«Помню, как не помню», - хотелось ответить мне, да боялась нарушить этот его рассказ. Мне казалось, стоит только заговорить, и он исчезнет, словно и не было. Я приложила обе ладони ко рту и даже головы повернуть в его сторону не могла. Сидела чуть живая, пытаясь унять поспешное ликование в себе.

- Бесился я, Мирона поедом ел, потому как понимал к чему идет, что со мной происходит, - снова заговорил Антип. - Не пара я тебе. Порченный я человек, проходимец, на судьбу озлобленный. Возьму я тебя с собой? И что? Жизни размеренной дать не могу, да и сколько годков отмеряно неведомо. Может и десяток другой, а может и пара деньков осталась. Потому как в любой момент отловят и голова с плеч. Вот такие дела, Санька. Крепко подумай, прежде чем ехать со мной. Крепко.

- Глава двенадцать

- Прикрыв дверь сараюшки, я к реке побежала. Скинула сарафан в ивняке, да в воду полезла - свежа и прохладна оказалась. А поутру всегда так. Вот если бы ночью пришла охота валандаться в ней, так многим теплее бы казалась. Вода остудила меня, да умерила пыл немного. Прямо на сырую рубаху, чуть отжатую руками, накинула сарафан и домой помчалась, пока соседи из своих изб не показались.

- Спать так и не легла, негоже днем почивать, не барышня. Весь день я летала, словно крылья заимела, каждое дело, за какое бы не бралась, спорилось, да ладилось. Бабушка косилась в мою сторону, приглядывалась, а заговорить решилась только к вечеру. - Козой запрыгала, ожила, - остановила она веретено, да воткнула его в шерсть, что к прялке намотана. Показала рукой мне на лавку, рядом с собой сесть зазывая. Я несведущей прикинулась. Брови вскинула, удивляюсь, дескать, в толк не возьму, о чем ты. – Вся ты на виду, щеки эвон огнем полыхают. Не артачься, прижми зад то.

- Давай, как на духу, кто таков, чего прибегал? - Суженый мой, люблю его, - не стала я лукавить и раскраснелась еще больше. – На край света пойду за ним, баб, хоть босой, хоть хворой. - Суженый? – сложив губы трубкой, протянула она, толи спрашивая, толи удивляясь. – А ты для него тоже суженная? - Тоже, баб, тоже.

- - Да разве ж они так ходят, женихи то, крадучись, словно воры? Если только к полюбовнице, - через паузу, вздохнув, добавила бабушка.

- Я еще пуще огнем вспыхнула, да на прялку уставилась, чтобы в глаза ей не смотреть. Сижу, узор витой разглядываю, словно не видала никогда, а сама словечка вымолвить не могу. А ведь и правда, чего я выдумываю, полюбовница я и получилась, глупая и неумелая. Может он вообще за мной не вернется? «Вернется, его слово верное», - тут же ответила сама себе. Да и сделала бы я по-другому, зная о последней встрече? Не сделала бы, нечего и прикидываться, так и было бы все. Я продолжала изводить себя такого рода мыслями, пока бабка Устинья новых вопросов не отсыпала:

- – Это не с ним ли ты, Санька, три месяца из дома пропадала? Отчего он, как положено не пришел?

- - Не может он как положено, баб, не может, пойми, - заступилась я за него и все ей рассказала. Про то, как Мирона встретила, и как в стане их разбойничьем жила, про судьбу Антипа нелегкую. Даже поведала, как ночью к нему в шалаш прибегала, а он мне отставку дал, мне казалось, что это непременно нужно рассказать, что добавит это значения, весомости, в лучшем свете его выставит. Ведь была у него возможность, а он не попользовался. Говорила я открыто, с чувством, часто брала бабку за кисти рук, сжимала их в своих ладонях, мяла, да гладила. Умолчала только о произошедшем в сарае, сегодня ночью, – будет с нее, переживаний. Бабушка охала, ахала, крестилась без конца, но слушала исправно, не перебивая, лишь изредка уточняя подробность. Закончила я рассказ признанием, что в город податься с ним решила, смысла таиться не видела, да и надежда получить ее благословение была, пусть и слабая. - Держать тебя не стану, коли решимости в тебе экая прорва, да и не удержу, -сказала она, как только я закончила. – Об одном прошу - хорошенько подумай, на такую смуту себя обрекаешь. - Что ж вы все, думать меня заставляете, сердце оно не мыслит, оно другие пляски отбивает. Решила уж я. Постоять он и за себя, и за меня в силе. Все у нас будет в порядке, - заверила я.

- Бабушка вздохнула, взяла с лавки прялку, поставила в угол, прошлась по избе, словно места себе ища, развязала зипун, повесила у печи, постояла немного спиной, а потом ко мне повернулась: - Ну, раз веришь, ступай спать, а я про вас молиться стану.

- Я взяла с нее обет, что она даже словечком не матери, ни отцу не обмолвится и в самом деле спать пошла. Уснула в один миг, под тихое бормотание бабушки. Сон мне приснился мутный, тревожный, но проснувшись, припомнить его не смогла, лишь на душе остались тягучие, размытые обрывки воспоминаний.

- Первое что я сделала, после обычных домашних дел, - собрала себе узелок с вещами. Все боялась много набрать, чтобы не тяжела поклажа была, неизвестно еще как добираться будем, и в тоже время, не хотелось голой сироткой казаться.

- Кое как соблюдя середину, я убрала узелок под кровать и пошла к родительскому дому.

- Мать и Васю я застала за столом. Они вернулись с покоса, где ворошили и отгребали сено, уставшие и румяные. Мне сделалось стыдно, что я ни разу, как вернулась, не подсобила им. Вася был довольным и деятельным, рассуждал уже как заправский мужик. Здорово подрос за этот год, уж и не приласкаешь, голову не взлохматишь – брыкаться начнет. Мамка спрашивала про здоровье Устиньи, мое, но неприятных разговоров не заводила, видно решив, что я намерена возвращаться домой и опасалась меня спугнуть. Если бы знали они истинную причину визита!

- Проститься ведь пришла…, но говорить им, об этом, не намерена. Боялась не выдержать горьких слез расставаний, которые непременно польются и из меня, и из матери, но пуще всего боялась быть остановленной, не отпущенной.

- Мы неспешно поели, хоть у нас так и не принято, рассиживаться, а когда собрались чаевничать, Васятка подскочил со словами: - Мать, про отца собери поесть, до него побегу.

- Мамка засуетилась, собрала еду в корзинку, и братцу ее в руки сунула. - У холодного ручья он, лодки строгает, - пояснила мне она, лишь только Вася за дверь вышел. Я отмолчалась. Мама переключилась на соседей, рассказывать какие у их дочери, роды накануне тяжелейшие были.

- Долго я пробыла с ничего не подозревающей матерью, смотрела, слушала, пытаясь насладиться с запасом, ее присутствием. Мне сто раз хотелось на грудь ей кинуться, прижаться покрепче, а решилась обнять, только когда уходить собралась.

- Чего это ты, Санька? - удивилась мать.

- Соскучилась, просто, - обхватила я ее за спиной, а голову на грудь ей сложила. Она гладила меня приговаривая: «Дитя мое, горемычное, самой уж давно пора деток ласкать». - Пошла я, мам, побегу. - «Клюнула» в щеку и за дверь спешно выскочила, оставив ее в недоумении, пока она подозревать ничего не начала.

К холодному ручью теперь путь лежал. Не далекий он, но чувствовала, не схожу - пожалею. Буду потом каяться, да поздно. Издалека их увидела, потому как в низине они. В этом месте ручей впадал в пруд, тут же, удобно спустить готовую лодку на воду, и переправить к берегу будущего хозяина. Три лодки были почти готовы, отец смолил их, а Вася помогал. Он шустро бегал то к отцу, то к сараю из досок, построенному еще дедом, в котором хранился инструмент и сами лодки. Я поравнялась с ними, сказав привычно: «Здравия», поклонов уж отвешивать не буду. Отец кивнул, продолжая заниматься своим делом.

- Виделись, - бросил важный Васятка.

Я прошла к самому ручью, напилась, зачерпнув в ладонь воды, да на лицо слегка себе брызнула. Свежо. Села у ручья и не лезла к ним, пока они работу не закончили. Наблюдала со стороны, исподволь, находя в них все больше и больше сходства. По завершению дел, отец опередил меня отправив Васю домой, я только было хотела просить братца об этом, раздумывая как лучше подступиться, чтоб не выдумал ослушаться.

- Дождусь тебя, вместе пойдем, - ответил он ему.

- Ты это, Василий, не жди давай, беги. Топор вон еще прихвати, поправим дома, - настоял родитель. Васька тряхнул подбородком, насупился, но сказать ничего не решился, сгреб топор и припустил.

Отец прошел до ручья, умылся, обтер лицо льняной тряпицей, подошел не спеша и присел рядом. Он молчит, я молчу. Вздохнул маетно, ворот рубахи поправил...

- Уезжаю я завтра. Надолго., может и навсегда, - сказала я ему, не ходя вокруг, да около. Он поднял на меня голову, глянул ошалело, да тут же взгляд отвел, не решился видно браниться. А может и не браниться вовсе хотел, но, однако, кадык у него заходил ходуном, да кулаки сжались. - Просить тебя хочу, чтоб мамку с Васей не обижал, чтобы миром жили.

- Из-за меня бежишь? Воздуха не хватает, рядом со мной? - не поворачиваясь, спросил он. - Хочешь, я уйду? Одно твое слово, и я .

- Нет, нет, - замотала я головой. - Не в тебе причина. Я уеду, а ты оставайся, ты нужен им, но тот. прежний.

Он сунул руку, за ворот рубахи и крутил его:

- А мне не хватает воздуха, душит, душит меня, - охватил он пятерней себя за шею, показывая. - Вот оно где, давануть бы мне сюда, что есть мочи!

Видеть его было невыносимо, не только из-за вины его, неумолимой, но и от боли, рвавшей его изнутри, что хотелось встать и сбежать, как делала много раз. Но я нашла в себе силы не делать этого. Пододвинулась ближе к нему, свесившему голову на кулак, погладила по широкой спине, сложила на плечах его руки и сказала тихо:

- Я простила тебя, слышишь. Сам себя ты простить смоги.

- Да как же мне простить то себя! - со стоном воскликнул отец. - Так и стоит он у меня перед глазами! - Он выставил вперед руки, ладонями к небу, сам на них посмотрел мутно, покачал ими в воздухе и взревел, хрипя: — Вот этими лапищами, этими самыми, я его, сучий я потрох!

Он обхватил свою голову руками, сжался весь, протяжно всхлипнул, а потом заревел. Первый раз я видела плачущего тятьку. Было больно, погано самой, но его боль была во стократ сильнее, дерущее, невыносимей. Я обняла его, наклонила за плечи к себе, он покорно рухнул к моим коленям. Долго мы сидели так. Его голова покоилась на моих ногах, свернутых кренделем, прямо на подоле сарафана, я гладила его по непослушным, буйным волосам, словно баюкала. Вспоминала детство, как он баловал меня, мой тятька, подносил пряник или другую сласть, сначала маячил им передо мной, а потом прятал за спину. Я бежала к нему, обхватывала его ручонками, пытаясь дотянуться до угощенья, и выходило, что обнимаю его. Он немного игрался со мной, не давая ухватить гостинец, а потом вручал его и брал меня на руки, да подкидывал вверх, непременно три раза. Я визжала и заходилась смехом.