Рауль же согнулся пополам от смеха.

– О бесстрашный герой! О храбрый сакс! Идем, злобный враг отступил.

Эдгар со смущенной улыбкой выбрался из-за груды обломков.

– Нет, а что мне оставалось делать? Это не женщина, а сущая дьяволица. Чума и мор на твою голову, гололицый: это ведь ты сунул ребенка мне в руки.

Рауль начал вытирать пыль и грязь с лица и шеи. Перестав смеяться, он наблюдал за своими людьми, которые выстроились цепочкой, передавая друг другу полные ведра воды.

– Дьявольская работа. А тебе она нравится! – Он, переведя взгляд на Эдгара, вдруг сказал: – А ведь ты спас мне жизнь там, на стенах.

– Когда? – недоуменно нахмурился сакс.

– Когда я споткнулся, тупица.

– А, тогда! – Эдгар на мгновение задумался. – Да, пожалуй, действительно спас, – признал он, и лицо его просветлело. – Редкой красоты получился удар, прямо в место соединения плеча с шеей. Оказывается, за годы ссылки я еще не растерял своего мастерства.

– Что ж, прими мою искреннюю благодарность, – сказал Рауль. – Хвала всем святым, сегодняшняя драка положит конец войне. Конан лично сдал город герцогу.

– Да, – согласился Эдгар, но в голосе его прозвучало легкое сожаление. – Я иду ужинать, – заявил он. – Пойдешь со мной?

– После того, как увижу, что мы погасили последнюю искру. Где сейчас герцог?

– Наверху, в замке, вместе с эрлом и де Гурнеем. Конан делает хорошую мину при плохой игре и сегодня вечером ужинает за столом герцога. Так, во всяком случае, сказал мне Фитц-Осберн. Хотя на месте Вильгельма я бы заковал его в кандалы. – Эдгар, повернувшись, двинулся прочь, но тут же остановился, не пройдя даже трех шагов, и, не оборачиваясь, сообщил: – Герцог производит эрла Гарольда в рыцари. – После чего, не дожидаясь ответа Рауля, сакс широкой поступью пересек рыночную площадь и скрылся из виду.

Рауль долго смотрел ему вслед.

– А тебе бы хотелось, чтобы эрл Гарольд отказался, – негромко проговорил Хранитель и вернулся к работе.

Церемония посвящения в рыцари состоялась на следующее утро. Эрл предстал безоружным перед Вильгельмом, у которого на изукрашенном драгоценными каменьями поясе висел меч, на голове красовался шлем, а в руке герцог держал копье. Положив правую руку на плечо Гарольда, он произносил освященные временем и обычаем слова клятвы.

После того как Конана вынудили повторно принести вассальную присягу Нормандии, герцог решил вернуться в Руан и, перейдя границу, вступил в Авранш. Они с эрлом Гарольдом ехали бок о бок и, судя по всему, пребывали в наилучших отношениях, деля один шатер на двоих и проводя долгие часы за дружеской беседой.

В Сен-Жаке у самой границы они остановились на ночь, и, как бывало всегда, когда весть о присутствии герцога разносилась по окрестностям, в лагерь к нему потянулся местный люд. Одни – с жалобами, другие – чтобы взглянуть на него из чистого любопытства, третьи – рассчитывая получить щедрую милостыню от богатых лордов, сопровождавших его. Подавляющее большинство просителей составляли калеки или прокаженные, и звон их колокольчиков[66] весь день разносился над лагерем. Подобным личностям редко дозволялось приближаться к Вильгельму, но, когда в Сен-Жаке герцог обедал с эрлом Гарольдом подле своего шатра на свежем воздухе, к нему подошел Фитц-Осберн и бесцеремонно заявил:

– Монсеньор, я хотел бы предложить вам полюбоваться на невероятное зрелище, которое только что видел своими глазами! Ничего подобного я в жизни не встречал!

– И что же это за зрелище, Гийом? – снисходительно осведомился герцог, за годы знакомства слишком привыкший к восторженному энтузиазму Фитц-Осберна, чтобы легко поддаться ему.

– Это женщина, у которой все, вплоть до пупка, наличествует в двойном размере, – сообщил ему Фитц-Осберн. – Сеньор, вы улыбаетесь, но, клянусь честью, у нее два туловища, две головы, две шеи и четыре руки. Все это, соединяясь на поясе, поддерживается единственной парой ног. Рауль, час назад ты обходил внешние посты: неужели ничего не видел?

– Да, видел, – сказал Рауль, и на его лице отразилось отвращение. – Зрелище и впрямь удивительное, но одновременно ужасающее.

Герцог, повернув голову, взглянул на своего фаворита, стоявшего позади его кресла.

– Это и в самом деле диковинка, мой Хранитель, или же очередная небылица Гийома?

Рауль улыбнулся.

– Нет, зрелище и впрямь необычное, но вас может стошнить, когда вы все увидите сами.

– У меня крепкий желудок, – ответил Вильгельм. – Что скажете, эрл Гарольд? Взглянем на это чудо?

– Я бы многое отдал, чтобы увидеть его, – сказал эрл. – Женщина с двумя головами! И обе могут говорить? Или одна говорит, а вторая молчит?

Шут Гале, скорчившись, сидел у кресла Вильгельма; герцог толкнул его ногой.

– Вставай, Гале! Ступай и приведи мне эту диковинку.

Фитц-Осберн тем временем ответил на вопрос эрла:

– Нет, но еще недавно они могли говорить вдвоем. Отец этого создания, здешний простолюдин, рассказывал мне, что одна половина ела, пока вторая говорила, или спала, пока другая бодрствовала. Но около года тому назад одна половина умерла, а вторая осталась жива, и это кажется мне самым необычным и даже удивительным.

– Одна половина мертва, а вторая жива! Неужели такое может быть? – Гарольд явно не верил своим ушам. – Я испытываю большое желание повидать эту странную и ужасную женщину.

Рауль в свойственной ему манере негромко заметил:

– Смотрите, чтобы вам не стало дурно от ее вида и запаха, милорд.

Гарольд вопросительно взглянул на него, но Рауль ограничился тем, что ответил:

– Вы сами все увидите; на мой взгляд, зрелище не из приятных.

Герцог отложил в сторону косточку каплуна, которую обсасывал.

– Советую вам прислушаться к Раулю, эрл Гарольд. Одни называют его Хранителем, зато другим он известен под именем Привереда, а также Друг Того, у Кого Нет Друзей. Я говорю правду, Рауль?

– В общем, да. Но я не предполагал, что вы знаете об этом, монсеньор.

Герцог улыбнулся.

– Тем не менее ты знаешь меня не хуже других, – загадочно обронил он. Заметив приближающегося шута, Вильгельм поманил его к себе. – Ну, ты привел мне диковинку сенешаля, приятель?

– Да, братец, вот она идет. – Гале ткнул пальцем в ту сторону, откуда к ним ковыляющей походкой приближалась нелепая, закутанная в тряпки фигура под вуалью, которую вел за собой серв, держа ее за руку.

Герцог отодвинул тарелку в сторону и облокотился о стол.

– Иди-ка сюда, любезный, и приведи мне свою дочь, чтобы я мог собственными глазами взглянуть на то, какой создал ее Господь, – милостиво сказал он.

Из глубины вороха одеяний донесся тонкий безжизненный женский голос:

– Милорд, меня создал дьявол, а не Господь Бог в неизреченной милости своей.

Герцог нахмурился.

– Что за кощунственные речи ты ведешь, женщина? – Вильгельм сделал знак рукой. – Подойди ближе и сними эти покровы. Ты показывала себя за деньги моим солдатам: теперь покажись и мне.

Она подошла к столу едва ли не вплотную, распространяя вокруг себя тошнотворный запах разложения и гниющего мяса. Эрл Гарольд внезапно поднес к носу салфетку.

– Теперь вы сами увидите, говорил ли я правду, монсеньор! – заявил Фитц-Осберн.

Отец женщины, непрестанно кланяясь герцогу, принялся разматывать грубые тряпки, скрывавшие бесформенную фигуру. Закончив, он отступил на шаг и гордо произнес:

– Вот такой она и была с самого рождения, милостивый господин.

– И единственной частью ее организма, которая обрадовалась этому, был ее живот, воскликнувший: «Хвала Господу, свой голод я могу утолять отныне двумя ртами!» – воскликнул Гале и ткнул своим шутовским жезлом эрла Гарольда. – Эй, кузен, тебя что, тошнит?

Эрл быстро вскочил на ноги и принялся нашаривать кошель, который носил на поясе. Он изменился в лице, когда женщина предстала перед ним обнаженной, и при виде ее мертвой половины, свисавшей набок и тянувшей ее к земле, желчь подступила к горлу Гарольда. Тело ее покрылась гнилостными язвами и струпьями; высохшие руки свешивались вниз, при каждом ее движении раскачиваясь из стороны в сторону; голова подпрыгивала и болталась, а плоть выглядела изъеденной червями и отваливалась от костей.

Эрл отбросил салфетку в сторону, словно сердясь на себя за то, что она ему вообще понадобилась, и подошел к женщине, положив ладонь на ее печальную живую голову.

– Да смилуется над тобой Господь, бедное создание, – мягко сказал он, вложив ей в ладонь кошель и сомкнув вокруг него ее безжизненные пальцы, после чего, не оборачиваясь, зашагал прочь.

Герцог смотрел ему вслед.

– Да, от ее вида его затошнило, но он смог заставить себя коснуться ее, преодолев собственное отвращение, – пробормотал Вильгельм. На краткий миг герцог встретился с Раулем взглядом. – В нем и впрямь есть величие. – Вильгельм повернулся к Фитц-Осберну. – Передай этой женщине кошель и от меня, Гийом. – Он окинул ее критическим взглядом. – Девочка моя, кажется, чистилище тебя ждет уже здесь, на земле. Ступай с Богом. – Глядя на удаляющуюся пару, Вильгельм коротко сказал: – Фу! Ну и запашок! Подай мне свою розу, Гийом. Какая влюбленная дурочка подарила тебе ее?

Фитц-Осберн, расхохотавшись, вытащил цветок из-под застежки, что удерживала на плече его мантию, и протянул цветок герцогу.

Вильгельм поднес розу к носу.

– Ты был прав, Рауль: зрелище действительно ужасающее, – заметил он.

Гале, уже некоторое время хранивший молчание и рисовавший в пыли какие-то фигурки, подняв голову, вперил взгляд в Вильгельма. Глаза его засветились неземным светом; на лбу выступил пот; чужим голосом шут произнес:

– Братец, ты только что видел загадку, разгадать которую у тебя не хватит мозгов.

– Что ж, разгадай ее для меня, шут, – отозвался Вильгельм, по-прежнему вдыхая чистый и сладкий аромат розы.

– Ты только что видел Англию и Нормандию, братец, две разные страны, но объединенные одним правителем; некогда обе были сильными и здоровыми, однако теперь одна умерла, гниет и разлагается, неподъемной ношей отягощая другую, которая пока еще в состоянии поддерживать ее своей силой и богатством.