Странно, что родители томившегося в одиночке парня были настроены иначе. После турне по московским звездным юристам Анна Ивановна ни на миг не засомневалась в правильности своего выбора. Ну а Виктор – в правильности выбора жены.


Все освободились от дел ближе к вечеру.

Планировали кусочек туризма, вечернюю рыбалку на заходе не очень-то заходящего солнца – Виктор знал все о рыбьих повадках и оставался с добычей даже там, где никто и лягушонка поймать не мог.

Развлечение не состоялось по не зависящим от участников обстоятельствам. Да таким, что расскажи об этом Ольге за пару недель до событий – ни в жизнь бы не поверила.

Началось с того, что уже знакомая Шеметовой – и сагитированная ею в свидетели защиты – баба Маня прибежала к дому Куницыных, чуть не трясясь от страха.

– Олечка, – сказала она, схватив девушку своими сухими лапками за руку, – уезжать тебе надо, милая.

– Куда? – не поняла Шеметова.

– В Любино. А лучше в Москву.

– В Любино мы завтра едем, – сказала девушка.

– Нет, сегодня, – твердо сказала бабка. – До завтра тебе еще дожить надо.

Второй раз за два дня Ольга ощутила смертельный страх. С учетом того, что смертельного страха она прежде не ощущала никогда в жизни, это было много.

– Не могут же они убивать адвокатов! – громко сказала девушка, чтобы стряхнуть с себя липкое наваждение. – Сейчас двадцать первый век, и мы в Европе!

Еще через пять минут она уже не была уверена ни в двадцать первом веке, ни даже в собственном европейском мироощущении.

– Эта зараза бабку Марфу на тебя навела! – испуганно сообщила баба Маня.

– Какую бабку Марфу? И какая зараза? – слегка успокоилась Шеметова.

Глядя в испуганные глаза бабы Мани, она ожидала услышать что угодно. В данном случае бабка Марфа не впечатлила. Гораздо более неприятен был бы какой-нибудь дядя Прокл с огромным топором в каждой руке. Вот это вполне подходило под местную мифологизацию в представлении столичной жительницы. С заразой же разобралась самостоятельно: Наталья Куницына, вдова убитого майора.

– Какую-какую! – разозлилась баба Маня. – Она одна здесь, бабка Марфа.

– Ведьма, что ли? – усмехнулась Ольга.

Ведьм современная девушка точно не боялась. Не леший же угрожал ей вчера из пустоты за живой изгородью.

– Баба-яга, – невесело улыбнулась беззубым ртом старушка. – Я с утра ее засекла, Наташку. Смотрю, мокроступы с собой тащит. А кто ж сейчас на болота без надобности пойдет? Лето ведь! Только ведьмина племянница.

– Наташка тоже ведьма? – вновь улыбнулась Шеметова.

– Племянница, – сердито оборвала ее баба Маня. – Была бы ведьмой, ты б уже не улыбалась.

Не верила во всю эту чертовщину московская адвокатесса с университетским образованием. Но улыбаться и в самом деле почему-то расхотелось.

– Хорошо, – не стала обижать союзницу Ольга. – И что мне дальше делать?

– Уезжать, – убежденно сказала старуха. – Пока она со своего болота не вылезла.

«Господи! – подумала Шеметова. – И почему я с собой серебряные пули не взяла?» Вслух же сказала другое:

– Спасибо большое, баба Маня. Завтра обязательно уедем. А сегодня у меня другие планы.

Бабка пошамкала выцветшими губами и, ничего не говоря, пошла прочь – Анны Ивановны, которую та сначала спросила, в доме не было.

«Обиделась», – с сожалением подумала Ольга. Она вовсе не хотела обижать старуху. Но если сейчас начать воевать с призраками, то на реальных судью и прокурора не останется ни времени, ни сил.

Насчет бабы Мани адвокатесса ошиблась. Старуха не обиделась. Что обижаться на глупую девчонку, в своей прямой, как стрела, жизни не видевшую и доли чудес, выпадавших на долю лесных людей Севера? Нет, обижаться – только время тратить. Поэтому баба Маня прямым ходом пошла искать по деревне Анну Ивановну. Или, на худой конец, ее Виктора.

Они поймут.

Они-то слышали про бабку Марфу с детства. Им рассказывали о ней родители, которые тоже слышали про бабку Марфу с детства. И так далее.


Ольга же пошла к Надежде Неустроевой, бывшей учительнице Зареченской начальной школы.

Вообще, Заречье – старая деревня. Когда-то даже была селом – серебристые от времени развалины деревянной церкви ждали будущих исследователей на холме. В очередной древней войне церковь разрушили, село спалили. Храм так и не восстановили, а вместо села появилась деревня, в которой даже в прежние времена детей не хватало на полноценную школу. А в нынешние – проще оказалось каждый учебный день возить ребятишек в Любино.

Все это Ольга знала от Виктора. Как и про его глобальную мечту: восстановить храм. Анна Ивановна поддерживала масштабные планы супруга, но, как главный стратег семьи, спланировала начало работ под график поступления средств. Если б не Лешкина беда – со следующей зимы можно было бы начать.

И все же Куницыны дали себе зарок – сына спасти, храм построить.

А к бывшей учительнице бывшей начальной школы Ольга пошла с конкретной целью. Ее новоявленные информаторы донесли, что милиционер, еще будучи живее всех живых, оттяпал у одинокой женщины квартирку в Архангельске.

Это было нехорошо с любой точки зрения. Когда майор в бюрократической тихой игре «оттопырил» себе четырнадцать гектаров бывшей колхозной землицы (по сути, целое ближайшее к деревне, дефицитное среди лесов поле), народ поворчал, да и успокоился. Все равно земля была ничья. Ничья – в колхозе, ничья – после перестройки. Колхозные земли и имущество в свое время разделили по долям, не указывая конкретно, где чей участок или добро. Получилось что-то типа ваучеров, по крайней мере, по результатам: одни в итоге все потеряли, другие – заметно разбогатели.

Майор – так разбогател даже очень заметно. Он не просто скупал доли, но и сумел получить за них самую выгодную землю. Причем сделал это почти законно, не считая мелких шалостей с фиктивными собраниями и голосованиями. Более того, он почти честно расплатился с бывшими владельцами наделов.

Не деньгами, разумеется. Кто-то с его молчаливого разрешения, не обращая внимания на лесников, спилил себе леса на сруб. Кто-то завалил лося и запасся свежим мясом. А вон Иван Говоров из механизаторов широкого профиля стал магазинщиком. И очень резво поднялся, хоть за свой земельный пай, якобы проданный Алексею Васильевичу, ничего не получил, кроме дружбы и защиты на всех уровнях. Короче, обоюдовыгодные сделки.

В отличие от них, сделка с учительницей-пенсионеркой Неустроевой получилась мутной. Это и следовало раскопать как можно быстрее и глубже. Ведь одно дело – убийство принципиального милиционера при исполнении, другое – наглого жулика и рэкетира в погонах. Оно все равно остается убийством. Но наказания могут разниться существенно.

Надежда Георгиевна оказалась типичной сельской интеллигенткой, законсервированной в своей эпохе минимум тридцатилетней давности. Ни разу в жизни Ольга воочию не видела такого важного для прошлых времен предмета интерьера, как репродукции из журнала «Огонек», только читала о них. А здесь – вот, пожалуйста. В основном старые русские художники. Но есть и западные, и современные, на тот момент советские. Скверная по нынешним меркам печать подмаскирована покровным стеклом и аккуратностью побеленных сосновых рамок.

«А что, красиво», – подумала Шеметова. Да и потом, как будто у тех людей был выбор. Это сейчас хочешь – в мадридский Прадо, хочешь – во французский Лувр. А тогда – в лучшем случае в Эрмитаж. В репродукциях же весь мир изобразительного искусства открывался во всем многообразии.

– Здравствуйте, Надежда Георгиевна! – поздоровалась Ольга со старой учительницей.

Вот же профессия! На ней просто написано, что она – старая учительница. И хорошая к тому же, вон глаза какие добрые. И еще ясные, хоть с возрастом подвыцвели.

– Здравствуй, милая, – спокойно ответила хозяйка маленького дома.

– Хотела бы с вами побеседовать.

– Да мы уж и так беседуем, – улыбнулась та.

«Действительно добрая улыбка», – подумала Шеметова. Повезло малышам, попавшим в начальных классах к такой наставнице!

– Хотела бы от вас услышать про ребят.

– Каких? – спросила Неустроева, впрочем уже зная ответ.

– Про Лешу Куницына.

– Какого из них? – усмехнулась Надежда Георгиевна. – У нас их много.

– Про того, кто в тюрьме, – жестковато ответила Ольга. – Да и про Алексея Васильевича интересно послушать, какой он был маленький.

– Такой же, как и большой, – невесело улыбнулась Неустроева. – На него всегда можно было положиться. А он в ответ требовал подчинения.

– Даже от учителя? – не поняла Шеметова.

– Нет, конечно. Он всегда ставил выполнимые задачи. Я бы сказала, на верхней границе выполнимости.

– Одну поставленную задачу он так и не выполнил, – подводила собеседницу к интересной теме Ольга.

– Если вы имеете в виду Анечку Куницыну – это именно так. Я даже сначала думала, что здесь и любви-то нет. Одна лишь недостигнутая цель.

– А сейчас иначе думаете?

– Сейчас иначе, – кивнула головой учительница. – Алешка, конечно, Анечку любил. Но, как бы сказать… – подыскивала слово Надежда Георгиевна. – С позиции силы. Он все делал с позиции силы. У него другой жизненной позиции и не было никогда.

– Потому и сломался, когда силы не хватило? – Шеметова, похоже, начинала понимать мотивацию поступков жертвы своего клиента.

– Возможно, – вздохнула собеседница. – Я до сих пор виню себя.

– А вы-то в чем виноваты? – не поняла Ольга.

– А кто же виноват? – вопросом ответила учительница. – Я ж его насквозь понимала. Он надежный был, очень упертый. Если б смогла объяснить ему, что не любая победа в радость, – все были бы живы и счастливы. Да вот не смогла.

– Никто бы не смог, – сказала Шеметова, убежденная, что заложенное природой можно лишь корректировать. Но никак не исправлять. – Вам себя упрекать не в чем.

– Было бы не в чем, не упрекала бы, – вздохнула Надежда Георгиевна. – Да и с Лешкой когда началось, не стала вмешиваться. Это главный мой грех.