— Где нам искать другую стоянку? Мест нет нигде в округе, а люди все идут и идут.

Крестьянин лишь пожал в ответ плечами, сказав, что его это не касается, а со своими трудностями мы можем обратиться к властям.

Пока мы ломали головы, что нам делать, вернулся Еша. Настроение у него было хуже некуда, так как всю дорогу, по-видимому, он вел тяжелый разговор с Симоном и остальными по поводу Йозефа. Надо ли говорить, что известие о том, что нас лишают места для стоянки, отнюдь его не развеселило. К тому же он был возмущен, что мы позволили прогнать людей, которые пришли к нему. Тем не менее он послал нескольких человек разузнать, не найдется ли места в римском лагере, с другой стороны города. А остальным предложил воспользоваться приглашением друга Йозефа и расположиться на его земле. Иоанан и Якоб снова отправились попытать счастья на овечьем рынке, а Еша решил сдержать свое слово и посмотреть школу.

Выяснилось, что с Еша идут только двое Симонов, и, заметив, что я как всегда околачиваюсь где-то поодаль, учитель позвал меня пойти вместе с ними. Что и говорить, я тут же бросился собираться. Надо было торопиться, так как они уже выступали в дорогу. Еша шел очень быстро, и мы втроем едва поспевали за ним. Заговаривать с Еша мы не решались, понимая, что он сейчас не в настроении. На подходе к городским воротам уже можно было почувствовать, насколько встревоженным стал город после беспорядков, произошедших накануне. Повсюду стража останавливала людей, по подозрению и без оного. Обыскивали корзины, мешки, торбы. Казалось, что если попадется кто-то, идущий на рынок, например, с яйцами, его заставят вскрыть все до единого, чтобы посмотреть, не спрятаны ли там камни или другое какое оружие. Мы все помнили предупреждение Юдаса и были слегка на взводе, ожидая, что вот-вот начнется резня.

Улицы в городе были тщательно очищены от снега — ни единого белого пятнышка, все вывезено на ручных тачках. Мы направились к Храмовой горе и пошли вокруг нее, вдоль стены. Навстречу нам попался отряд солдат, походным шагом обходивший городские кварталы. Солдаты чуть не смели нас с дороги, как ничего не значащую уличную пыль, мы едва успели отскочить. Выяснилось, что правитель Иерусалима собирался торжественно показаться народу на улицах города. Золоченые носилки уже спускали по ступеням крепостной лестницы. Сиявшие золотом, они были видны издалека; вокруг суетились слуги и рабы, забегавшие вперед, чтобы расстелить длинный, цвета сочного пурпура, ковер. Они старались точно угадать, куда в следующий момент захочет ступить правитель. Пятьдесят воинов-самаритян — особо приближенная охрана правителя — печатали шаг впереди носилок, перья на их шлемах развевались на ветру. На нагрудных доспехах стражи вызывающе четко проступали изображения римских орлов, что иудеями воспринималось как вызов и кощунство. Особая стража правителя Иерусалима, бряцая латами с орлами, двигалась по улицам, расчищая дорогу раззолоченным носилкам. Люди, прижатые к краям улицы, склоняли головы и прижимали к груди кулак правой руки, в знак приветствия. Но внимательный взгляд мог заметить, что почти все при этом отгибали большой палец — знак сопротивления. Когда носилки проносили мимо, нам удалось взглянуть на лицо властителя. Он был похож на ребенка — толстощекий, с капризно оттопыренной нижней губой, противный — такими обычно бывают дети богатеев, находящие особое удовольствие в издевательствах над слугами.

Носилки миновали нас, продвигаясь дальше в город. Однако что-то странное осталось витать в воздухе: город вдруг снова стал казаться грязным. Все украшения, сделанные по случаю праздника, — огромные расписные факелы, знамена, гирлянды — казались сейчас жалкой декорацией. Продолжая свой путь, мы миновали Храмовую гору и оказались в старой части города, где почувствовали себя более непринужденно. Мы шли по узеньким извилистым улочкам, вдыхая запахи готовившейся на очагах пищи, и весело горящие костры приветливо манили нас из глубины тесных дворов.

Пропетляв по улицам, мы вышли на тенистую площадь, где играли какие-то ребятишки. В дальнем конце площади виднелись ворота, которые вели во внутренний двор. На внутреннем дворе был устроен небольшой бассейн, на краю которого росло фиговое дерево. Под деревом на циновке сидел Йозеф, друг Еша, коричневая накидка покрывала его плечи. Рядом с ним на циновке сидели еще четыре молодых человека, по виду мои сверстники. Завидев Еша, Йозеф встал и велел своим собеседникам также подняться и в знак приветствия поцеловать руку Еша.

— Что ж, вот ты и пришел, — обратился он к Еша, не скрывая радости.

Йозеф попросил принести вина и угощения. Я тем временем осмотрелся. То, что называлось школой, располагалось прямо у нас перед глазами — небольших размеров внутренний двор, к которому примыкали несколько также небольших жилых комнат. Прочих учителей не было видно, так как днем они преподавали в других местах в городе, а сюда приходили только поздним вечером. Йозеф был немного смущен, наверное из-за того, что место, куда он пригласил Еша, выглядело очень скромным, и принялся рассказывать, что синедрион выделяет ему некоторую сумму на содержание школы и что он надеется, что скоро она станет вполне достойной. Тогда можно будет оставлять преподавателей здесь и днем, не взимая с них плату за проживание.

На что Еша, усмехнувшись, сказал:

— Ну, если в обучении мудрости дело только за деньгами, то даже цари стали бы мудрецами.

Я заметил, что Камень и Зелот выглядят несколько растерянными, они явно ожидали большего.

В то самое время один из мальчишек, которых мы видели на площади, вошел во двор в сопровождении худощавого узкоглазого человека. На человеке был плащ алого цвета, такой же, как у людей, стоявших в оцеплении у храма.

— Задэк хочет познакомиться с Еша, — сказал мальчишка.

По лицу Йозефа было видно, что он не рад пришедшим. Не составляло большого труда понять, что происходит. Мальчишка наверняка был осведомителем этого человека, очевидно входившего в синедрион. Небрежно осмотрев Еша, его бедную изношенную одежду, бросив взгляд на босые ноги, человек в алом плаще произнес наконец:

— Это и есть ваш галилеянин?

Тон его был таким, как будто бы он рассматривал какого-то диковинного зверя, выставленного Йозефом на продажу.

Вопрос этот осложнил ситуацию, и без того неловкую. Лицо Еша окаменело, он не проронил ни слова в ответ. А Задэк тем временем, не обращая на Еша никакого внимания, продолжал говорить с Йозефом.

— А вы слышали, что ваш галилеянин — великий маг, он, знаете ли, вчера — да, ходят такие слухи — заходил в могилы к умершим и оживлял покойников.

Я видел, что у Йозефа при этих словах вытянулось лицо, до него, по-видимому, не дошли слухи, которые упорно ходили по городу. Он украдкой посмотрел на Еша, но тот по-прежнему стоял молча, не возражая ни единым словом.

— Нельзя обвинять человека в том, о чем болтают сплетники, — возразил Йозеф.

Я прекрасно понимал, что Еша ничего не стоило поставить Задэка на место, он проделывал это сотни раз, заставляя таких, как он, хорошенько прикусить слишком уж длинные языки. Но на сей раз учитель продолжал упорно молчать — и чем больше он молчал, тем вольготнее чувствовал себя Задэк.

— Мне кажется, что в Иерусалиме нет недостатка в хороших учителях, и нет смысла приглашать всяких чародеев из Галилеи, — закончил Задэк свою речь, а затем, доверительно наклонившись к Йозефу, добавил развязным тоном: — Вообще-то есть сведения, что он не галилеянин, а как раз наоборот, что он родом из Иерусалима. По матери — что там с отцом, никому не известно.

Тут он обернулся и впервые посмотрел Еша прямо в лицо.

— Кто твой отец? — спросил он. — Возможно, я был с ним знаком.

Он смотрел на Еша, ожидая ответа, но тот по-прежнему молчал. Молчание становилось звенящим и жутковатым. На губах Задэка появилась и тут же куда-то упорхнула кривая улыбка, и он сказал, что должен идти.

После того как Задэк исчез, Йозеф не замедлил рассыпаться в извинениях. Мальчишка-шпион по-прежнему находился здесь. Но теперь все выглядело иначе, чем некоторое время назад.

— Даже если они вздумают отобрать у нас это место, я уверен, мы найдем другое. Я знаю, к кому обратиться за помощью.

Но в голосе Йозефа слышалось сомнение. Еша продолжал стоять все на том же месте, храня мертвенное молчание. Наконец он произнес:

— Мне не нужно было приходить сюда. Не нужно было позорить твой дом. Но не мое учение позорит тебя, не мои дела, а то, что мне не дано изменить. У меня нет отца, мой отец — наш Бог. А я всего лишь жалкий незаконнорожденный.

Лицо Йозефа побелело точно мрамор. Мы стояли молча, казалось, еще мгновение — и стены рухнут на нас. Я не думаю, что кто-то из нас обратил внимание на туманные намеки Задэка. Но то, что мы услышали сейчас, произвело ужасное впечатление. Как будто бы мы только что видели перед собой одного человека, и вдруг в одно мгновение он превратился в кого-то совершенно другого.

Йозеф прятал от Еша глаза. Он хватал ртом воздух, безуспешно пытаясь вернуть себе дар речи.

— Прошу, извини меня, что я навлек на тебя неприятности, — Еша подошел к Йозефу, наклонился к его руке, поцеловал ее и вышел.

Мы остались стоять как громом пораженные, не зная, что и сказать. Соглядатай Задэка крутился поблизости, еле сдерживая нетерпение, чтобы не кинуться тут же вслед за своим патроном и не доложить ему обо всем происшедшем.

— Пошел вон отсюда, и чтобы духу твоего здесь больше не было! — прикрикнул на него Йозеф.

Зелот, хотя вид его выражал полную растерянность, первым бросился догонять Еша. Я побежал за ним, а вслед за нами отправился и Симон-Камень. Стараясь не потеряться, мы пробирались наугад по узким извилистым улицам. Казалось, что у Симона-Камня прямо под ногами разверзлась пропасть — человек, которому он доверял больше, чем себе, за которым он шел преданно и безоглядно, вдруг сделал ужасное признание.