Но с другой стороны, думал герцог Роухэмптон, Лили не так уж и не права. Он не представлял ее себе ведущей скромный уединенный образ жизни на юге Франции или путешествующей в бесконечных поисках нового дома и нового круга знакомств. Жизнь Лили предназначалась для официальных приемов в Букингемском дворце и Ас коте, пышных балов в Девоншире, Лондондерри, Саферленд-Хаус и загородных прогулок в Котильоне. Жизнь Лили была неотделима от жизни лондонского высшего света. И если ее, как одну из этих прекрасных роз, пересадить в другое место, она зачахнет и умрет. И возможно, говорил себе герцог, бредя по посыпанной гравием дорожке меж цветов, то, что требует Лили от него, это его плата за любовь такого же хрупкого и эфемерного существа, как эти изнеженные розы, поворачивающие свои головки к солнцу.

– Дрого, ты здесь? Мы искали тебя, куда ты пропал? – раздался звонкий голос герцогини, прервавший его мысли. Его мать направлялась к нему прямо через газон, изящно приподнимая край нарядного кремового цвета платья и держа над головой зонтик от солнца. Она казалась столь элегантной, что герцог залюбовался своей матерью, невольно сравнивая ее со сверкающей красотой Лили. Затем он перевел глаза и увидел за спиной матери Корнелию. Глаза ее были скрыты темными очками, и Дрого не мог уловить выражения ее лица.

Он почувствовал прилив сильного раздражения, ощутив себя на мгновение напроказившим ребенком, застигнутым на месте преступления. И он сделал вид, что не замечает Корнелию, пока мать в необычно резком тоне не произнесла:

– Корнелия хотела бы взглянуть на пруд с белыми лилиями, Дрого.

Это выглядело так, словно она умышленно посылала его обратно к пруду с девушкой, с которой он был помолвлен, зная, что происходило в беседке несколько минут назад. У герцога не было причин подозревать мать в подобной проницательности, но, даже не стремясь скрыть свое раздражение, он обратился к Корнелии почти грубо:

– Идемте со мной, если хотите посмотреть на пруд.

Они шли молча. С того вечера, когда после обеда было объявлено о их помолвке, они впервые остались наедине. Дрого знал, что для большинства гостей эта новость явилась немалым сюрпризом. Эмили рассказала ему, что, узнав о помолвке, многие не смогли удержаться от изумленных возгласов. Позже он услышал, как его мать охотно рассказывает о богатстве Корнелии, и увидел понимающие улыбки на лицах слушателей, это раздражало его еще больше.

Все это было сумасшествием. Так он думал теперь и удивлялся, как он мог решиться на такой шаг. Он чувствовал себя выбитым из колеи, хотя отдавал себе отчет, что тем из его друзей, кому станет известна вся эта история, его сомнения покажутся абсурдом.

В обществе, в котором вращался герцог, любовные истории воспринимались в порядке вещей. Начало этой моде положил сам король еще будучи принцем Уэльским, когда не скрывая стал отдавать предпочтение обществу прекрасной Лили Лангтри: затем «джерсийская Лили» была вытеснена другими красавицами. В настоящий момент его величество удостоил своим вниманием миссис Джордж Кеннел, что ни для кого не было секретом.

С тех пор, как только Дрого мог припомнить, приемы в Котильоне всегда сопровождались любовными историями гостей его матери. Он не мог вспомнить, в каком возрасте он понял, что его мать тоже имела любовников, которые, на время, во всяком случае, делали Котильон своим домом. Всегда это был кто-то, подобный Гарри, сопровождавший ее во время прогулок, бывший ее партнером в бридж по вечерам, льстивший, прислуживающий и угождающий ей непрестанно.

Поэтому Эмили в порядке вещей воспринимала то, что ее сын имеет любовные связи и его избранница на текущий момент приглашалась на каждый прием в Котильоне до тех пор, пока необходимость в этом не отпадала и новая леди не сменяла предыдущую.

В жизни Дрого было много женщин. Одни вызывали одобрение его матери и друзей, и он появлялся с ними везде, имена других держались в секрете, Дрого встречался с ними только в Лондоне и никогда не упоминал о них в Котильоне.

В том, что Дрого влюбился в Лили Бедлингтон, не было ничего неожиданного ни для его матери, ни для его друзей, которые видели в этом только проявление его хорошего вкуса. Лили была одной из них, и они любили ее. Она была persona grata в Котильоне. К этой любовной связи относились благосклонно, как к само собой разумеющейся, так же как и к тому, что рано или поздно он женится. Эмили Роухэмптон частенько заговаривала об этом.

– Я удалюсь в Довер-Хаус. Мне будет жаль покинуть Котильон, но иногда мне кажется занимательным поменять в нем хозяйку. Вполне возможно, я отправлюсь путешествовать в Индию. У меня никогда не находилось времени для этого, хотя некий любезнейший махараджа настойчиво приглашал меня. Еще я собираюсь посетить Америку – Вандербильты зовут меня снова и снова. И, разумеется, у меня будет собственный дом в Лондоне. Твоя жена предпочтет Роухэмптон-Хаус, но я говорю о небольшом доме на Керзон-стрит или Беркли-стрит. Возможно, я буду принимать тебя в нем иногда…

Герцог хорошо изучил интонации материнского голоса и прекрасно понимал, что обозначает этот тон и улыбка. Он чувствовал смутное раздражение от того, что ему так прозрачно намекают на возможность супружеской измены еще до того, как он избрал себе жену. Теперь он сделал свой выбор.

Корнелия и Дрого подошли к пруду, заросшему кувшинками. Корнелия смотрела на воду, стоя с опущенной головой. Ее лицо было скрыто от него широкими полями ее шляпы.

– Красиво, правда? – спросил герцог.

– Да, очень, – тихо отозвалась она.

«Как смогут они вытерпеть всю жизнь вместе? – неожиданно подумал он. – Неужели у нее нет ни собственного характера, ни собственных интересов?»

До этого он чувствовал к Корнелии жалость, но теперь внезапно ощутил только злость и раздражение. Лили была права. Он даст ей свое имя, свой громкий титул, и этого ей будет предостаточно.

– Ну, теперь, когда вы насмотрелись на пруд, может, мы вернемся обратно к моей матери? – резко спросил герцог.

Корнелия вмиг растеряла все мысли и слова, которые были у нее заготовлены для беседы. Из-за того, что голова ее была низко опущена, герцог не заметил, что щеки ее неожиданно залились ярким румянцем. В прежнем молчании они вернулись к тому месту, где герцогиня с Лили оживленно болтали. Герцог оставил Корнелию в их обществе и один быстро направился к дому.

Лили была глупа во многих отношениях, но только не там, где на карту были поставлены ее собственные интересы. Она сообразила, что Дрого крайне раздражен и, возможно, склонен пересмотреть то, что она спланировала. Поэтому после возвращения из Котильона она употребила все свои усилия на то, чтобы предотвратить разрыв.

Герцог и Корнелия виделись каждый день, но никогда не оставались вдвоем. Лили следила за этим. Новость о помолвке была большим событием сезона. Жениха и невесту приглашали наперебой, устраивая ленчи, обеды и приемы в их честь. Дом лорда Бедлингтона на Парк-лейн был наводнен визитерами.

Лили крайне искусно управлялась со всем. Корнелия отчаянно желала побыть с герцогом наедине и молила о случае поговорить с ним без участия третьих лиц, но это было невозможно. И хотя она видела герцога каждый день, они продолжали оставаться такими же незнакомыми и чужими друг другу людьми, как и в тот день, когда они впервые танцевали вместе в Лондондерри-Хаус.

Они посещали бал за балом, обед за обедом в обществе друг друга. Они ездили за город, катались в Гайд-парке, уезжали для игры в поло в Харлингэм, и теннис – в Уимблдон. И хотя герцог всегда был подле нее, Корнелия чувствовала, что они разделены пропастью более широкой и глубокой, чем Ирландское море.

В действительности же дни проходили для нее как в тумане, сквозь который она не могла воспринимать реальность. Корнелия чувствовала себя так, как если бы она окончательно утратила силу воли или перестала быть самой собой. Часами она должна была безропотно выстаивать в одежде, приколотой к ней булавками, в мастерских портных. Примерялись шляпы, вечерние туалеты, нижнее белье, туфли, перчатки и чулки. Тетя Лили все решала за нее. И, только оставаясь наедине с Виолеттой, Корнелия вновь становилась собой и могла говорить о том, что лежало у нее на сердце.

– Я жду не дождусь, когда все это закончится, Виолетта. Скорей бы выйти замуж и уехать от всей этой суеты. Я хочу быть вдвоем с его светлостью.

– Вы очень устанете, если будете делать так много всего, мисс. Должны ли вы обязательно ехать на бал сегодня вечером?

– Да, конечно, – ответила Корнелия, – и, кроме того, я хочу быть там. Но, к сожалению, очень трудно беседовать во время танца. И, ах! Виолетта! Я до смешного стесняюсь его. В Ирландии я не стеснялась никого. Обычно я болтала без остановки до тех пор, пока окружающие не начинали подсмеиваться и говорить, что я болтушка. Я не стеснялась друзей отца, которые приходили к нам в дом. Мы поддразнивали друг друга, а потом смеялись вместе. Здесь все иначе. Друзья тети Лили говорят о вещах, которых я не понимаю, о людях, которых я не знаю. А если я пытаюсь присоединиться к их беседе, они тут же замолкают, уставившись на меня.

– Если хотите знать мое мнение, вы посещаете слишком много балов, – сказала Виолетта. – Почему бы вам не предложить его светлости побыть вдвоем. Например, прогуляться вместе в парк?

– Если бы я только могла, – вздохнула Корнелия. – Но я не уверена, что тетя Лили допустит это. Когда я предложила ей сделать так, чтобы вокруг нас было поменьше гостей, она рассердилась. Только одно хорошо в замужестве, Виолетта. Я стану свободной. Если ты девушка, то тебе не разрешено думать и поступать по-своему.

– Вы совсем-совсем уверены, мисс, что хотите выйти замуж за его светлость?

Корнелия в удивлении подняла глаза на свою горничную.

– Конечно, Виолетта. Я говорила тебе, что даже не могу выразить, насколько сильно я люблю его. Когда он входит в гостиную, я чувствую, что задыхаюсь, а затем, неожиданно, удивительная дрожь пробегает по мне. Когда он рядом, я как в раю. Я ощущаю его присутствие везде, а в один прекрасный день мы будем навсегда принадлежать друг другу!