— Это — смотря какая девочка. Знаешь, сколько я оторв на своем веку повидал…

— Ты мне зубы не заговаривай, драгоценный… А начинай, наконец, действовать!

— Я как раз хотел об этом с тобой поговорить…

Марго повернула голову, мазнув по внуку цепким взглядом:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что эта твоя Лада беременна?

— Конечно, нет. Но… Я подумываю над тем, чтобы сделать ей предложение.

— Этой застегнутой на все пуговицы глыбе льда?

Герман тяжело вздохнул. Лада не была такой уж плохой. Напротив, она была веселой, воспитанной и понимающей. Да, между ними не было огромной любви, но в современном мире любовь как раз и не являлась достаточно прочной основой для брака. В их окружении руководствовались совсем другими мотивами. Связи, деньги, статус… Ему сорок один. Возраст, вполне подходящий для создания семьи. А из Лады вышла бы хорошая жена. Для этой роли её готовили долгие годы. Она прекрасно разбиралась в живописи и современном искусстве. В разговоре могла поддержать любую тему, будь то ранний постмодернизм в литературе или кризисные явления в экономике. С одинаковым умением она оперировала терминами «диптих» и «карнация», «деноминация» и «индоссамент»… А еще — она не была в него влюблена, и отчетливо понимала, на что идет. Союз с привилегиями. Ничего больше. Германа вполне устраивало то, что Лада не питала романтических иллюзий на его счет.

— Не понимаю, почему ты так её не любишь, Марго. Она не сделала тебе ничего плохого.

— И ничего хорошего тебе. Поэтому и не люблю. И она тебя тоже не любит, Гера!

— И слава Богу… Ну, зачем эти сложности, ммм?

— Бестолочь ты…

— Смотри, вон белка, — проигнорировал слова бабки Герман, — доставай орехи.

— Не буду. Слишком долго эти тупицы испытывали мое терпение.

— Это всего лишь белки, Марго. Они не строили коварных планов, чтобы тебе насолить.

Старуха фыркнула и, опираясь на трость, встала со своего места:

— Пойдем в дом, солнце уж слишком припекает… Да и работы у тебя, небось, по горло, так что ж ты сидишь?

Герман послушно пошел за бабкой. На самом деле полно работы было у нее. Она до сих пор не отошла от дел. Ей принадлежала небольшая сеть элитных ресторанов. Первый свой ресторан Маргарита открыла в шестьдесят, чтобы спасти семью от бедности, угроза которой неожиданно нависла над ними после смерти Андрона и в начале перестройки. Все накопления обесценились. Денег катастрофически не хватало. Из всех богатств у них остался этот дом, да предметы искусства, которые в лучшие времена коллекционировал Андрон. Мать и отец Германа помощниками в этом деле не были. Рассчитывать на них не приходилось. Они привыкли жить на широкую ногу за границей, и не любили утруждаться. Сам Гера как раз оканчивал школу, но бабка запретила ему даже думать о том, чтобы идти работать. Перед Германом стояла амбициозная цель — поступить в театральный, дабы продолжить дело Андрона, ведь у парня был несомненный дар. И тогда Марго на последние деньги открыла ресторан… Железная женщина.

Они вошли в дом, и сразу двинулись к бывшему кабинету деда. Теперь там обосновалась Маргарита. А Герман оборудовал себе место для работы этажом выше, когда этот самый этаж надстроил семь лет назад, замечательно вписав в прежний облик дома. И тот практически не изменился, только стал намного просторнее. Им удалось перенести кухню и организовать большую столовую на нулевом, полуподвальном этаже в стиле Прованса, и за счет этого увеличить гостиную — теперь она простиралась вверх на два этажа. А поскольку никакая деревянная конструкция не выдержала бы такого огромного, во всю стену, окна, им даже пришлось устанавливать дополнительные подпорки, которые теперь удерживали крышу. Изготавливали их белорусские краснодеревщики, и резьба, украшающая их, была настоящим произведением искусства. Как и огромная, сумасшедшей красоты лестница на три этажа, изготовленная в Китае. У их дома не было единого стиля — они не стали обращаться к модным сейчас дизайнерам. И сам Герман, и его бабка, обладали отличным вкусом. Дом и до реставрации был шикарным, а после стал только лучше. Те комнаты, которых не коснулись конструктивные изменения, остались в своем прежнем виде. Марго обладала феноменальной памятью, и после того, как ремонт был окончен, она просто заново расставила всё по своим местам. Каждую вазочку, каждую статуэтку и картину. Новые же комнаты обставляли по новой. Стиль их дома заключался в его отсутствии. Здесь все было, как будто живое, нерафинированное. Здесь марокканская плитка в ванной соседствовала с Петриковской росписью на камине, а огромная печь была выложенная изразцами — «кахлями», как их любовно называла Марго. Мебель в кабинете бабки была антикварная, выполненная из карельской березы, а в зимнем саду — напротив, современная, привезенная из Флоренции. Все это довольно гармонично вписывалось в их дом, делая его по-настоящему уникальным. Это место Герман любил беззаветно. Больше, чем что-либо еще. Намного, намного больше.

— Сейчас я проверю почту, а после накормлю тебя завтраком. Подождешь?

— Марго, завтрак в твоем исполнении я готов ждать вечно…

— Вот и отлично! Даю час на то, чтобы справиться с делами. А после — жду тебя в столовой. Расскажешь о том, как прошла твоя поездка, и что вообще в мире делается.

Герман почтительно кивнул, но не смог удержаться от ироничной улыбки. О происходящем в мире Марго знала едва ли не больше его самого. Он поражался ее цепкому, острому уму и осведомленности. Ничего не проходило мимо нее. Возможно, поэтому они все еще неплохо держались на плаву. Если бабуля решила поболтать — он с радостью составит ей компанию. Ни один человек в мире не был для него настолько интересным собеседником.

Глава 12

Дома было удивительно хорошо. Герман отдыхал там душой… А еще было тихо, что позволяло ему сосредоточиться на работе, и ни о чем не думать. Хотя, не думать о некоторых вещах он попросту не мог. Даша… Вот, кто занимал все его мысли. Так, что даже бабка заметила его задумчивость.

— Ты витаешь в облаках…

Герман пожал плечами:

— Появилась пища для размышлений.

— И как ее зовут?

Мужчина промокнул уголки рта льняной салфеткой и откинулся на стуле:

— Её? — приподнял бровь в лёгком наигранном недоумении Герман.

— Когда у мужчины такое выражение лица, как у тебя сейчас, это свидетельствует лишь об одном — война объявлена, орудия взведены и ждут отмашки на залп.

Герман закашлялся. Интересно, таким образом бабка намекала на его несколько возбужденное состояние? От нее можно было ожидать, чего угодно. Аллегория на тему взведенного орудия была довольно таки корректной, как для бабки. По крайней мере, на этот раз Марго не стала называть вещи своими именами. А ведь могла. И довольно часто практиковала. Она всегда была острой на язык, что с возрастом только усугубилось. И за это он любил ее, казалось, еще сильнее. Она не терпела лицемерия. Она была его зеркалом, в отражении которого Герман видел себя без прикрас. Так легко было возомнить себя богом в той среде, где он постоянно вращался, но… Марго всегда его вовремя останавливала. Он смотрел на себя в отражении ее глаз, и трезвел. Благодаря бабке, Герману удалось то, что не удавалось многим талантливым людям — ему удалось остаться человеком. Впрочем, он не любил это демонстрировать. И старался держать определенную дистанцию со всеми посторонними. А посторонних в его жизни было — хоть отбавляй.

— Ты — чудо, Марго.

— А ты — увиливаешь. Впрочем, можешь ничего не говорить. Я рада, что ты загорелся. Плевать, как ее зовут, если она заставила тебя вылезти из той скорлупы, в которую ты забрался после гибели Егора. Я тысячу лет не видела тебя таким.

— Я потерял не только сына, Марго. Я и жену потерял, — сухо заметил Герман.

— Но по ней ты не убивался так сильно.

Герман промолчал, разглядывая старинную, расписанную вручную, тарелку. Он не хотел обсуждать эту тему. О том, что вместе с сыном из его жизни ушло нечто бесценное — они знали оба. Так же, как и о том, что гибель жены не причинила и десятой части той боли. Отрицать это было глупо и бессмысленно. Он не любил жену так, как мужчина должен был любить свою женщину. Поженились они исключительно из-за беременности Эльвиры, которую, уж конечно, никто не планировал. Герман был молод, и недооценил коварство женщины, возжелавшей заполучить в свои сети красивого талантливого мальчика из хорошей семьи. А Эльвира хотела этого больше всего на свете. Результатом чего стал Егор. Хорошенький розовощекий малыш, похожий на папу. Герману было двадцать четыре. И никаких положительных эмоций идея предстоящего отцовства в нём не вызывала. Напротив, меньше всего на свете он хотел перестраивать свою жизнь под нужды сопливого младенца. Он был страшно зол, что попал в ловко расставленные сети Эльвиры. Но все изменилось, стоило ему увидеть малыша. Он проникся им сразу. И его огромная любовь к сыну только крепла день ото дня, так же, как и нелюбовь к его матери. Егор рос на его глазах. Герман таскал его за собой по всем съёмочным площадкам, не доверяя жене, которая, осознав, что даже появление сына не заставило Геру ее полюбить, вела себя по отношению к ребенку холодно и равнодушно. Егор рос… А вместе с ним рос и сам Герман. Он смотрел на сына, и видел в нём себя, своего отца, деда… Видел каждую проведенную вместе секунду, помнил до мельчайших деталей каждый с ним разговор, и каждый его вопрос. И хотелось самому стать лучше, сильнее, отважней, чтобы только сына никогда не разочаровать. Хотелось передать ему все свои знания, научить всему, что умел… Но, не судьба, оказалось. Он не сделал самого главного — не уберег.

— Ты прекрасно знаешь, что я не любил Эльку. Но и смерти ей никогда не желал.

— А ты вообще когда-нибудь любил, Гера?