— Клянусь, я не смогла удержаться, — сказала она, скорчив милую гримаску. — У него были желтые колеса, мистер Теруиллиджер. Как желтые нарциссы.

— Речь идет не только о ландо, леди Лидия, — сказал он. — У вас вообще нет больше денег.

Она нахмурила лоб, несколько удивленная тем, что ее гримаска не возымела желаемого эффекта и он не отказался от своих слов.

— Насколько мало их осталось?

— За последние три месяца, помимо новой яхты и ландо, вы купили шесть картин и фортепьяно для какого-то музыканта…

— Он талантливый композитор, и фортепьяно было ему необходимо.

— Всегда находится какой-нибудь композитор, или артист, или мебельщик, или еще кто-нибудь, кто нуждается в чем-то таком, что вы всегда готовы им дать, — в отчаянии заявил Теруиллиджер.

Конечно, не только расточительность леди Лидии привела ее к разорению; хотя она была страшной транжирой, импульсивной и в высшей степени избалованной. Леди Лидия была при этом очень щедрой и удивительно благодарной. Она была настоящим бонвиваном. От какого-нибудь крошечного цветочка она получала не меньшее удовольствие, чем от известнейших картин, причем удовольствие было таким же искренним. В компании леди Лидии жизнь любого человека становилась ярче. Он видел больше. Чувствовал острее.

— За последние три года, — продолжал Теруиллиджер, — вы облагородили ландшафтами все восемьсот акров земельной собственности в Девоне и сделали весомые вклады в различные фонды помощи солдатам, вдовам и сиротам, а также, — он сверился с листочком, лежащим в стороне от остальных бумаг, — единолично финансировали экспедицию в Северную Африку королевского общества атлантоведов. — Он взглянул на нее в надежде, что она опровергнет последнее из сказанного.

Она не опровергла.

— Они привели мне чрезвычайно убедительные доказательства того, что эта исчезнувшая страна существовала именно в том месте, — сказала леди Лидия и попросила его продолжать.

— Я уж не говорю о том, что в трех отдельных домах содержится полный штат обслуживающего персонала, а также о лошадях, платьях, шляпках, драгоценностях, еженедельных посещениях салона, приемах и балах…

— И правильно делаете, что не говорите, — заметила леди Лидия. — Вы меня не так поняли, Теруиллиджер. — Я не хочу знать, на что я растратила свои деньги, а хочу знать, насколько большой урон понесли мои финансовые средства.

— Их больше нет, — сказал Теруиллиджер.

Она пристально поглядела на него и, увидев, что он не дрогнул, сказала:

— Я продам дербиширскую ферму.

— Она уже продана.

Она нахмурила брови.

— Вот как? Когда?

— Три месяца назад. Я написал вам и спросил, как вы намерены финансировать поиски Атлантиды, а вы написали в ответ, чтобы я продал то, что сочту необходимым. Я так и сделал. Я посылал вам соглашения с курьером, и вы их подписали!

— Ах да, припоминаю. Но ведь наверняка что-то осталось после продажи.

Он покачал головой.

— Продайте один из домов.

— Они все выставлены на продажу, но пока никто не откликнулся на предложение, и я сомневаюсь, что кто-нибудь заинтересуется. В наши дни мало желающих купить дом без земельного участка.

— В-таком случае продайте каменноугольную шахту, — решительно заявила она. — Мне никогда не нравилось владеть…

— Добыча угля там больше не ведется.

— Ладно, — сказала она тоном человека, который сдается под натиском неразумного требования. — Продайте какие-нибудь акции.

— После окончания войны фондовая биржа потерпела крах. Я пытался предупредить вас, но вы меня не слушали. Ваши акции больше практически ничего не стоят.

Наконец-то ему, кажется, удалось пробиться сквозь стену, которой окружили ее богатство и привилегированное положение. Ее улыбающиеся губки задрожали.

— Скажите, чтобы Хоникатт продал мои доли в индийском торговом флоте, — сказала она, назвав имя человека, управлявшего компаний по морским перевозкам, за счет которой главным образом и финансировалась империя Истлейков.

Теруиллиджер молча смотрел на нее.

— В чем дело?

— Но… — замялся он смущенно, — флотилии больше нет.

Она нахмурила лоб.

— Как так нет флотилии? Судя по последним сообщениям, они готовились возвратиться из Индии полностью загруженные.

— Две недели назад все пять судов были захвачены пиратами у восточного побережья Африки. Я писал вам об этом. Дважды. Я просил вас о встрече, но…

— А их экипажи? — прервала она его, побледнев.

— В вашей компании по морским перевозкам нашлось ровно столько денег, чтобы заплатить требуемый выкуп, — поспешил заверить он, и она вздохнула с облегчением. — Все живы. Но судов и грузов, увы, больше нет! Было бы лучше, если бы вы читали мои письма, — сказал он.

— Жаль, что я их не читала, — пробормотала она. — Тогда бы я не стала покупать это ландо.

Расстроенный, он наблюдал за ней и говорил себе, что сделал все, что мог, а мог он лишь посоветовать ей, хотя леди Лидия его советами пренебрегала. Да и советы у него были последнее время ненадежными, как и у большинства финансистов, банкиров и инвесторов: все они были просто не способны предусмотреть столь затруднительное финансовое положение, в котором оказалась страна.

В ее ситуации в значительной степени была виновата она сама. Но почему в таком случае ему так тяжело? Не он командовал этой флотилией, не он транжирил деньги, не он устроил крах фондовой биржи.

Он чувствовал себя ужасно потому, что искренне симпатизировал леди Лидии. Она была подобна пламени, которое ярко горит, завораживает, согревает, но иногда может оказаться разрушительным. Кому же захочется видеть, как такое пламя угасает?

— Понятно, — сказала наконец леди Лидия. — Что я могу сделать?

Это был не тот случай, когда можно отвечать уклончиво.

— Поскольку вашей собственности — материальной и прочей — больше нет, за счет вашего личного имущества можно будет покрыть последние неоплаченные долги, и у вас останутся лишь средства на то, чтобы вы могли жить скромно, но достойно.

— Достойно? Это звучит обнадеживающе, — сказала она, воспрянув духом. — А что именно это означает?

— Я оцениваю это в двести пятьдесят фунтов в год. Этого достаточно, чтобы иметь маленький городской дом, служанку и кухарку. Возможно, еще дворецкого.

— Боже милосердный, — взмолилась она, откинувшись на спинку кресла. — Я нищая.

Она именно так это понимала, потому что в ее мире — единственном, который она знала, — среди элиты высшего общества именно так могло пониматься ее положение. Жизни, которую она знала до сих пор, больше не существовало. Даже в доме сэра Гримли она жила как маленькая принцесса, окруженная всем мыслимым комфортом и роскошью.

— И Эмили тоже?

— Боюсь, что нет. Возможно, ей придется вернуться туда, где вы ее нашли, — извиняющимся тоном сказал Теруиллиджер, взглянув на Эмили Код.

— Послушайте, Теруиллиджер, вы говорите это так, будто я случайно перевернула какой-то камень и нашла под ним ее. Но это не так и она не может вернуться. — В ее голосе чувствовался окончательный приговор, который не подлежит обсуждению, причем едва ли кто-нибудь мог заподозрить такую железную волю у веселой светской красавицы.

Услышав ее слова, Эмили Код успокоилась.

— В таком случае не будет дворецкого, — сказал он.

Леди Лидия на мгновение задумалась, потом сказала:

— Не думаю, что я смогу так жить.

Он тоже так не думал, но все же сказал:

— Многие люди обходятся без дворецкого.

— Нет, — сказала она, покачав головой. — Извините, но я не смогу быть бедной. От меня зависит слишком много людей. Ремесленники и купцы, поставщики вин, торговцы и люди других профессий.

— У них есть и другие клиенты.

Скорее раздраженная, чем оскорбленная, она нахмурила брови.

— Мне кажется, что вы не вполне правильно оцениваете мое положение, Теруиллиджер. Я не просто один из членов высшего общества, я… — она поискала подходящее слово, — я индустрия.

Может быть, она его разыгрывает? У нее всегда было очень своеобразное чувство юмора.

— Теруиллиджер, — сказала она с некоторым раздражением. — Я ужинаю в каком-нибудь ресторане и тем самым создаю ему репутацию. Я приобретаю вино определенной марки для своего званого ужина, и не пройдет даже недели, как виноторговец будет завален заказами на последующие пять лет, а виноделы, изготавливающие это вино, обеспечат себе безбедное существование на десяток лет. Я пользуюсь какими-то духами, и это гарантирует не только популярность аромата, но и благосостояние парфюмера. То же самое можно сказать о фабрике, которая производит шелк для моих платьев, о музыканте, которого я слушаю, о композиторе, новой сонатой которого я восхищаюсь, о сыроварах, чья продукция появляется у меня среди закусок, о модистке, о коневоде… — Она внимательно вглядывалась в его лицо, не вполне уверенная, что он ее понимает.

Как ни удивительно, он был вынужден признать, что она права, и у него снова промелькнула мысль, что леди Лидия при всем ее кажущемся легкомыслии отлично понимает мир, в котором живет.

Правда, в высшем свете было множество законодателей моды, но никто из них, не считая Бо Браммела, не мог владеть воображением публики так, как леди Лидия Истлейк. Где бы она ни появлялась, собирались целые толпы. Люди поджидали ее возле магазинов, куда она обычно заходила, или стояли вдоль Роттен-роу в надежде увидеть, как она проезжает мимо в своем ландо.

— Ну, что скажете, Теруиллиджер?

— Единственное, что я могу вам посоветовать, это найти очень богатого мужа.

— Вы имеете в виду — выйти замуж? — Она сказала это так, как будто он только что предложил ей продавать цветы в Ковент-Гардене.

Он кивнул.