«Как могла она так легко заподозрить меня? Ведь я столько для нее сделал!» — думал Гобиндолал.

Мы уже рассказывали вам о Сумати и Кумати. Теперь послушайте, какую беседу вели они, устроившись рядышком в сердце Гобиндолала.

«Бхомра виновата в том, что не верит мне», — шептала Кумати.

«А почему она должна верить, если ты не был достоин ее доверия? — отвечала Сумати-совесть. — Выходит, вся ее вина в том, что она стала догадываться о твоей любви к Рохини?»

«Теперь я действительно изменил ей, но тогда, когда она меня заподозрила, я был невиновен».

«Днем раньше, днем позже — не все ли равно? Важно, что ты все-таки изменил. Не такое уж великое преступление не верить тому, кто способен на измену».

«Но я обманул ее именно потому, что она перестала мне доверять! Святой, и тот начнет воровать, если его все время будут называть вором!»

«Вот как? Значит, виноват тот, кто его так называет. А тот, кто крадет, ни при чем?»

«С тобой невозможно спорить! Ты только подумай, как оскорбила меня Бхомра: уехала домой в день моего возвращения!»

«Что же ей оставалось делать, если она была убеждена в твоей измене? Какая женщина спокойно отнесется к тому, что ее муж любит другую!»

«Но ведь она заблуждалась. В чем могла Бхомра упрекнуть меня тогда?» — защищалась Кумати.

«А ты сам спросил ее об этом хоть раз?»

«Нет».

«Ты, взрослый человек, оскорбился, не выяснив, в чем дело! Зачем же сердиться из-за того, что точно так же поступила девочка Бхомра? Все это пустые отговорки! Назвать тебе истинную причину твоего гнева?»

«Что ж, назови!»

«Рохини! Из-за Рохини ты голову потерял, и потому не можешь смотреть на чернушку Бхомру».

«Почему же эта чернушка нравилась мне раньше?»

«Не было Рохини. Ничего не происходит вдруг. Всему свой час. Разве яркие солнечные дни не сменяются непогодой? Но Рохини не единственная причина твоего недовольства Бхомрой».

«Что же еще?»

«Завещание. Кришноканто знал, что оставить состояние Бхомре — все равно что оставить его тебе. Он был уверен, что Бхомра в первый же месяц перепишет все на твое имя. Он видел, что ты идешь по дурному пути, и, чтобы заставить тебя одуматься, привязал к подолу Бхомры. Но ты не понял этого и затаил обиду на жену».

«Верно. Неужели я соглашусь жить на деньги Бхомры?»

«Ведь состояние принадлежит тебе, пусть Бхомра переведет его на твое имя».

«Принимать от нее подачки?!»

«Бог мой! Какая львиная гордость! Тогда обратись в суд. Ты выиграешь дело, ведь состояние действительно принадлежит тебе».

«Судиться с женой!»

«И этого не хочешь? Тогда ступай прямой дорогой в ад».

«Кажется, так я и собираюсь поступить».

«А Рохини? Или ты отправишься вместе с ней?»

Тут Сумати и Кумати затеяли настоящую драку.

Глава тридцатая

Если бы мать у Гобиндолала была женщина умная, ей стоило бы дунуть, и темные тучи вмиг рассеялись бы. Она давно заметила нелады между сыном и невесткой. Женщины в этом отношении очень проницательны. И если бы она попыталась помочь им добрым советом, ласковым словом или каким-нибудь другим способом, на которые так изобретателен женский ум, все кончилось бы благополучно. Но мать Гобиндолала была не столь умна. К тому же она оказалась наследницей невестки, и это вызвало у нее неприязнь к Бхомре. Ее возмущала мысль о том, что при живом сыне все состояние принадлежит Бхомре. Мать Гобиндолала не догадывалась, что Кришноканто, уверенный в Бхомре, завещал ей состояние в надежде удержать Гобиндолала от дурных и опрометчивых поступков. Иногда ей даже казалось, что Кришноканто в последние минуты лишился рассудка или поддался ложным чувствам, и потому поступил так несправедливо. Мать Гобиндолала боялась, как бы с ней не перестали считаться. Еще будут с ней обращаться, как со служанкой. Ведь у нее ничего нет, она бедна. И старая женщина решила покинуть дом. Оставшись одна после смерти мужа, самолюбивая и обидчивая, она давно решила уехать в Бенарес. И только нежная заботливость сына удерживала ее. Теперь ее желание уехать в Бенарес пробудилось с новой силой.

— Оба брата уже отправились в иной мир, скоро и мой черед, — сказала она Гобиндолалу, — исполни свой сыновний долг, отправь меня в Бенарес.

Гобиндолал с неожиданной легкостью согласился. Он даже сам вызвался проводить мать и устроить ее на новом месте. К несчастью, Бхомра в это время отправилась на несколько дней к себе домой. Никто ее не удерживал. Поэтому сборы в дорогу Гобиндолал начал без ведома жены. То немногое, что принадлежало ему, он потихоньку продал. Расстался даже со своей нарядной одеждой, золотыми безделушками и кольцами. Всего ему удалось выручить около ста тысяч рупий. На эти деньги Гобиндолал рассчитывал жить в дальнейшем.

Бхомра вернулась домой, когда день отъезда был уже назначен. Узнав, что свекровь собирается в Бенарес, Бхомра в слезах упала к ее ногам.

— Не оставляй меня одну, ма, не уезжай! Я еще так молода! — молила она. — Я ничего не умею! Мир — огромный океан, ма, и мне не переплыть его одной.

— С тобою остается старшая золовка, — отвечала свекровь, — она будет заботиться о тебе так же, как я. К тому же теперь ты здесь сама хозяйка.

Бхомра не понимала, о чем ей говорят, и лишь неутешно рыдала.

Она предчувствовала страшную беду, которая надвигалась на нее. Уезжает свекровь, уезжает муж, и неизвестно, возвратится ли он обратно.

— Когда ты вернешься? — спросила она Гобиндолала, обнимая его колени.

— Не знаю, — сумрачно ответил он. — Мне не хочется возвращаться.

Бхомра медленно поднялась на ноги.

Настал день отъезда. Несколько километров от деревни Хоридра до железной дороги предстояло проделать в паланкине.

Наконец все было готово; носильщики с сундуками, ящиками, тюками и чемоданами двинулись в путь. Слуги, в чистой одежде, причесанные, толпились у выхода и жевали бетель, они отправлялись вместе с господами. Дарбаны затянули потуже пояса и стояли наготове, с палками в руках, пререкаясь с носильщиками. Деревенская детвора и женщины собрались поглазеть на отъезжающих. Мать Гобиндолала в последний раз преклонила колени в домашней молельне, простилась со всеми и, плача, села в паланкин.

Тем временем Гобиндолал распростился с домашними и, наконец, отправился к Бхомре, рыдавшей у себя в спальне. Гобиндолал хотел сказать ей несколько слов в утешение, но не смог, и лишь произнес:

— Ну, я поехал.

Вытирая слезы, Бхомра спросила:

— Ма останется там жить, и ты тоже не вернешься больше? — Глаза ее внезапно стали сухими.

С таким спокойствием и горечью задала Бхомра этот вопрос, такая решимость таилась в ее плотно сжатых губах, что Гобиндолал неожиданно для себя растерялся и промолчал.

Бхомра заговорила снова:

— Ты сам учил меня, что правдивость — лучшее достоинство и украшение человека. Не обманывай меня, твою послушную ученицу, скажи мне правду.

— Так знай, — проговорил Гобиндолал, — я не хочу возвращаться к тебе.

— Но почему, почему?

— Потому что мне придется жить на твои деньги.

— О чем ты говоришь? Ведь я самая верная из твоих служанок.

— Моя верная Бхомра должна была ждать возвращения мужа, а не уезжать именно в это время к отцу.

— Но я столько раз просила у тебя прощения! Неужели за одну-единственную вину нужно так жестоко наказывать?

— Теперь таких провинностей у тебя станет во сто крат больше. Ведь ты владеешь огромным состоянием!

— Ничего подобного. Затем я и ездила к отцу. Он мне помог. Вот, смотри. — С этими словами Бхомра протянула Гобиндолалу какую-то бумагу.

— Прочти, — попросила она мужа.

Это оказалась дарственная. Бхомра все передавала мужу. Документ был заверен по всем правилам.

— Как это похоже на тебя, — наконец произнес Гобиндолал. — Но ты забываешь, что между тобой и мной есть некоторая разница. Ты можешь носить украшения, которые я тебе дарю; я же никак не могу принять от тебя в дар целое состояние. — И Гобиндолал порвал на клочки бесценный документ.

— Отец сказал, что с этой бумаги снята копия, — спокойно проговорила Бхомра.

— Мне все равно. Я уезжаю.

— Когда вернешься?

— Никогда!

— Почему? Я твоя жена, твоя ученица, твоя воспитанница, твоя всегда покорная, верная рабыня, почему ты не вернешься ко мне?

— Не хочу.

— Неужели для тебя нет ничего святого?

— Не знаю. Может быть.

Громадным усилием воли Бхомра заставила себя не разрыдаться и, сложив руки на груди, спокойно проговорила:

— Хорошо, уезжай. Можешь не возвращаться. Хочешь просто так, без всякой вины оставить меня — оставляй. Но запомни, есть бог на небе; запомни, когда-нибудь ты еще пожалеешь обо мне; когда-нибудь ты еще затоскуешь о беззаветной горячей любви, бог тому свидетель! Я верна тебе, я люблю тебя всем сердцем и верю, что мы еще встретимся. Лишь в надежде на это я сейчас не лишаю себя жизни. А теперь уходи, и можешь сколько хочешь себе повторять, что не вернешься. А я говорю, ты обязательно вернешься, и снова будешь звать свою Бхомру, и будешь тосковать без нее! Если этого не случится — значит, все обман: и бог, и справедливость, и моя верность. Уходи, я не стану плакать. Ты мой, мой, а не Рохини!

С этими словами Бхомра склонилась к ногам мужа в прощальном поклоне и, ни разу не оглянувшись, медленно ушла в другую комнату.

Глава тридцать первая

Незадолго до описываемых в нашей истории событий у Бхомры родился сын, но он умер еще до того, как Бхомра покинула комнату для родов. Запершись у себя, молодая женщина оплакивала свое умершее дитя.