Никогда бы не подумала, что может быть еще хуже.

– Здравствуйте, мы хотим записать свою собаку на операцию по стерилизации.

Я чуть не подавилась куском пустой коробки из-под сыра, которую мне удалось вытащить из мусорного бака.

– Вторник? А раньше никак? Ну да, праздники… выходные… Ладно, тогда в следующий вторник. В восемь утра. О’кей!

Обежав вокруг стула, я положила лапы на колени Сэму. Нет! Я так энергично трясла головой, что попала собственным ухом в собственный глаз. Сэм продолжал говорить, а я начала лаять. Нет! Нет!

Сэм же в ответ рассмеялся.

– Да, да, это Сонома, – сказал он в трубку. – Ведет себя так, как будто слышит нас и все понимает.


Последовало несколько очень странных дней. Ночью я лежала на верхней ступеньке лестницы, охраняя дом и пытаясь обдумать ситуацию.

Прошел еще один день – а я так и не убежала. Хотя могла бы: окно в подвале по-прежнему оставалось незапертым, я весь день находилась дома одна, так что остановить меня было бы некому. Убежать и попробовать как-то воссоединиться со своим человеческим телом – это был мой единственный шанс. Но я медлила.

Почему? Во-первых, потому, что шанс, что мне это удастся, был совсем невелик. В тот раз, когда Сэм брал меня с собой в Хоуп-Спрингз, у меня открылись глаза на действительность. Мне придется преодолеть огромное расстояние, дороги полны опасностей, машины мчатся со скоростью шестьдесят пять миль в час.

На то, чтобы добраться, могут уйти не дни, а недели. Я немного боялась.

Но была и другая причина. Даже не могу описать сейчас, какой соблазнительной казалась возможность остаться собакой. Забыть, кем я была когда-то. Возможность сдаться, соединиться полностью со своим новым естеством, которое переполняла любовь. Дарить любовь и быть любимой – к этому сводились теперь мои потребности. И я ощущала это с каждым днем все сильнее. Дружба, доброта, веселые игры, товарищеские чувства – кроме злодейки Моники, к этому сводилось все, о чем я теперь мечтала. Такие вещи, как чувство справедливости, стремление к выгоде, постепенно покидали меня, грозя в любой момент оставить совсем. А вместе с ними умение злиться, разочаровываться, гордость, обидчивость, себялюбие, эгоизм. Готовность осудить ближнего. Ревность – она-то оставалась со мной. Я хотела получать от тех, кого любила, всю их любовь, безраздельно. Это был мой недостаток, и я знала, что никогда не сумею с ним справиться. Это получалось само собой.

Но как же все-таки приятно быть собакой! Погружаться в легкую полудрему несколько раз за час. Плыть, качаясь, на легких волнах… просыпаться… снова погружаться в дрему… видеть сны… просыпаться окончательно. Постепенно сон и бодрствование начинают чередоваться таким образом, что все время находишься в полусонном (или полупроснувшемся?) состоянии, и это так… чудесно.

Или еще одна приятная мелочь – игра в носок. Надо было бы сказать «перетягивание», но именно так называют эту игру Бенни и Сэм. «Хочешь поиграть в носок, Сонома?» Все время пытаюсь напомнить себе, что когда-то моей любимой игрой был теннис. Теннис, Лори, ты отлично играла в теннис, помнишь? Теннис – лучшая игра. Но ничего не выходит. Надо смотреть правде в глаза: сегодня я получаю от игры в носок куда большее удовольствие, чем получала когда-то от игры в теннис.

В общем, я никак не могла убежать. Дни тянулись один за другим в полусонной дымке, долгие периоды блаженного ничегонеделания перемежались яркими, полными восторга моментами – они дома! – и чувством полного довольства собой и происходящим. Иногда я волновалась, иногда видела дурные сны, но время шло, и становилось ясно, что собачья сторона моей натуры побеждает.

В четверг директор школы, где учился Бенни, оставила на автоответчике сообщение, что мой сын участвовал в драке и родителям следует прочесть записку, которую она пришлет с ним. Еще директриса хотела как можно скорее переговорить с Сэмом.

Бенни подрался? Невероятно! Что это была за драка? Он не пострадал? Наверное, нет, или директриса сказала бы. Уж, по крайней мере, в ее голосе звучало бы еще что-то, кроме сухого, спокойного профессионализма. Вместо того чтобы дремать, я нервно бегала остаток дня из угла в угол.

Дважды приходил мистер Хортон, чтобы выпустить меня, во второй раз часов в пять или шесть. Удивительно, как много людей разговаривает вслух с собаками. А что они говорят при этом – вы даже представить себе не можете, что они говорят при этом, – но мистер Хортон не был одним из таких людей.

«Где Сэм? Где Бенни? Почему их нет так поздно?» – спрашивала я соседа самым умоляющим взглядом, на какой только была способна, но слышала в ответ только: «Давай, собака, займись делом!»

Уже темнело, когда к дому подъехала машина. Конечно, мотор издавал те же звуки, что обычно, и двери хлопали так же, но еще до того, как я услышала медленные, неверные шаги Сэма и Бенни, я поняла: что-то не так. Это подсказывало мне мое шестое чувство. А как только я услышала их запах, тут же поняла, что именно было не в порядке. Что-то случилось со мной. От мужа и сына пахло Хоуп-Спрингз.

На кухне Сэм разрешил Бенни выпить молока. Я думала, что они поговорят. Но оба молчали. Так что же там такое случилось? Наверное, мне стало хуже? Или все по-прежнему – ничего хорошего. Видимо, это уныние, висящее в воздухе, словно дым от горящего на сковородке жира, вызвано просто тем, что эти двое увидели меня. Вот и все. Никаких изменений. Еще один выматывающий душу визит к Лори.

Бенни тянул время над стаканом молока, но не стал возражать, когда Сэм велел ему подниматься и ложиться. Обычно я поднималась с Бенни наверх, чтобы мы могли побыть вдвоем. Никогда я не ощущала так остро, что это мой любимый маленький мальчик, как в те моменты, когда Бенни переодевался в свою пижаму, источающую божественный запах, справлял нужду в туалете (часто попадая на пол) или вставал на цыпочки перед раковиной, чтобы почистить зубы.

Но сегодня я осталась с Сэмом и прошла вслед за ним в дальнюю комнату. Мне хотелось видеть его реакцию на сообщение директрисы.

Сэм прослушал его дважды. Лица его я не видела, но остальные части тела вполне выражали ответ на мой вопрос: он слышал обо всем этом впервые.

Шаги Сэма на лестнице звучали зловеще даже для меня. Могу себе представить, каково было Бенни. Мне хотелось перехватить Сэма, задержать его у двери, сделать что-нибудь, чтобы его защитить, но желание отругать его как следует было не меньше. Сэм и я зашли в комнату нашего сына бок о бок.

Малыш сидел на кровати и складывал пазл. Он не поднял головы, даже когда Сэм опустился рядом.

– Бен!

Никакой реакции. Полная сосредоточенность на пазле.

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

Бенни покачал головой.

– Бенни!

Тишина.

– А показать ты мне тоже ничего не хочешь?

После долгой паузы Бенни слез с кровати, нашел на полу свой рюкзак с книгами и, постаравшись покопаться в нем как можно дольше, извлек на свет божий запечатанный конверт, который молча передал Сэму и вернулся в постель.

Прежде чем распечатать конверт, Сэм несколько минут внимательно его изучал. Не для того, чтобы подольше помучить Бенни, а просто чтобы отдалить неприятный момент хотя бы на несколько секунд. Я очень сочувствовала обоим.

Затем я попыталась прочесть письмо через плечо Сэма, но не смогла: шрифт был слишком мелким. Письмо было не очень длинным – один или два абзаца, но написано было от руки. Сэм с тяжелым вздохом сложил его и положил обратно в конверт.

– Ну хорошо, Бенни, – сказал он. – А теперь расскажи мне об этом.

Нахохленный Бенни, не произнося ни слова, продолжал складывать деревянные кусочки пазла.

– Мы ведь никогда раньше не говорили с тобой о драках, сынок. Ты, наверное, очень сильно разозлился на этого мальчика – Дуга? В том, что ты иногда злишься, нет ничего странного, ты ведь знаешь. Таким образом ты…

– Он – безмозглый идиот! Дурак! Он… – Теперь, оставив в покое пазл, Бенни смотрел прямо в глаза Сэму. – Настоящий сукин сын, вот кто он!

– Послушай, Бенни…

– Именно такой он и есть!

– Но почему ты так решил?

Бенни не отвечал.

– Что он такого сделал, этот Дуг? Он ударил тебя первым? Это…

– Нет!

– Ну хорошо…

– Первым ударил я!

– Хорошо. Но почему? Он что-то сказал?

– Он сказал… сказал… – Глаза Бенни быстро наполнились слезами, которые тут же потекли по щекам. – Он сказал…

– Так что же он сказал? – Сэм мягко обнял Бенни. Я подошла поближе и прижалась боком к ним обоим.

– Он сказал, что моя мама…

– Что?

– Моя мама…

– Так что же?

– Овощ!

Я издала сдавленный звук, похожий на всхлип, но муж и сын меня не услышали. Бенни горько рыдал, а Сэм бормотал слова утешения. Они состояли из сплетенных рук и прислоненных друг к другу голов, и мне оставалось только прижиматься носом к кусочкам кожи, которые удалось нащупать.

– Ну хорошо, а теперь послушай меня, – сказал Сэм. – Этот мальчик был не прав. – Сэм взял Бенни за подбородок. Поднял его голову и заглянул сынишке в лицо. – А ты прав: он действительно сукин сын.

– Я знаю, – Бенни вытер простыней слезы со щек. – Я ведь сразу тебе сказал…

– Но ведь говорить такие слова нельзя, ты же знаешь? Ну, разве что когда мы с тобой вдвоем – ты и я. Но больше никому. Понимаешь?

– Хорошо, пап! – Бенни улыбнулся сквозь слезы. Как это было приятно – иметь с папой общее грязное ругательство. Не могу сказать, чтобы я целиком это одобряла.

– И не надо бить людей только за то, что они говорят глупые вещи. Потому что они имеют на это право, законом это не запрещено. Люди имеют право быть глупыми. А мы должны просто не обращать на это внимания. Можно сказать: «Ты не прав» или, может быть: «Ты идиот» – и все. Мы не имеем права их бить – просто не обращаем на них внимания. Ты меня понял?

– Хорошо! – но тут личико Бенни снова исказила гримаса отчаяния. – А она… – тихо начал он, опустив глаза и теребя пуговицу на рубашке Сэма. – А наша мама правда?..