Не оглядываясь, он отправился прямо к Крысиным воротам. Здесь меня охватила паника. Поначалу я не понял, что происходит, и в это время меня увлекла за собой толпа, втиснув в узкий, душный проход, где нельзя было толком пошевелиться, не то что повернуть назад. В животе у меня стало как-то пусто, и тоскливо засосало под ложечкой. Так же тесно было и на площади, куда мы в конце концов попали. Стиснутый толпой, в которой люди стояли, прижатые плечом к плечу, я старался держаться рядом с Еша, чувствуя себя в безопасности лишь рядом с ним. Только теперь я разглядел солдат, стоящих сверху на колоннаде. Еще одна цепь охраны была около ограждений. Обстановка накалилась до предела, достаточно было малой искры, чтобы вспыхнуло волнение. Людская толпа, зажатая в душных объятиях стен, настроение, близкое к панике или бунту, и с другой стороны — строй охранников с палками наперевес, готовых пустить их в ход при малейшем признаке людского волнения.

Еша шел к храму. Открытый вызов, брошенный всем, — вот что вело его вперед. Он был не такой, как все мы. Незаконнорожденный, изгой. Я подумал, что будет делать Задэк и другие, подобные ему, если вот сейчас прямо перед ними предстанет Еша. И я понял: он решил бросить им отчаянный вызов. Я представил, как он сейчас подойдет к огромным вратам храма и закричит во всю мочь: «Вот он я, здесь, смотрите!» Они должны принять его. Они должны понять, что глупо судить о человеке, о том, какой он есть, опираясь на кем-то придуманные правила и кем-то писанные законы, не доверяя собственным глазам, сердцу и разуму. Я видел в Еша желание поступить именно так. Потом я подумал о том, чтО есть храм. Место, заполненное множеством людей, рабочих, с большим количеством помещений, переходов, внутренних дворов, где всем заправлял Задэк или ему подобные. И такому Задэку ничего не стоило просто позвать стражу, и Еша вышвырнут отсюда, как полное ничтожество, уберут, как тот внезапно выпавший снег, досадный и совершенно ненужный.

В конце концов все, как я и думал, закончилось плохо, но из-за совершеннейшего пустяка. Кто-то из толпы узнал в Еша человека, который строил дома из снега в поле у оливковой рощи. В тесной толпе, сквозь которую мы пробирались, узнавшие Еша стали показывать на него один другому, а стоило нам замешкаться на мгновение, как Еша сразу же оказался в центре внимания. Тут кому-то пришла на память шутка Еша, припомнили, что он говорил, будто может построить храм за несколько часов. Кто-то в толпе, услышав такое, почел себя оскорбленным в лучших чувствах. Кто-то вслух сказал: «Кощунство!» В возбужденной, как улей, массе людей достаточно было этой случайной шутки, чтобы завязалась перепалка. И вот уже люди кричали — каждый о своем, стоя в давке, страдая от гнетущей атмосферы тотального контроля со стороны римлян и самарян, само присутствие которых воспринималось евреями как надругательство над святыней.

Кто-то не выдержал давки и, потеряв сознание, упал; толпа беспорядочно задвигалась, люди толкали и пихали друг друга, стараясь высвободить себе немного свободного пространства, боясь быть раздавленными колеблющейся толпой. Казалось, вот-вот всех поглотит хаос. Вдруг внезапно за моей спиной раздался вопль, кто-то выл как зверь — у Андрея начался припадок падучей. Люди шарахались от него, стараясь уберечься от осквернения, а его брат, схватив его в охапку и прижав к себе, изо всех сил пытался удержать несчастного и успокоить. Кто-то, наоборот, протискивался к нам поближе, чтобы увидеть, что происходит. Стражники же решили, что беспорядки наконец-то разразились, и, спрыгнув вниз со стен и колоннады, бросились усмирять толпу.

Солдатам понадобилось всего несколько мгновений, чтобы проложить свой путь через толпу и оказаться рядом с нами. По мере их приближения шум толпы нарастал: солдаты находились по эту сторону заграждения — немыслимо! Не обращая внимания на протестующие возгласы, стража, потрясая дубинками, двигалась вперед. Я плохо помню, что случилось потом. Каким-то образом солдатам удалось отрезать нас с Еша и еще нескольких человек от людской массы. Толпа отпрянула, затем кто-то из воинов решительно направился к Андрею; Симон, подумав, что брату грозит опасность, мгновенно сбил его с ног. И тут же на нас навалилась целая куча солдат. Последним моим ощущением был сильный удар по голове, затем все смешалось, заплясало и погрузилось во тьму. Тело с заломленными за спину руками тащат куда-то почти волоком, кажется мое. Потом кровавая пелена, слух улавливает лишь приглушенный гул. Какое-то хныканье, доносящееся из-за моей спины, настойчиво лезет в уши — голос Арама, насмерть перепуганный, умоляющий о чем-то. Тупой звук удара. Тишина. В конце концов ворота храма остаются позади, площадь исчезает из поля зрения. «Мы в крепости», — мелькает мысль.

Сердце тяжело бухает в груди. Кажется, что все случившееся никогда не происходило, так как в этом нет абсолютно никакого смысла. Но твердые холодные камни вполне реальны. Я чувствую грубую брусчатку под ногами, вижу солдат, проходящих мимо, мои ноздри улавливают вонь, исходящую от них, я слышу шарканье ног и бряцание лат. На какое-то мгновение мы попадаем в яркое пятно дневного света, падающее из проема внутреннего двора, но тут же он сменяется полумраком. Солдаты входят в узкий коридор, я вижу неровные стены из грубого камня; коридор настолько тесен, что солдатам приходится постоянно наклоняться, чтобы беспрепятственно двигаться вперед. Я чувствую отвратительный запах, а масляные лампы, установленные вдоль стен, делают мрак едва ли не более непроглядным. Мы спускаемся, — кажется, собираемся совершенно исчезнуть с лица земли. Стены здесь покрыты влагой. Чем дальше мы продвигаемся, тем непереносимей становится вонь. Я вдруг вспомнил, что ворота, ведущие к Храмовой горе, называются Крысиными. Понятно теперь, почему у них такое название: крысы здесь — реальность. Я слышу их запах, висящий в спертом воздухе, чувствую царапанье их когтей, вижу их возню в узком, как шахта, проходе, у нас под ногами.

Мы остановились. Место, куда нас привели, было похоже на пещеру, выдолбленную в каменистой почве. Оно освещалось парой ввинченных в стену коптящих ламп, чад от которых заполнял все пространство пещеры. Первый раз, с тех пор как солдаты схватили нас, нам дали передышку. Я воспользовался остановкой, чтобы посмотреть, что с остальными — с Еша, Арамом и двумя Симонами. Хуже всего дело обстояло с Еша. Разорванное, кровоточащее ухо было не единственной его раной, я разглядел багровый вздувшийся рубец у него над бровью. Он был первым, кто овладел собой; уже через несколько мгновений он обратился к стражникам и, глядя им прямо в лицо, сказал по-гречески:

— Кажется, здесь какая-то ошибка.

Ответ не замедлил последовать — удар в основание шеи сначала Еша, затем — точно такие же — нам. Мы повалились на колени. Никто не стал с нами говорить ни на одном из известных языков.

От дальней стены отделились две зловещего вида фигуры, в руках громил были какие-то железные штуки, похоже, ручные и ножные кандалы. В робах из грубого полотна, огромного роста, безобразные, точно дикие звери, они воняли калом или чем-то похуже, как будто гнили заживо. Мы и глазом не успели моргнуть, как нас заковали в кандалы, привычными движениями загнав железные гвозди в нужные места. Арам, Камень и я оказались прикованными друг к другу, а Еша и Зелот — между собой. Я ожидал, что нас теперь снова отдадут солдатам, но, все так же не проронив ни слова, стража развернулась и ушла. Тут только в моей больной голове начало проясняться, насколько незавидно наше положение. Мы находились неизвестно где, не исключено, что в самой преисподней, и полностью зависели от мясников, которым было все равно, кто попал в их лапы: убийцы, повстанцы или мелкие базарные воришки. Мы были брошены к ним сюда, и теперь о нас можно было забыть навсегда.

Двое громил заставили нас встать на ноги тычками заостренных с обоих концов кольев — так погоняют строптивых коз. Потом один стражник держал каждого из нас по очереди, а другой в это время обыскивал нашу одежду. Кошелек нашли только у меня и, довольные, забрали себе добычу. После чего нас повели к ржавым железным воротам, находившимся в дальнем затемненном конце пещеры. Нас как будто бы опускали в какое-то страшное, ненасытное чрево. У самых ворот стояла лампа, и я сумел разглядеть в ее неверном свете какие-то углубления в полу, а на них осколки костей. Двое громил, развлекавших себя игрой со стаей шакалов и собак, на мгновение остановились и злорадно посмотрели на нас.

Нас провели сквозь ворота; один из тюремщиков шел впереди размашистым шагом, освещая дорогу лампой, другой позади изо всех сил орудовал палкой. От вони, ударившей в ноздри, у меня перехватило дыхание. Мы находились в коридоре, таком узком, что в нем мог свободно стоять лишь один человек. В коридор выходили тюремные камеры. Под ногами хлюпала жижа из человеческих испражнений, она же сочилась из-под деревянных дверей; жижей была заполнена траншея, тянувшаяся посередине коридора. Экскременты были единственным признаком присутствия человека в этом ужасном месте. Здесь было тихо, как в могиле. Только хрипы, тихие, как шелест ветра, доносящийся с какого-то другого берега, еле улавливались слухом.

Стражник, шедший впереди, открыл одну из дверей. Я ждал, что Еша скажет нам какие-нибудь слова в утешение, но тюремщик привычным сильным движением ударил Еша колом по ребрам, отчего он и Зелот мгновенно влетели в камеру. Дверь с шумом захлопнулась за ними, а тюремщик замкнул засов железным болтом. Без Еша мы почувствовали себя совсем покинутыми. Арама, Камня и меня втолкнули в другую камеру, где было темно, хоть глаз коли. Скованные друг с другом, мы не сразу смогли распутать клубок из собственных цепей. Камера была всего несколько шагов в длину и еще, пожалуй, меньше — в ширину. Везде наши конечности, тела, головы наталкивались на грубый камень, и в конце концов наши скрученные, согбенные тела перестали отличать пол от потолка и стен, преследуемые лишь одним желанием — найти хоть какую-нибудь опору. Пол имел скат к двери, чтобы экскременты из камеры вытекали наружу. Благодаря сотням узников, успевших побывать здесь, он был покрыт толстым слоем застарелой грязи, очень скользкой, так что практически невозможно было удержаться на ногах.