Неужели это правда? Я попыталась разглядеть в полумраке выражение лица Сэма. Неужели он так хотел купить и отделать этот дом, чтобы проводить там больше времени со мной?

Чарли похлопал сына по колену, а когда я подошла ближе, стал трепать меня за уши и дуть мне на нос. Я отчаянно виляла хвостом, изображая готовность к игре.

– Ирония судьбы, – вдруг сказал Чарли.

– Ты о чем, пап?

– Лори всегда хотела, чтобы ты вернулся к работе.

Я обиделась и отошла от Чарли. И вовсе это было не так! А если и так, то Чарли не мог об этом знать. И Сэм не мог. Потому что я ни разу не произнесла этого вслух. Я смотрела на мужа, ожидая, что он скажет отцу, что тот не прав.

– Лори… – начал Сэм и осекся.

Ну же, говори!

– Лори считала, что выходит замуж за актуария. И не ее вина, что она оказалась в результате женою фокусника с непостоянной занятостью.

– Ах вот как? – Чарли вдруг резко выпрямился. – Что ж, насколько я помню, ты ведь тоже не думал, что женишься на…

Эй, папа, не надо!

– … на амбициозном трудоголике, на женщине, которую…

Папа!

– … волновали в этой жизни только показатели продаж и прибавка к зарплате. Хорошо, хорошо, извини, сынок. Но ты заговорил о том, что Лори разочаровалась в тебе, и я продемонстрировал, что это может работать в обе стороны.

Чарли! А я думала, что ты любишь меня!

Как это было несправедливо! Я отбежала дальше во двор, туда, куда не падал свет с крыльца. Если бы я могла исчезнуть, испариться! Я нашла пахнущий пылью плющ и постаралась зарыться в него поглубже.

Что плохого в том, чтобы любить свою работу? И вовсе я не была трудоголиком. Чарли прав в одном: когда я встретила Сэма, он работал в одной из крупнейших страховых компаний, успешно делал карьеру актуария, взбираясь все выше по служебной лестнице, с убийственной легкостью сдавал сложные экзамены. И казался иногда занудой с головой, забитой цифрами.

Потом оказалось, что Сэм ненавидит математику. Но это не имело для меня никакого значения. Мы оба были рады поменяться ролями, тем более что в период бума на рынке недвижимости моя зарплата сначала в три, а потом и в четыре раза превысила заработки Сэма. А когда в страховании дела пошли лучше… что ж… возможно, я как-то и сказала Сэму что-то такое… Но я не ругала его, просто констатировала очевидное. Тактично и с любовью. Стремясь его поддержать.

А потом мне попался шикарный особняк в Джорджтауне, и я продала его китайскому бизнесмену, который заплатил всю сумму наличными. Получила огромные комиссионные и премию «Мегасделка года» вместе с повышением по службе – и купила Сэму домик на реке. И все это во время чудовищного спада на рынке недвижимости. Я была непобедима!

А потом я утонула.

И теперь Сэм вынужден вернуться на работу, которую он ненавидел. Бенни пойдет в первый класс без мамы, а после занятий будет проводить время в доме Моники Карр. И Сэму придется продать чудесный домик на реке, чтобы оплатить страховку. Все катилось в тартарары, и виновата в этом я.

Впору лечь посреди улицы, чтобы меня сбила еще одна машина.

Возможно, я бы так и сделала, но тут Сэм произнес:

– Завтра приезжает Делия, и мы поедем все вместе в Хоуп-Спрингз навестить Лори. Можешь поехать с нами, пап. Но ты не обязан. Я понимаю, как это тяжело…

– Ну что ты, я обязательно поеду, – перебил Сэма отец. – Спасибо, сынок, что позвал меня. А то мне неловко, что я так редко навещаю Лори.

Если честно, я не могла припомнить, чтобы Чарли навещал меня хоть раз. Но все равно это было здорово! «Все» – это ведь вся семья. Сэм наверняка и меня возьмет с собой. В местах вроде Хоуп-Спрингз поощряют посещение больных вместе с животными – мы считаемся одним из видов терапии.

Господи, вот оно! Вот и ответ на загадку! Завтра может все изменить. Не знаю как – но знаю, что непременно! Еще недавно я мечтала только об одном – получить обратно свою семью. И я добилась этого, хотя и весьма причудливым способом. Теперь пора было вернуть самое себя.


Меня не взяли с собой!

И я поняла это только в последнюю секунду, когда Сэм остановил меня, упираясь ногой в грудь, и сказал:

– Нет, Сонома, ты остаешься дома. Ну же, девочка, мы скоро вернемся. Охраняй! – и дверь захлопнулась прямо у меня перед носом.

Я просто не могла в это поверить. В одну секунду разбились все мои надежды.

Никогда еще не была для меня такой очевидной своенравная тирания человека по отношению к животным. Если б я не знала, что от этого будет только хуже, то, наверное, бросалась бы всем своим шестифунтовым телом на эту дурацкую закрытую дверь, пока не сломала бы ее. Ведь теперь я не увижу свою сестру!

Но, что еще хуже, гораздо хуже, я не увижу себя. А я почему-то была уверена, что это единственный выход из сложившейся ситуации. Я понятия не имела, что именно могло произойти в реабилитационном центре. Да и откуда мне было это знать, ведь я понятия не имела, как и почему началась вся эта ерунда. Я просто была уверена, что должна попытаться. Должна потребовать себя назад.

А это значит, что надо попытаться убежать.

Стратфорд-роуд, улица длиной всего в один квартал в тихой пригородной Бетесде, была такой безопасной, что иногда мы с соседями даже двери не запирали. Мы с Сэмом часто говорили о том, что надо что-то сделать с подвальными окнами – маленькими старомодными, затянутыми паутиной створчатыми квадратами высоко на стене, петли большинства которых проржавели так, что их невозможно было открыть, не сломав. Но как-то все руки не доходили. Я знала, какое из окон наиболее уязвимо: то, что в котельной, над баком для топлива. Прошлой весной два мастера из нефтяной компании пришли осмотреть котельную, и в процессе работы они передавали друг другу через окно какие-то инструменты. Вряд ли после этого удалось закрыть его плотно.

Тяжелее всего было забраться на топливный бак из скользкого, дурно пахнущего ржавого металла высотой около четырех футов. Но тот, кто хочет чего-то по-настоящему, всегда найдет способ добиться своего. Какое счастье, что окно открывалось наружу. Мне надо было только потянуть зубами за шпингалет, а потом толкнуть стекло головой.

Я чуть не сломала зуб, а получившееся в результате всех моих усилий отверстие было совсем узким. Я с трудом протиснулась через него, царапая спину. Но все же мне удалось выбраться. Я стояла на нагретой солнцем дорожке, преисполненная триумфа, и мысленно пожимала себе руку.

Зовите меня Макгайвер!

Реабилитационный центр Хоуп-Спрингз находился в Онли, еще одном пригороде Вашингтона, очень отдаленном – не меньше двадцати миль по Джорджия-авеню от границы города. Я планировала попасть с Джорджтаун-роуд на шоссе И-270, затем двигаться по Белтвэй в сторону Джорджии, затем к северу. На машине дорога занимала примерно полчаса. А на своих четырех…

Ну ладно, нечего тут долго раздумывать. Просто ставь одну лапу впереди другой. Собаки могут преодолевать огромные расстояния – об этом все время говорят – им просто надо положиться на свое чутье. А у меня было не только чутье, но еще и отличное знание географии округа Монтгомери, приобретенное за много лет поездок с клиентами, желавшими осмотреть предлагаемую недвижимость. Итак, на старт! Я тронулась в путь, сразу перейдя на уверенный галоп.

Но на углу Йорк и Кастер пришлось притормозить: послышался гудок машины, спускающейся с холма. Я резко сдала вправо и оказалась во дворе Гивензов. Что-то заставило меня задержаться там, вместо того чтобы бежать влево – навстречу своему спасению. Какая-то тревожащая мысль в глубине сознания, которую я никак не могла уловить. Пока не повернула направо, не пробежала по небольшому переулку и не оказалась – и как это могло случиться? – прямо перед домом Моники Карр.

А стоит только помянуть дьявола… Дальше сами знаете. В воскресенье бывший муж Моники Гилберт забирал близнецов. И что бы, вы думали, делала Моника в этот единственный полноценный выходной, когда рядом не крутились двое сорванцов? В единственный день, когда можно было делать все, что угодно? Пошла по магазинам, поехала кататься на машине, отправилась в музей, в кино, в гости к друзьям, на свидание, в конце концов? Нет, она осталась дома, чтоб довести до полного совершенства свой и без того совершенный до безобразия сад. Кругом цветы, никакой травы – для травы отводился задний двор, который она покрывала изумрудно-зеленым ковром. Сад был прекрасен. Хотелось бы мне сказать, что сад Моники чересчур претенциозен, слишком прямолинейно спланирован, напоминает пародию на сельский пейзаж или является слишком явным выражением эгоизма и самодовольства. Но ничего этого не было и в помине. Одиннадцать месяцев в году он был прекрасен, как картинка в журнале, а в тот единственный месяц, когда находился не в лучшей форме, тоже был «по-зимнему очарователен».

Моника как раз была в саду – ощипывала верхушки у рудбекий, облачившись в шорты цвета хаки и майку без рукавов, отлично демонстрировавшую ее загар и стройное, поджарое тело. Я сидела на тротуаре и смотрела на нее сквозь окружавший сад кованый забор, когда вдруг с удивлением обнаружила, что непроизвольно издаю рычание. Неужели я могу быть злой собакой? Как интересно! Я решила поэкспериментировать и оскалила зубы. Упс! Я тут же отметила, как внутри нарастает агрессия.

Я почувствовала, что в доме зазвонил телефон, еще до того, как это услышала Моника. Бросив на землю садовые ножницы, она поспешила внутрь, и именно в этот момент я решила, что не стоит упускать шанс. Шанс на что? Мускулистое и стремительное собачье тело, внутри которого помещался теперь мой мозг, не умело планировать далеко вперед.

Надо просто попасть в сад – благо ворота открыты. Внутри не было никого с интересным запахом. Видимо, белки и бурундуки, увидев все это леденящее душу великолепие, быстро убирались восвояси. У Моники в саду было все. Цветы, какие только можно представить себе в августе, – гайлардия, маргаритки, астры, шалфей, космея и еще десятки видов, названия которых я не знала. Все это было аккуратно рассажено с учетом правил колористики, все было живым и пышным. Меня особенно привлекло идеальное сосуществование низенькой вербены и напоминавшего перышки кореопсиса – удивительное сочетание фиолетового с желтым. Так просто и так красиво. Надо было немедленно все это уничтожить.