— Я должна буду разобраться со своими делами, — это все, что я ответила мужу; разговор был закончен.

Говоря так, я думала о своих деньгах. После двенадцати лет жизни на чужбине мы снова возвращались домой. Хотя трудно было сейчас сказать, где на самом деле теперь находился мой дом. В Египте у меня родилось восемь детей, двоих из которых я похоронила. В Египте я вкусила радость от возможности самостоятельно зарабатывать себе на хлеб. В Египте я узнала, как мал этот мир. И теперь я покидаю эту землю. Вместит ли моя память все, что я поняла и чему научилась здесь, или же она, как память ребенка, сохранит лишь нечеткие, стирающиеся с течением времени образы.

Страна, куда мы возвращались, очень сильно изменилась со смертью Ирода, и в ней с трудом можно было узнать то царство, которое мы когда-то покинули вместе с моим мужем. Теперь здесь постоянно вспыхивали беспорядки или восстания. Многие города были сожжены и лежали в руинах. Были земли, где не было совершенно никакой власти, и там набегами хозяйничали лишь шайки головорезов. После смерти Ирода власть в Иудее перешла к его сыну Архелаю, который был потом свергнут римлянами. Римляне поставили в Иудее своих правителей, что повлекло за собой много разрушений и осквернение иудейских святынь. Иосиф не хотел возвращаться туда не столько из-за того, что в тех местах нас хорошо знали, сколько из-за того, что он опасался вновь стать рабом — теперь у себя на родине.

Наш выбор пал на Галилею. В Галилее правил Ирод Антипа, который, по крайней мере, открыто называл себя евреем. Однако позже выяснилось, что его собственные бесчинства едва ли не превосходили римские. У Ирода были планы, о которых в то время говорили все; он намеревался возвести большой город на берегу Киннерийского моря и сделать его новой столицей. Иосиф решил, что там он сможет устроиться и найдет работу на долгое время, поэтому место казалось ему очень привлекательным. Муж мой был уже в преклонных летах и имел сыновей, которые должны были быть как-то устроены.

Мы возвратились вдевятером, так как Иешуа — а я не смела даже надеяться на это — решил пойти вместе с нами. Я тщательно скрывала свою радость и даже воздерживалась от каких-либо одобрительных слов — боялась, что они могут остановить Иешуа. Свое решение он пояснил так: он-де еврей, и ему нужно побывать на земле предков — так он сможет лучше разобраться в себе. Но я понимала, что на самом деле пережитые вместе невзгоды сблизили нас. Я ничего не стала обсуждать с Иосифом, а просто сообщила ему, стараясь всем видом подчеркнуть обычность такого события, что Иешуа пойдет с нами.

Мы решили остановиться на три дня в Иерусалиме. Это было ошибкой, так как Иосиф, не желая иметь никаких контактов с моей родней, отправился сразу в Бет Леем, захватив с собой своих сыновей. Он спешил показать их своей семье. Иешуа неожиданно воспринял все очень близко к сердцу и тяжело переживал по этому поводу. Во время путешествия их отношения с Иосифом, казалось, заметно потеплели. Иешуа во всем слушался его и, как мог, выказывал уважение, хотя было ясно, что он был очень умен и даже превосходил в этом Иосифа. Но когда мы вступили на землю Иудеи, неприятные воспоминания пробудились в душе Иосифа. Иешуа не понимал причины таких разительных перемен и впал в дурное расположение духа. Мне стало ясно, что он не понимает истинного положения вещей в нашей семье и того, какое место он в ней занимает. Тогда, в Египте я полагала, что именно по этой причине он оставил нас — а иначе что могло побудить его уйти из дома? Но он был слеп. Иногда меня удивляла его слепота, которая сочеталась с удивительной, не свойственной возрасту проницательностью. Позднее мне приходило в голову, что именно эта завеса позволила ему остаться рядом со мной, он как будто бы видел вещи издалека и смотрел на них по-другому, не в привычном свете. Мне казалось, что это не давало ему возможности судить обо мне по каким-то очевидным для всех вещам, а просто принимать их такими, какие они есть.

За время, что мы прожили в Египте, я не имела никаких известий о своей семье. Поэтому, когда я появилась дома после долгой разлуки, мне пришлось заново знакомиться с моими братьями и сестрами. Только теперь я узнала, что отец мой не так давно умер. Я отдала некоторую сумму из своих денег матери, чтобы поддержать ее. Отец не оставил ей никаких средств к существованию, и она жила как приживалка в своем собственном доме, во всем завися от милости невесток. Что касается моих братьев, то они не выказали никакой радости по поводу моего появления. Я узнала вскоре, что они не переставая ругали меня, считая моей виной то, что удача отвернулась от нашей семьи. Они сказали Иешуа, что он будет спать в комнате для слуг. И мне стоило огромного напряжения, чтобы сдержать себя и не уйти тотчас, но я осталась, в первую очередь, конечно же, из-за матери. Я постелила себе и дочерям в комнате для слуг, она все равно стояла пустая, и сделала вид, что мы сами решили разместиться в ней, так как в доме было мало места.

Однако мне не удалось обмануть Иешуа, и на следующее утро я обнаружила его кровать пустой. К вечеру он так и не вернулся домой. Темнело довольно быстро, и я не могла идти искать его на ночь глядя, поэтому не сомкнула глаз до утра, представляя себе все худшее, что могло с ним произойти. Он был схвачен по доносу, убит на улице или просто решил наконец снова оставить нас. Если бы я сохраняла присутствие духа, то, конечно, подумала бы о том, что улицы Иерусалима все же гораздо спокойней припортового района Александрии. Едва рассвело, я бросилась на поиски сына. Я довольно долго бродила по Иерусалиму, пока не оказалась около Иерусалимского храма, там я и нашла Иешуа. Он стоял во дворе храма и слушал учителей, ведущих богословские споры.

Меня пронзила дрожь, которую я с трудом сумела скрыть: по Закону незаконнорожденный не мог войти в храм и даже приблизиться к нему под страхом смерти. Стоило кому-то из толпившихся там людей выступить с доносом, участь Иешуа была бы решена.

Один из учителей, узнав, что я мать мальчика, сказал мне, что мой сын говорит кощунственные речи, утверждая, что существует мудрость, превосходящая мудрость Торы.

Я вспомнила, что Иудея известна строгостью в подходе к вере, правда, говорили, что эта строгость не лишена лицемерия. Однако я внутренне обругала себя за то, что не смогла удержать Иешуа от прихода сюда, где он мог стать только изгоем. Достаточно одного походя пущенного слуха, и люди, что собираются здесь, могли бы сломать ему жизнь.

Я подозвала его и отвела в сторону. У меня даже не было сил обрадоваться, что я наконец нашла его. Единственное, что я сказала ему:

— Какой ты глупый, так нельзя, ты говоришь обо всем слишком открыто.

Он стоял молча передо мной, а я в душе сокрушалась, что не могу увести его из Иерусалима, взять и увести, несмотря на его упорство. Сейчас это казалось мне самой большой бедой.

— Просто ты для них совсем еще мальчишка, — говорила я ему, — и они не могут смириться, что, несмотря на свою юность, ты мудрее многих.

Он в конце концов согласился пойти со мной домой, где нам приготовили комнату, выходящую во внутренний двор; для этого пришлось очистить ее от скопившихся там вещей. Он кивнул, делая вид, что понял и теперь доволен. «Ради меня», — подумала я.

Я не могла больше ждать его решения и спросила, собирается ли он пробыть с нами до конца путешествия.

— Я не могу судить о том, какие евреи, повидав только тех, кто живет в Иерусалиме, — сказал он.

Я едва сдержала вздох облегчения.

На следующее утро мы вместе с Иешуа и дочерьми встретили Иосифа у Дамасских ворот и отправились дальше на север.

Мы направились в Переа, так как не хотели пересекать Самарию. В попутчики мы выбрали группу торговцев. Путешествие по дорогам Иудеи было для них привычным делом; они были вооружены на случай, если придется отбиваться от разбойников, промышляющих в горных районах. И наш разумный выбор принес результат: нам удалось без всяких неприятностей достичь побережья Киннеретского моря. Я поняла по Иешуа, что море поразило его. Мы тоже были под сильным впечатлением. Наш путь в течение долгих дней и недель пролегал по пустыне, в Египте и далее, пока мы добирались до Иерусалима. Весь долгий путь мы не ощущали на губах ничего, кроме сухости крупинок песка. И вот, воистину, нам открылся рай. Свежая пышная зелень, прохлада и дуновение весеннего ветра. Нас охватила радость, и мы почувствовали наконец сладость возвращения на родную землю. Здесь воздух вдыхался легче и был более чистым, и воды, даже в сравнении с Западным Морем, были более синими.

В Синабрии Иосиф спросил про новый город, который собирались строить. Но новости были плохие. Работы почти не велись, так как Ирод отвел под новый город земли, предназначенные для захоронений, и нанятые рабочие, все, кроме греков, отказались на них работать. Иосиф очень расстроился. Мы проделали немалый путь, на который ушло много сил и денег, но оказалось, что все напрасно. К тому же Иосиф заболел после Иерусалима, его лихорадило: очевидно, холод и сырость тамошнего климата пагубно сказались на его здоровье. Он никак не мог прийти в норму и окончательно выздороветь. Иосифу совсем скоро должно было исполниться шестьдесят, и он боялся, что очередная хворь может стать для него последней. Мы устроились на ночлег на постоялом дворе прямо у ворот Синабрия. К вечеру я попросила Иешуа сходить в город за врачом, потому что Иосифу, казалось, стало хуже.

— Ты думаешь, что ты все еще в Александрии, — сказал мне Иешуа, — где есть врачи?

Я явно расслышала иронию в его голосе. Он все же сходил в город; я дала ему немного монет, и он вскоре вернулся с каким-то лекарством, от которого Иосифу немного полегчало.

Из разговоров с местными жителями мы узнали, что в Сифорисе есть работа для каменщиков. Ирод отстраивал этот город заново после разрушений, причиненных беспорядками. Он продолжал использовать его как столицу, пока не найдется места для возведения новой. Мы немедля отправились туда, и, на наше счастье, Иосифу удалось найти там работу, да еще и пристроить Якоба, правда, не скажу, чтобы его очень поощряли деньгами. Мы подыскали небольшой дом по соседству в Нацерете — в Сифорисе действовал запрет на поселение евреев. Нацерет когда-то был довольно оживленным городом, но впоследствии пришел в упадок; мы застали его обветшалым и наполовину опустевшим.