскорбление Господа Бога и рыцарства, несмываемое пятно на щите вашей чести и достоинства. – Сакс вдруг вскочил на ноги, оттолкнув табурет. – А я-то думал, он питает к вам добрые чувства! Все эти недели, пока вы спали, ели, сражались вместе… Ах, он двуличный дьявол, Волк!

Гарольд прервал бесцельные метания по комнате и сел, с любопытством глядя на Эдгара.

– Ты ошибаешься, полагая, будто он притворялся, что любит меня. Нет, я действительно нравлюсь ему и, если склонюсь перед его волей, могу рассчитывать на его дружбу. Подумать только, он даже предложил мне… Впрочем, это не имеет значения. Я выбрал путь, по которому должен пройти. – Гарольд подошел к Эдгару и взял его за руки. – Сердце подсказывает тебе, что впереди нас ждут нелегкие времена: неужели ты думаешь, будто у меня на душе легко? Встань рядом со мной и поддержи меня; поверь мне еще раз, хотя я беру на себя тяжкий грех клятвопреступления. Но сейчас мне нужно, чтобы ты вновь поверил в меня, как раньше.

Он разжал руки. Эдгар упал перед ним на колени и сложил ладони в молитвенном жесте.

– Господь свидетель, я верю вам, милорд, и вы знаете об этом. Будь что будет – я последую за вами до конца.

Эрл обхватил ладонями сложенные руки Эдгара.

– Да, знаю. – Он заставил своего тана подняться на ноги. – Уже поздно, да и говорить здесь более не о чем. Оставь меня и молись, чтобы Вильгельм не потребовал от твоего сюзерена настолько торжественной клятвы, что я, нарушив ее, лишил бы себя возможности вымолить у Церкви прощение.

На следующий день они вновь тронулись в путь. Эдгар ехал рядом с Гарольдом, старательно держась в стороне от своих нормандских друзей. Фитц-Осберн поначалу даже подшучивал над его холодностью, но быстро угомонился, встретив многозначительный взгляд Рауля. Пустив своего коня галопом рядом с лошадью Хранителя, он поинтересовался:

– Что его гложет? Вот уже много лет я не видел его таким мрачным.

– Оставь его в покое, Гийом! – устало сказал Рауль. – Неужели ты не можешь понять, как сильно он нас ненавидит?

– Ненавидит нас! – воскликнул Фитц-Осберн. – Неужели только из-за этой клятвы, которая будет принесена в Байе? Нет-нет, не может быть! Ему-то какое до этого дело?

Рауль испустил тяжкий вздох.

– А какое бы нам было дело, если бы сегодня на месте Гарольда оказался Вильгельм? О, я нисколько не сомневаюсь, что Эдгар по-прежнему любит своих друзей, однако в сердце его поселилась жгучая ненависть к нашей нации. Оставь его: ты ничем не можешь ему помочь.

– Но я не вижу к тому никаких причин, – упорствовал Фитц-Осберн. – К эрлу не применяли силу; вопрос этот решен между ними так, как бывает между теми, кто хорошо понимает друг друга. Какого дьявола ты смеешься?

– Не применяли силу? – повторил Рауль. – Господи милосердный, Фитц-Осберн, неужели единственная сила, которую ты признаешь, – это пытки? Давай больше не будем говорить об этом.

В надлежащее время они прибыли в Байе, где их встретил епископ. Если эрл и высматривал среди собравшихся приора собора Святого Герлуина, то он его не обнаружил. Эрл Гарольд пребывал в обычном жизнерадостном расположении духа, весело болтал с герцогом и Одо, смеялся шуткам с видом человека, совесть которого ничем не омрачена. И лишь лица его сподвижников – Эдгара, Эльфрика, Сигвульфа, Эдмунда, Освина и Арнульфа – оставались мрачнее тучи, и они провожали своего сюзерена беспокойными взглядами. Каждому из них он доверился, каждый поклялся хранить молчание, но, хотя они вслух заявили о том, что подобная клятва, данная под принуждением, ни к чему его не обязывает, их терзали дурные предчувствия, а в душах поселилась смутная тревога.

Первый вечер их пребывания в Байе прошел мирно и спокойно, но уже на следующее утро в Зале заседаний совета в замке состоялась церемония принесения клятвы.

Герцог восседал в троне с короной на голове и обнаженным мечом в руке, держа его острием кверху. За его спиной столпились рыцари и вельможи; перед ним, посреди залы, стояла большая лохань, накрытая золотой парчой, которая полностью скрывала ее от любопытных глаз. Рядом с ней, в окружении нескольких священников и своего духовника, застыл в ожидании епископ Одо.

Утро выдалось ясным, и в лучах солнечного света, вливающихся в окна, танцевали пылинки; вся зала буквально купалась в их золотом блеске, наполняясь теплом, а в незастекленные окна проникал шум города.

Последним прибыл эрл в сопровождении своих сторонников. На нем была его обычная кольчуга с короткими рукавами, но голова осталась непокрытой. С плеч его ниспадала голубая мантия, а запястья украшали золотые браслеты. Раулю вдруг показалось, будто он принес с собой солнечный свет.

Эрл на мгновение приостановился на пороге и быстро огляделся. Герцог, сидящий на троне в отдалении, стоящие рядом с ним Фитц-Осберн, Мортен, Грантмеснил, Тессон, Сен-Совер, де Гурней, де Монфор, Жиффар – он окинул их всех одним быстрым взглядом. Они неподвижно застыли, положив руки на рукояти мечей, глядя на него мрачно и, как ему показалось, с угрозой.

Эрл неспешно вышел вперед; он был бледен, но совершенно спокоен. Между бровей его пролегла легкая морщинка, а губы он плотно сжал. Позади него полукругом выстроились саксы.

Занавес на одном из арочных входов раздвинулся, и в залу вошел священник, держа в руках два реликвария[67], которые он и опустил благоговейно на накрытую лохань перед Одо. Ни один мускул лица Гарольда не дрогнул, когда он посмотрел на них, после чего вновь устремил взгляд на герцога.

Эдгар облегченно вздохнул: реликварии оказались не такими значительными, как он опасался.

Герцог пошевелился и подался вперед, не вставая с трона; по краю его меча пробежал солнечный зайчик, а тяжелая мантия, которую он накинул на плечи, упала с руки, обнажив подбивку из меха горностая. Голос Вильгельма гулко раскатился по зале, так что собравшиеся расслышали все до последнего слова.

– Эрл Гарольд, – сказал он, – вы прибыли сюда с целью, которая вам известна. Я требую, чтобы перед этим благородным собранием вы подтвердили клятвой данные мне обещания: действовать в качестве моего представителя при английском дворе до тех пор, пока король Эдуард остается жив; сделать все, что в ваших силах, дабы обеспечить мне передачу скипетра после его смерти; передать мне замок Дувр и прочие замки, кои могут мне понадобиться для размещения в них нормандских гарнизонов. Таковы ваши обещания.

– Да, таковы мои обещания, – машинально подтвердил эрл.

Епископ сделал шаг вперед, но эрл Гарольд не обратил на него никакого внимания. Он смотрел в дальний конец залы, на герцога Вильгельма и его двор, пытаясь разобраться в выражении сумрачных смуглых лиц, глядевших на него. Он заметил, что Рауль де Харкорт не отрывает взгляда от рукояти меча, который сжимает обеими руками; увидел, как хмурится Фитц-Осберн, словно снедаемый неким душевным неудобством, а в глазах Мортена проскакивают искорки нетерпения. Гарольд быстро перевел взгляд на Вильгельма, но на сильном и уверенном лице герцога было написано непроницаемое выражение.